— Что вы, господин полковник, — ответил Самохин, — я вполне разделяю вашу точку зрения, но мы с вами бессильны что-либо изменить в трагическом развитии событий.
— Да, мы бессильны… Но вы ничего не едите и не пьете. Закусывайте, пейте. Ничего подобного вы долго не увидите.
— Благодарю. Но, знаете, ничего в рот не лезет.
— Понимаю. Очень жаль, что обед не удался. Сейчас мы поедем на аэродром, и вы полетите в Хаммельбург, в офицерский лагерь…
— И вот я здесь, — закончил свой рассказ Самохин.
Меня этот рассказ буквально ошеломил. Я засыпал его вопросами:
— Как же это произошло? Случайность или ошибка? Ведь тебя же завезли прямо в плен?!
Самохин разводил руками:
— Сам ума не приложу. Вначале я думал, что мы заблудились. Но кто-то меня стукнул по затылку. Да так, что чуть череп не лопнул. Кто? В самолете, кроме летчика, никого не было. Я, занятый уничтожением документов, не обращал внимания на летчика, не знаю, что он в это время делал. Он должен был тоже отстреливаться и поджечь самолет. Но этого не было. И вот думай теперь, как хочешь, гадай хоть на кофейной гуще, как такое могло случиться? Прямо-таки анекдот: командарм, не увидев своей армии, попал в плен!
Случай с Самохиным настолько темный, что им следовало бы заняться не только с исторических позиций. Ошибки у летчиков, конечно, бывали, но в данном случае она вызывает законное сомнение. Дело в том, что штабы армий только в первые месяцы войны находились в непосредственной близости к противнику. Обычно же они располагались в десяти — пятнадцати километрах от линии фронта, а аэродромы даже на расстоянии 20–30, а порой в полусотне километров. Значит, летчик в случае с Самохиным ошибся не менее чем на сотню километров. Странная ошибка! Еще при Сталине считалось, что Самохин заблудился. Но после раскрытия предательства Берии можно предположить, не умышленно ли завезли Самохина с секретной директивой и брошюрой о постоянно действующих факторах к немцам? Почему снарядили ему самолет НКВД?
Я ознакомил Самохина с обстановкой в лагере и провел его к своим друзьям.
Самохин поселился в генеральской казарме и включился в работу подпольной организации. Он сообщил немало радостных новостей. В частности, сделал доклад тесной группе лагерников о своей работе по заданию Сталина «О постоянно действующих факторах войны и о возможностях Германии и Советского Союза». Цифровыми выкладками, точными экономическими данными он доказывал неизбежность поражения Германии. Он сообщил нам о росте вооружения, о новых танках, самолетах, о развертывании новых армий. После его доклада наша вера в неизбежность нашей победы перешла в твердую, обоснованную уверенность.
Все свежие новости, которые передал нам Самохин, мы постарались довести до всех пленных.
Вскоре фашисты сделали очередную попытку провести среди нас вербовку с помощью наших же предателей.
Однажды утром всему лагерю приказали построиться. Мы выстроились и ждали, какой еще номер хотят выкинуть немцы. И вот с правого фланга появилась странная группа людей. Впереди шел генерал в красных лампасах, но форма нам была неизвестной. За ним — группа офицеров тоже в неизвестной нам форме. Раздалась команда:
— Смирно-о!
Но мы продолжали стоять «вольно» и говорить между собой: кого это еще черт принес по наши души?
Группа прошла вдоль всего строя. А по нашим цепям передавались вопросы — кто это? — и ответы знающих: «Генерал, бывший начальник политуправления Западного особого военного округа (фамилию запамятовал)». Ближайший в его хвосте — бывший командир дивизии полковник Боярский. Некоторых не опознали. Все они расцвечены, как петухи, в какой-то странной опереточной форме. Мне разъяснили, что это форма русских и украинских легионеров. Разницы в форме не было. Только у украинцев на левом рукаве был трезубец. Значение его я не знал и не понимал.
Генерал вышел на середину и крикнул:
— Здравствуйте, господа офицеры!
В ответ гробовая тишина. Генерал опешил, но через минуту все же начал говорить:
— Господа офицеры! Я приехал к вам помочь разобраться в той сложной обстановке, в которую попала наша страна. Наша армия разгромлена. Войну мы проиграли. Остались некоторые отряды, которые ведут лишь партизанскую войну. Но и с ними скоро будет покончено. Вы теперь все свободны от присяги и вправе сами решать свою судьбу. Наш советский строй не выдержал испытаний. Наш народ перенес много страданий от коммунистов, от ошибочной политики коммунистической партии. Я призываю вас перейти на службу к немцам. Они помогут нам установить порядок в нашей стране…
— Продажная шкура! — раздался крик из наших рядов.
— Вчера агитировал за Советскую власть, а сегодня против?!
— Немецкий холуй! Во-он! Изменник! Предатель!
Гневные выкрики хлестали генерала, как пощечины. Из аудитории в пять тысяч человек трудно было обнаружить крикунов. Гестаповцы бросились к нашему строю, выхватили несколько человек и увели.
Генерал молчал, дрожащей рукой вытирал пот платком со лба.
Вместо него выступил Боярский. Но он агитировать не стал. Он просто скомандовал:
— Кто желает помочь немцам установить новый порядок на нашей земле — три шага вперед!
Строй не шелохнулся. Из пяти тысяч человек, стоявших в строю, где-то на левом фланге вышло человек пять-шесть. По-видимому, заранее к нам подосланных, так как их никто не знал. Наверно, это были шпики-провокаторы, предназначенные показать пример. Их куда-то сразу же увели. Иначе их бы в лагере убили.
Эта сплоченность, несомненно, была достигнута благодаря деятельности подпольной организации, во главе которой стояли генералы Карбышев, Ткаченко, Самохин, Шепетов, Зусманович, Тхор, Мельников. Нам приходилось вести большую борьбу с немецкой пропагандой, разоблачать пропагандистскую литературу, которой нас буквально завалили. В книгах, брошюрах и журналах «ученые» профессора пытались «с научных позиций» опровергнуть учение Маркса — Энгельса — Ленина. Они доказывали, что в жизни общества появились такие факторы, которых не было при Марксе и Энгельсе, что «современный капитализм уже не капитализм, а особая форма социализма». В Германии, мол, уже нет хозяев как таковых. Бывшие хозяева, мол, теперь просто стали директорами заводов, монополий, концернов. Все они работают на государство. В Германии национальный социализм, который выше и целесообразней того, который установлен в Советском Союзе.
Лагерники, конечно, читали эту макулатуру. Нельзя было не читать хотя бы просто для того, чтобы дать работу мозгу. Мозг требует пищи, как и желудок. И вот тут-то мне весьма и пригодились те знания произведений Маркса — Энгельса — Ленина, которые дала мне академия. Без знания «Капитала», учения Ленина, — ленинской критики Бернштейна, Каутского и Гельфердинга — нельзя было вести пропаганду против этой мути, которой пытались одурманить головы военнопленных фашистские идеологи. Разоблачение фашистской брехни укрепляло моральную устойчивость наших людей… Вот почему я считаю, что и сейчас молодежи необходимо изучать классиков марксизма-ленинизма. Фашизм, разбитый на полях сражений, еще пытается удержаться на идеологических позициях, зловонием своих идей отравляет сознание людей.
Потеряв всякие надежды на наше перевоспитание, немцы начали расформировывать нас по различным другим лагерям. Первым делом отправили генералов и полковников в Нюрнберг, а оттуда по различным лагерям смерти. Как теперь стало известно, Карбышева замучили в Маутхаузене, генерала Ткаченко расстреляли, Шепетова, Тхора и Зусмановича сожгли заживо. Из подпольной генеральской группы Хаммельбурского лагеря фашистский плен пережили только генералы Самохин и Мельников Иван Иванович.
Самохин по возвращении на Родину пережил еще более ужасную трагедию, чем в фашистском плену. Его таскали по многим тюрьмам и концлагерям как «изменника Родины». Мы, пережившие это, знаем, каких физических и моральных мучений это стоило. Самохин тяжело заболел. В конце концов его реабилитировали и прямо из тюрьмы направили в госпиталь. Однако организм был так подорван, что Самохин, несмотря на квалифицированную медицинскую помощь, умер в госпитале.
Хлебнул «сталинского внимания к людям» и генерал Мельников. Но он выдержал и это испытание. После реабилитации он некоторое время работал начальником военной кафедры в сельскохозяйственной Академии им. Тимирязева.
Нас же, старших офицеров, от капитана до подполковника, в количестве 250 человек направили в г. Вюрстбург. Остальных офицеров разбросали по другим лагерям. В другой лагерь уехал и мой помощник — старший лейтенант Матюшенко. С этого времени я о его судьбе ничего не знал. И вот только 1 февраля 1982 года, через 40 лет после боев в Подвысоком 1941 года, я получил от него, воскресшего из мертвых, письмо. Большое спасибо Евгению Долматовскому за его «Зелену Браму» — по ней Матюшенко нашел след ко мне.
Вюрстбург — маленький городок, весь утопающий в зелени. Декоративные вьющиеся растения украшают все дома, тянутся от земли до верхних этажей каждого дома, покрывая кирпичные стены зеленым цветущим ковром. Это город-сад.
Вокруг города на холмах — большие виноградные плантации.
В городе не было больших промышленных предприятий. Здесь немцы сосредоточили продовольственные склады общегосударственного значения. Лагерь военнопленных находился на окраине города, а мы предназначались для использования на складах, станциях и пристанях.
Вся наша команда разместилась в железобетонном здании наподобие огромного гаража. Внутри здания вдоль стен и посредине были трехэтажные нары. Вокруг лагеря обычное «оцепление» — проволочные заграждения в несколько рядов, мины, охрана с собаками.
Комендантом лагеря был унтер-офицер — садист, фашист с нежной фамилией Лотос. Он не скупился на всяческие издевательства. Например, чтобы затруднить побеги, этот Лотос ввел издевательскую систему хранения нашего обмундирования. На ночь верхнее платье мы сдавали в особое помещение. Утром при подъеме мы в одном белье бежали по снегу или под дождем за обмундированием в другое помещение. Конечно, около кладовки образовывалась очередь. Мы стояли, щелкали зубами и проклинали и Лотоса, и Германию, и свою горестную судьбу.