— Пошел ты к такой-то матери, дурак! — крикнул один.
— Петлюровская ты б…! Иди сам и воюй! — добавил другой.
И еще, и еще — дружный залп ругани сверху и с боков. Ответ получился убедительный. Хорошо, думаю. Настроение бодрое… Вряд ли Артеменко и Усатюк сделают здесь карьеру. Но надо подобрать и сколотить группу надежных людей, на кого можно было бы опереться в работе. Это удалось сделать довольно скоро. Была создана патриотическая группа в украинском полку. Наиболее активными в ней были майор Костюк, капитан Маковенко, майор Шаматрин и мой помощник ст. лейтенант Матюшенко.
Встреча с Матюшенко произошла неожиданно. Сижу однажды в канцелярии роты над составлением заявки на хлеб. Вдруг открывается дверь, и входит хилый старик с лысой головой. Сгорбившись у стола, он сказал:
— Здравствуйте, товарищ подполковник!
Я аж подскочил: кто же знает, что я подполковник?
— Кто вы? Я не подполковник, а майор.
— Разве вы меня не узнали, Василь Андреевич? Я — Матюшенко.
Кинулся к нему, схватил в объятия, смотрю в глаза. Неужели это тот самый Матюшенко, здоровый широкоплечий парень с шевелюрой на голове, красавец лет двадцати семи? Да, он — его глаза.
— Неужели ты? Эх, дорогой друг! Здорово же тебя покалечили. Ну, рассказывай, что было. Начинай с обороны, с того момента, когда мы пошли на прорыв.
— Ну что же сказать? Когда вы пошли на прорыв, немцы часа через два пошли на нас в атаку. Бросили против нас штук тридцать танков, пехоты батальона два. Ну, вы знаете, какие у меня были бойцы. Все раненые. Кто мог уйти — пошли с вами. Встретили мы немцев огнем… дальше все ясно. Подавили они нас, всех оставшихся в живых добивали. Я тоже был ранен в ноги и контужен. Хотели и меня пристрелить, но, узнав, что я один офицер на всю оборону, решили взять в плен… подлечили немного. И вот… попал сюда. Здесь переболел тифом… а узнал, что вы здесь, — к вам первым делом.
Поставили мы для него в канцелярии третий топчан, начали немного подкармливать. Матюшенко быстро освоился с обстановкой, молодой организм справился с болезнью, и в нашей группе появился опытный, способный подпольщик-антифашист.
Генерал Артеменко часто заходил к командиру полка майору Усатюку, вместе с ним разрабатывал какие-то планы, а мы, в свою очередь, вели работу среди людей. Вскоре немцы объявили, что открыта запись добровольцев в украинские легионы. Они ожидали, что запишется много добровольцев. По-видимому, генерал Артеменко и Усатюк их в этом уверяли. Однако желающих в добровольцы не нашлось. Никто не записался. Немцы и украинские националисты решили усилить агитацию. И вот явился к нам в роту агитатор: высокий, краснощекий детина в белой вышитой украинской рубахе.
— Здравствуйте, добродии!
Я посмотрел на него.
— Здорово! — отвечаю. — Что скажете?
— Я направлен в вашу роту на работу.
— На какую работу? — не понял я. — Мы же все военнопленные. Какая же здесь может быть работа?
Я говорил по-русски. Перешел на русский язык и он.
— Вот я и пришел работать среди военнопленных.
— Ну что же, — понял я наконец, что за птица к нам залетела. — Приступайте к работе. Идите в казарму. Будьте там поближе к людям. Разъясняйте им свою программу. А здесь размещаться негде.
Идти к вшивым, тифозным людям ему не хотелось. Но я решительно настоял на необходимости для успешной агитации жить именно с людьми и в их условиях.
Пошел агитатор в казарму, переночевал две ночи и заболел тифом. Мы отправили его в лазарет, и там он умер. Такая же участь постигла и еще некоторых агитаторов. Они, как свежие люди, сразу же заболевали тифом в тяжелой форме, направлялись в лазарет и там умирали.
В лагерном лазарете работала группа врачей 6-й армии. Там была крепкая подпольная группа, и судьбу каждого больного решала она. Если заболевал тифом какой-нибудь провокатор, изменник Родины, предатель, он от тифа умирал — совершал свой последний рейс на «колеснице». И наоборот — хороших людей, патриотов Родины они спасали. Врачи лазарета творили прямо чудеса: беглецов превращали в мертвецов до их побега. Если кому грозил расстрел — он в списках числился умершим.
Гестапо заподозрило какой-то подвох, проверяло работников лазарета, таскали на допрос Семеса, но никаких фактов «преступности» не обнаружило. Агитаторов к нам перестали присылать. Таким образом, «тиф» помогал нам избавиться от фашистской нечисти.
Матюшенко, по моим наблюдениям, стал слишком приметен своей активностью, за ним я заметил слежку и перевел его в роту старшего начсостава.
Как я уже говорил, в лагере была еврейская рота. Выявление евреев производилось на «строго научной» основе: были особые по этой части специалисты, они измеряли носы, уши и осматривали половые органы. Выявленных таким способом евреев направляли в еврейскую роту. Туда заодно под видом евреев направляли обнаруженных комиссаров и работников подполья. Когда рота укомплектовывалась до ста человек, ее выводили из
лагеря к противотанковому рву и расстреливали, эта процедура проводилась примерно раза два в месяц.
Однажды роту заполнили большим количеством подпольщиков. Среди них был один политработник, некий генерал Воробьев. По дороге к месту казни обреченные набросились на конвой и в кровавой схватке убили 30 фашистов. Наших, конечно, тоже перебили, но все же человек десять убежали.
Мы обсудили этот случай и приняли твердое решение — следовать этому примеру. «Если умирать — так с музыкой!» — это стало нашим лозунгом во всех лагерях. Нападения на конвои участились, и фашисты разработали специальную инструкцию по расстрелу русских. Выдержки из этой инструкции мне потом довелось прочитать. Но это уже было в Норвегии, о чем расскажу ниже.
С наступлением весны люди несколько окрепли и ожили, потому что неожиданно улучшилось питание за счет убитых на фронте лошадей. Немцы говорили, что это лошади разгромленного ими кавалерийского соединения во время рейда. Тухлые туши лошадей десятками доставлялись в лагерь. В котле появились, кроме картофельных очисток, куски мяса. Хоть оно и воняло, но все же было съедобным.
Физическое и моральное укрепление людей позволило поставить вопрос об организации одиночных и групповых побегов. Этим делом занималась общелагерная подпольная организация.
Несколько слов о структуре нашей общелагерной организации.
В каждом полку и бараке существовали подпольные группы. В генеральском корпусе, как я уже говорил, действовала подпольная боевая партийная организация 6-й армии. По отношению к другим группам она выступала как высший партийный орган. Поэтому побеги из лагеря подготавливались централизованно. Для этого привлекалось много людей, требовалось много продуктов, и были большие сложности. Бежать «в одиночку» было невозможно.
В группы подбирали наиболее активных, физически крепких людей и дефицитных специальностей, главным образом летчиков и танкистов. Маршрут намечался в основном в Брянские леса. Для беглецов накапливались продукты, заготовлялись карты, давались инструкции по ориентировке на местности и т. п. Несколько побегов организовали через дренажную трубу, которая начиналась недалеко от морга и выходила в поле. Из морга сделали подкоп к трубе. Беглецы по спискам умерших оставались в морге, прятались в штабелях трупов, а с наступлением темноты пролезали в трубу и выходили в поле.
Применяли и другой способ — с помощью ассенизационного обоза. В бочке с одной стороны раздвигались клепки. Намеченный к побегу товарищ подходил к бочке, раздвигал клепки и залезал вовнутрь. Клепки сдвигались, сверху бочку обдавали фекалиями, и она отправлялась к воротам. За работой ассенизаторов наблюдал унтер-офицер, но он, спасаясь от дурного запаха, стоял в отдалении и смотрел в другую сторону, а у бочки стоял «полицай» Говоров, наш подпольщик, и наблюдал за погрузкой беглецов. За день такая бочка с раздвижными клепками делала три-четыре рейса и вывозила три-четыре человека, а обоз состоял из трех бочек. Таким образом за день выезжало 9—12 человек.
Такие спецбочки для нас заготовляли на воле Владимир-Волынская парторганизация и удачно скрывшиеся беглецы. Связь с ними поддерживалась через передачи от «жен» «мужьям». Старый подпольный способ вербовки фиктивных жен. Возчики-ассенизаторы («золотари») тоже являлись членами местной подпольной организации. Много потребовалось усилий, чтобы наладить этот транспорт. На этом деле мы потеряли одного активного подпольщика, подполковника авиации, — фамилию не помню. Он имел слишком много «жен». Попал в поле зрения гестапо. В одной из передач от «жены» обнаружена была невинная (зашифрованная) записка — уверения в любви, верности и т. д. Но гестапо заподозрило в записке другой смысл — расшифровать записку они не смогли. Но «мужа» многих «жен» расстреляли.
Как я уже говорил, наши врачи как-то умудрялись беглецов заносить в список умерших от тифа, поэтому немцы побегов не замечали. Однако этот способ был малоэффективен. Желающих бежать было очень много, а пропускная способность малая.
Задумали мы сделать большой подкоп из бани. Подкоп делали ночью, землю выносили в карманах и сбрасывали в уборную. Если бы нам удалось закончить подкоп, из лагеря начали бы убегать ежедневно не единицы, а десятки пленных. Но случилось непредвиденное — весь лагерь в июне 1942 года неожиданно погрузили в вагоны и увезли в Германию. Подкоп остался незаконченным. Полагаю, что он сохранился до сих пор. Делала его группа полковников и подполковников из 6-й армии. В первую группу для побега через подкоп был включен генерал Музыченко и др. Я сказал об этом генералу Музыченко. Он с радостью согласился бежать. Но для этого я порекомендовал ему приобрести солдатское обмундирование, а генеральское снять. Он согласился. Но — увы! — нам не повезло. Пришлось полностью испить горькую чашу фашистского плена.
В мае произошло два события, которые очень тяжело отразились на нашем моральном состоянии.
Одно событие — то, о котором я предупреждал Трофименко. Гестапо нащупало нашу подпольную организацию и начало группами направлять на работу в еврейскую роту. Было решено организовать массовый побег и в группу включить тех, кому в первую очередь угрожал расстрел. Включили в нее и секретаря Трофименко. Побег решили совершить с работы в лесу. Из лагеря ежедневно направлялась команда в 30 человек в лес за хвоей, из которой делался антицинготный отвар. Команды посылались от каждого полка по роте — по очереди. Условились, что в день, когда надо будет идти на работу команде из моей второй роты, я уступлю очередь команде Трофименко. В назначенный день Трофименко с командой из старших офицеров-подпольщиков подошел к воротам раньше меня. Я подошел намеренно с опозданием и затеял с ним громкий спор об очереди. Поспорив и поругавшись для вида, я увел своих людей обратно, разъяснив, что очередь была не наша, а команда Трофименко ушла в лес. Конвойных было всего пять че