ловек. В лесу их легко разоружили и связали. Группа подпольщиков разбежалась в разные стороны. Но в группе оказался предатель. Он развязал конвойных и вместе с ними вернулся в лагерь. За беглецами нарядили роту солдат с собаками. Почти всех беглецов поймали и после зверских пыток расстреляли. Тела их для устрашения привезли в лагерь, выложили в ряд и провели весь лагерь вокруг этой страшной выставки. Я с трудом узнал труп Трофименко. Немцы хотели этим зрелищем нас устрашить, но получили обратный результат. Мы шли вокруг тел погибших товарищей и из ряда в ряд шепотом передавали клятву мстить фашистам за их зверства.
Последним поймали майора Власева. Его подвели к П-об-разному зданию и приказали встать на колени. Он отказался, заявив, что советский офицер перед фашистами на колени не встанет. Ему хотели завязать глаза, он тоже отказался, заявив, что советский офицер может смело смотреть смерти в глаза.
Когда немецкие солдаты подняли винтовки, Власев крикнул:
— Да здравствует Родина! Да здравствует…
Раздался недружный залп. У немецких солдат дрожали руки. Немецкий офицер подошел к упавшему, но еще живому Власеву и выстрелил в затылок.
Предателя немцы накормили, переодели и куда-то увезли.
Гибель большой группы активных товарищей очень тяжело отразилась на моральном состоянии всего лагеря. Оставшаяся группа подпольщиков пыталась поднять настроение, призывая к бодрости и к мщению фашистам. И все же число «нищих духом» увеличилось. Они говорили, что бороться бессмысленно, необходимо безропотно нести свой тяжкий жребий. Эдакая христианская толстовская мораль непротивления злу!
Еще больший удар по нашей внутренней боеспособности был нанесен разгромом наших войск под Харьковом в мае 1942 года. Когда об этом нам сообщили немцы, мы им просто не поверили — обычная хвастливая пропаганда! Но вот в конце мая и в начале июня в лагерь прибыла группа «свеженьких» пленных — человек семьдесят. Из их рассказов мы убедились в правильности немецкой сводки.
Позднее, в плену, я познакомился с бывшим начальником Разведотдела 6-й армии (вторичного формирования) подполковником Деминым Иваном Фроловичем. 6-я (вторичная) армия также участвовала в прорыве на Харьков и была вместе с другими окружена и разгромлена. Демин причину нашего поражения объяснял так: три полевые армии и танковая армия Рыбалко прорвали фронт и устремились к Харькову, не имея достаточных сил на флангах. Демин докладывал своему командующему, а тот, в свою очередь, в Ставку, что в районе Барвенково на фланге прорыва сосредоточены крупные соединения немецких танков. Но Главное командование данным разведки не поверило. Немцы учли промах нашего командования, ударили по флангам и закрыли горловину прорыва. Все четыре армии оказались в мешке. Вышла из окружения только танковая армия Рыбалко, но с тяжелыми потерями.
(Одна дивизия, прикрывавшая отход армии, была уничтожена в обороне, а командир дивизии генерал-майор Зайцев, тяжело раненный, попал в плен. По ходу повествования я к товарищу Зайцеву еще вернусь.)
Вслед за «харьковской» группой пленных прибыли пленные из-под Керчи. Офицеры из этой группы в один голос проклинали Мехлиса, который тоже, якобы по заданию Сталина, вмешался в командование и провалил Керченскую операцию, а сам удрал.
Я знал Мехлиса еще по Халхин-Голу. Он тоже туда приезжал и пытался вмешаться в командование, но Штерн его осадил решительно и не особенно вежливо. Вполне возможно, что именно Мехлис сыграл грязную роль в трагической судьбе Штерна. Почему именно Мехлису, невежде и самодуру, было поручено контролировать эту операцию и вмешиваться в командование? Когда и с каких пор невежда в военном деле Мехлис стал числиться в полководцах?
Критические и просто гневные реплики в адрес нашего Верховного командования за неумение воевать стали раздаваться все чаще и чаще. Горечь и отчаяние терзали наши сердца…
Это был самый трудный период нашего плена. Подполье уменьшилось почти наполовину. Настроение было злое и скептическое. Но вера у людей в окончательную нашу победу не была поколеблена. Подпольная организация объясняла людям, что отдельные поражения в большой войне могут быть, но это не значит, что мы уже проиграли войну. Нас скептически слушали, но все-таки нам верили. Немцы хотели использовать морально подавленное состояние наших людей и широко развернули вербовку в добровольческие легионы. Но нам удалось сорвать запись в добровольческие легионы — украинские, русские, казацкие и кавказские. Не добившись успеха в вербовке, немцы решили направить нас на «перевоспитание» в особый лагерь в глубине Германии… в Южную Баварию, в Хаммельбург.
Генералов и полковников увезли от нас на месяц раньше, а в июне 1942 года увезли и нас.
Мне хочется рассказать о наших думах в этот тяжелый период плена, о нашей духовной жизни. Ох и тяжка, беспросветна, мрачна была жизнь в неволе, жизнь раба, житейская ценность которого была ниже старой иссохшей клячи. Особенно она была тяжка нам, в юности затвердившим азбучную истину: «Мы не рабы, рабы не мы».
Не только наш лагерный поэт Ковалевский тосковал, не смыкал очей по ночам. Стон и скрежет зубов слышатся в его стихотворении «Горе», написанном в эти дни:
… Хотя б день, хотя б час, хотя б мигНе глядеть на тебя, мое горе. Но ты властвуешь в мыслях моих, Расплескалось вокруг, словно море. Захлестнуло ты душу моюБеспросветной немою тоской. Почему я в последнем боюНе расстался с моей головой?
И все мы познали и пережили ту тоску, которая также со стоном вырвалась из груди Тараса Шевченко:
Думы мои, думы мои, Вы мои едини. Не кидайте хоч вы менеПри лихой години…
А наша «лихая година» была беспросветна и бесконечна, как бессонная ночь, и не только из-за фашистского истребительного режима. Больше всего мы страдали за судьбу Родины, за судьбы близких. При каждом поражении на фронтах наши сердца обливались кровью, и невольно возникали вопросы: почему наша Родина попала в такую беду? Почему мы, в первую очередь мы, военные, так опозорились перед своим народом и партией?
Эти проклятые вопросы всегда стояли перед нами и разъедали нашу душу. Мы все — от лейтенанта до генерала, от комвзвода до командарма — должны дать ответ не только народу, но и самим себе: как случилось, что мы потерпели такое огромное поражение, почему поверили фашистам и не подготовились к войне? Почему наша страна и армия были поставлены под внезапный удар фашистской Германии?
Как это случилось? Без конца каждый сам себе задавал эти вопросы и не находил ответа. А так уж издавна повелось: не знаешь ответа — спросишь у соседа. Так и среди нас тяжкие думы в бессонные ночи изливались или в тихие дружеские беседы, или вскипали бурными спорами… вплоть до драк или словесных оскорблений, невзирая на чины и звания.
Мы искали, мы мучительно хотели найти ответы на проклятый вопрос. Почему? С полной свободой от какого-либо давления или авторитетного влияния мы высказывали свои думы, оценивали свои думы, оценивали и переоценивали указы, приказы и декларации, свергали и воскрешали авторитеты.
В этой главе я попытаюсь, не называя имен, восстановить наши дискуссии и подвести их итоги.
Первой, самой близкой и острой темой для нас была, конечно, чисто военная. Мы были морально, а многие и физически, травмированы страшным разгромом наших армий. Мы были участниками и свидетелями мужества и небывалого героизма наших воинов. Большинство из нас также могли не краснеть, не прятать глаз перед судом истории. Мы честно выполнили свой гражданский долг перед Родиной. Сражались и умирали.
Мы могли и имели право издеваться над нашими же хвастливыми заверениями: «Воевать будем на чужой территории», «Ни пяди своей земли не отдадим», «На удар ответим двойным, тройным ударом». И вот результат нашего хвастовства — немцы за Харьковом, за Ростовом-на-Дону, под Москвой и Ленинградом. Не только пядь своей земли, а отдали почти половину европейской части СССР.
Кто же нас обманул?
Первым в списке обвиняемых все называли Ворошилова. Это он преподносил и внедрял среди нас хвастливые лозунги, это он подменил серьезное и глубокое изучение и овладение современной военной наукой и техникой стрельбой из нагана и старой русской винтовки, подготовкой «ворошиловских стрелков», а их в бою не оказалось. Трудно было в условиях отхода, контратаки, подвижной обороны, находясь под сильным огнем наземным, танковым и с воздуха, «плавно нажимать на спуск». Наши солдаты предпочитали автоматы и стреляли хотя и менее метко, зато кучно, плотно. Но своих автоматов не было. Их приходилось добывать у врага. Таким образом, наша стрелковая подготовка пошла насмарку. Фронт в «ворошиловских стрелках» не нуждался. Уже в первых боях потребовался не одиночный меткий огонь из винтовки, а массовый автоматный огонь. Мы шли по ложному пути, увлеклись стрелкачеством и забыли все другое, необходимое на войне. Солдаты, например, не умели и даже не хотели окапываться, ходили в атаку большими компактными группами и несли большие потери от огня немцев, а нужно было обучать их ходить в атаку цепями, применяться к местности. Мы не умели вести бой в окружении, были очень чутки к обходам фашистов и т. д.
Вторым называли нового наркома обороны Тимошенко, который подставил нас под внезапный удар фашистов, не снабдил необходимым вооружением. Это он дал приказ в первый же день войны не стрелять по фашистам!
А наш Генштаб и его начальник генерал Жуков? Он так же, как Ворошилов и Тимошенко, в первую голову отвечает за неподготовленность армии к войне. Генеральный штаб — «мозг армии»! Что же это за «мозг», если он допустил такой разгром?!
Многие из нас кричали, что в этом «мозгу» сидели или предатели, или совершенно безмозглые тупицы.
Некоторые говорили, что только предатели могли буквально за несколько дней до войны, при наличии многих сигналов о намерении фашистов броситься на нас, отвести войска на сотни километров в тыл и расформировать их по учебным лагерям.
Артиллеристы негодовали, что у них изъяли старую материальную часть, а новую не прислали. А некоторые присланные орудия оказались без прицельных приспособлений. Приходилось наводить «на глазок» или по каналу ствола. Имевшиеся на месте запасы снарядов по калибру не подходили к присланным новым орудиям. Некоторые уверяли, что можно было заблаговременно создать мощную ракетную артиллерию («катюши»). Этого не сделали, а главного изобретателя, товарища Костикова, посадили в тюрьму.