Однажды немецкая военная комиссия на мучном складе и складе сыров обнаружила каких-то опасных вредителей. Зараженную муку стали куда-то вывозить, а сыр вывозили на свалку за складом. Мы же часть этой муки и сыра вернули обратно на те же склады. Таким способом испортили всю муку и весь сыр. Но самым излюбленным и распространенным способом диверсии являлась засыпка песка в буксы вагонов. Благо песка на складах около пожарных ящиков было много. Каждый набирал полные карманы песка и, работая у вагона, подбирал удобный момент, когда наблюдающий офицер уходил смотреть другой вагон, высыпал песок в буксы вагона. Такой вагон с песком в буксах проходил не более 30—100 км и загорался.
Вагоны мы использовали и для пропаганды. На их стенках писали мелом, углем и просто гвоздем целые прокламации, сообщали о наших успехах на фронте, призывали к диверсии и саботажу. Эти вагоны совершали большой круг почти по всей Европе, по Германии, по нашей стране и по всем оккупированным странам. На стенках вагонов мы получали даже вести с Родины. Таким способом мы получили известие о разгроме немцев на Курской дуге. Наш моральный дух еще больше повысился, а диверсионный азарт еще более усилился. Порадовали нас также имена новых (для меня уже знакомых) полководцев: Баграмяна, Ватутина, Толбухина.
В это же лето 1943 года изменник Власов попытался еще раз провести среди нас вербовку добровольцев. В газетах «Заря» и «Доба» он поместил статью с описанием своих скитаний по лесам и болотам Ленинградской области в осеннюю непогодь. У него получилось, что под влиянием плохих климатических условий у него созрела идея начать борьбу против Советской власти с оружием в руках. Излив потоки грязи на свою Родину, он призывал нас вступать в его армию. Немецкие и наши фашисты эту статью старательно подсовывали нам. Мы решили дать Власову достойный ответ. Переговорили с Ковалевским, попросили его написать Власову письмо по образцу письма запорожцев турецкому султану.
Ковалевский — кадровый военный, майор, артиллерист, по происхождению рабочий-котельщик, член партии с 1920 года. На войне он с первых дней на фронте. В неудачной майской операции под Харьковом в 1942 году его, контуженного, немцы забрали в плен на его же батарее, расстрелявшей все снаряды. До войны Ковалевский увлекался поэзией, печатался. В плену он с первых же дней принял активное участие в антифашистской борьбе. Для нас его поэтическое дарование было как бодрящий напиток, как звук горна, призывающий к боям, к борьбе. Его стихи являлись могучим оружием в борьбе с фашистами, мы заучивали их наизусть и распространяли среди пленных. Тотчас по прибытии во Владимир-Волынский лагерь Ковалевский написал и распространил среди нас стихотворение «Горе».
Мать отчизна! Слышишь ли ты, Как я плачу глухими ночами? Враг взорвал между нами мосты, Пропасть плена легла между нами. Но я верю: железной рукоюТы построишь мосты эти сноваИ над волчьей врага головоюПриговор прочитаешь суровый.
Я — не критик, не литературовед, не берусь судить, насколько технически совершенны эти стихи. Но они созданы под дулами фашистских пулеметов за колючей проволокой и волнуют меня до сих пор. Они очень точно выражали наши мысли и чувства. Я утверждаю, что в тех условиях стихи Ковалевского были для пленных дороже, понятней, чем самые технически правильные и совершенные стихи современных поэтов. Ковалевский написал немало стихов. Писал нелегально на бумаге из-под цементных мешков или оберточной бумаге. Хранить стихи было нельзя, поэтому мы заучивали их наизусть.
После войны советский народ узнал замечательные стихи Мусы Джалиля, свидетельствующие о духовном величии этого поэта и скромного человека. Героическая поэзия Мусы Джалиля правильно была удостоена Ленинской премии за величайшее мужество.
Но Муса Джалиль писал по-татарски. Его стихи в фашистских застенках были доступны малому количеству читателей-военнопленных.
Стихи же Ковалевского с нашей помощью стали достоянием многих тысяч пленных, многим они вселяли веру в победу и вооружили на борьбу с фашизмом…
К сожалению, Ковалевскому, как и многим из нас, пришлось полностью испить горькую чашу унижений и оскорблений. Ему, кадровому военному, ветерану армии, старому коммунисту, долго не хотели выплачивать пенсию. Трудно было ему и печататься. Спасибо, и здесь помог Е. Долматовский, направивший его стихи в Ростовское издательство со своей статьей. И только тогда «лед тронулся». В 1959 году он несказанно обрадовал меня, прислав мне сборник стихов «Рождение песни», изданный Ростовским издательством. Сборник вышел с очень теплым предисловием Евг. Долматовского.
Так вот, этому нашему поэту-бойцу мы и поручили написать ответ Власову. Он это задание выполнил. Это не только поэтический документ, но и политический, он был дан от имени всех советских военнопленных, и поэтому привожу его полностью, как документ:
Ответ изменнику Власову К нам в лагеря дошла молваИ, словно дым, исчезла скоро, Что вы вербуете РОАИз уголовников и воров. Что сорок дней шел мелкий дождь, И от беременной стихииНа свет родился новый «вождь», «Спаситель страждущей России». Шипите, что большевикиВаших трудов не оценили, Зато германские шпикиВас очень дешево купили. В газету темную «Зарю» Заходите по-генеральски. Программу пишете свою, Вернее — бредовые сказки. Нам ваши сказки не нужны. Нам пострашней известны были. Не зря вы с немцами дружны: Они ведь вас в «вожди» рядили. Они сжигали городаИ грабили селенья наши, А вы, презренный негодяй, Выносите у них параши. В крестовый собрались поход! Пора бы бредни вам оставить, — Ведь вы же круглый идиот, А лезете Россией править. Мы прямо отвечаем вам, — Предателю с высоким званьем — Не вам грозить большевикам, Не с вашей головой бараньей. Большевики — это народВеликой ленинской державы. А власовцы — шакалов сбродИ никогда не будут львами. По лагерям идет молва: Дадим отпор бандитам дружно: Долой вербовщиков РОА — Вонючих жаб зловонной лужи!
Так как в эти же дни зловонная власовская газетка «Заря» объявила конкурс на лучшее художественное произведение, мы и решили послать «Ответ» на «конкурс». Я передал стихи товарищу Лепехову из Тулы, владевшему граверным искусством. Он написал их печатным русским шрифтом, а я опустил «Ответ» в почтовый ящик.
Через несколько дней в газете «Заря» появилась передовая статья — «Ответ анониму», в которой редакция истерично ругала нас и грозилась уничтожить «большевистское гнездо» в центре Германии.
По доносу газеты гестапо стало нас особо тщательно «изучать», принюхиваться, прислушиваться к разговорам и присматриваться к нашим делам. В лагере появился какой-то «английский переводчик». Он пытался с нами разговаривать, но получал всегда и ото всех один ответ: «нике ферштейн» (не понимаю).
Однажды утром немцы выстроили весь лагерь, и этот переводчик обратился к нам с речью на ломаном русско-немецком языке. Из его слов мы поняли, что все мы — «русские свиньи, большевики, что никто не позволит держать гнездо саботажников и диверсантов в центре Германии». Затем стал вызывать по номерам некоторых товарищей. Вызвал Валяева, Шаматрина, Айропетова (по плену называли его Мамедовым)… Это все были наши подпольщики. У меня заныло сердце: неужели провал и предстоит очередная расправа? Но вдруг стали вызывать других, не членов организации подпольщиков. Арестовали семь человек. Мы думали, что их немедленно расстреляют, но теперь стало известно, что их направили в лагеря смерти для уничтожения. Все они, за исключением Валяева и Айропетова (Мамедова), погибли.
Всю нашу команду на другой день погрузили в вагоны, и мы вновь поехали, как неисправимые саботажники, в неведомое…
Первая остановка у нас была в Германии, в городе Хаммерштайне, где формировался транспорт из таких же саботажников и неблагонадежных, как и наша команда. Собралось около полутора тысяч человек. Всех переодели в особое обмундирование: синие куртки и шаровары времен еще Фридриха Второго. Обмундирование было такое ветхое, что оно не защищало нас ни от ветра, ни от холода. На ноги выдали деревянные колодки. На каждого составили новые личные карточки с фотографией и оттисками пальцев. Здесь я в третий раз переменил свою фамилию. Записался уже не Одерий, а просто Новобранец. Взял свою подлинную фамилию. Почему я менял фамилии? Как разведчик я знаю, что разведка любого Генерального штаба изучает офицерский состав Генштаба вероятного противника и заносит все данные в алфавитном порядке в картотеки. Так, например, мы имели данные на весь высший офицерский состав Генерального штаба немецкой армии. Я допускал, что и нас также изучала немецкая разведка, и весьма возможно, что и моя фамилия была занесена в какую-то карточку в алфавитном порядке. Нужно было менять фамилию. Первая моя фамилия при первом аресте была Даренко Вадим Андреевич — это была девичья фамилия моей матери; когда я вторично попал к немцам, фамилия моя была Одерий-Новобранец. Это была фамилия моей жены. Я думал, что на букву «Д» и «О» ничего не было записано в немецкой картотеке. В 1943 году я взял свою подлинную фамилию, потому что в это время у немецкой разведки уже пропал интерес к военнопленным 1941 года, и никто не стал бы проверять нас по картотеке. Кроме того, мы ехали в неизвестность, и, возможно, это была последняя наша поездка на тот свет. Я не хотел умирать под чужой фамилией. Получили мы здесь и свои «паспорта» — личные знаки. Затем снова на станцию и — в вагоны. Набили нас в вагоны по 50 человек. Стояли вплотную так, что ни сесть, ни лечь не могли. Путешествовали по Германии двое суток. Остановки были редкие и только для того, чтобы убрать трупы. На одной станции, кажется, под Берлином, попали под бомбежку союзной авиации. Охрана разбежалась, а мы стояли мишенью, ждали — вот-вот ахнет в нас бомба и полетят от нас одни клочья. Было жутко и все же радостно, что союзники устроили немцам такой «сабантуй». Бомбежка была грандиозной.
Наконец нас доставили в порт Штеттин, где мы из вагонов переселились в трюм огромного парохода «Европа». Его чрево было так велико, что мы разместились прямо-таки р