Знак победы на пальцах в последующем стал общенорвежским знаком дружелюбия к военнопленным. Однако даже за эту букву фашисты хватали норвежцев и тащили в гестапо на допрос.
Из Ларвика нас перевезли в Центральную Норвегию, в лагерь военнопленных Лиллехаммер, где без всякого дела продержали нас две недели. В Лиллехаммере мы установили связь с местной подпольной организацией лагеря. От них мы получали информацию о положении дел на фронтах. Нам было известно, что в лиллехаммерской организации есть радио и они регулярно принимали передачи из Москвы. Нам стало известно, что подпольем руководит наш военный врач. Позднее я узнал его фамилию — Посс. Он был прекрасный хирург и многим нашим военнопленным спас жизнь. Он вернулся на Родину, и мы с ним виделись в Москве. Отсюда нас повезли в Берген, посадили на суда и отправили на остров Фиэль вблизи Бергена. Этот остров малонаселенный, почти пустынный, кругом мрачный гранит. Его плоские горы, глубокие ущелья были покрыты чахлой растительностью. С одного взгляда на окрестность тоскливо заныло сердце — привезли в каменную могилу.
И все же по островку было разбросано несколько небольших рыбацких поселков и домиков.
Наш лагерь был расположен в большом ущелье — несколько бараков из фанеры были поставлены на гранитных площадках на разных высотах. Я попал в барак на самой высокой площадке, где старшим был майор Белов.
На острове нас заставили работать в каменоломнях и на строительстве шоссейных дорог.
Технология работы была такова: вначале бурильщики сверлили в скалах шурфы, подрывники (немцы) вставляли в них динамитные патроны и взрывали, затем мы гранитные глыбы разбивали на мелкие куски, грузили их в вагонетки и отвозили в камнедробилку. Полученную щебенку куда-то отвозили на строительство дорог.
Несмотря на видимую простоту, работа требовала не только физического здоровья, но и особой сноровки. Если неумело махать молотом, можно за целый день не разбить ни одного камня, а умело — можно колоть гранит, как дрова. А еще большее искусство требовалось от бурильщиков. Можно одним буром сделать за день десяток шурфов, а неумелый испортит десяток буров и не сделает ни одного шурфа.
Хотя на острове и не было «Атлантического вала», мы понимали, что косвенно и эта работа военного характера. Дороги на войне имеют большое значение.
Так что же делать? После событий в Ларвике наши люди еще более сплотились. Мы могли снова отказаться от работы. Но мы решили без особой нужды не дразнить немцев, не идти на открытый отказ. Тем более это не являлось военным объектом. Решили достигнуть цели другим путем и не рисковать жизнью: дела не делать и от дела не бегать. Объявили итальянскую забастовку и развернули диверсии. Нашим лозунгом было: «Ни одного полезного движения для врага» и «Вредить как можно больше».
С утра мы получали молоты, кирки, ломы, лопаты и выходили на работы. Руководили работами немецкие мастера, члены фашистской организации ТОДТ. Но были среди мастеров поляки, датчане и голландцы. Мастера с помощью конвойных заставляли нас работать. Мы шевелились еле-еле, для виду. Целый день каждый из нас стучал по одному и тому же камню, и практических результатов — ноль.
Особенно «хорошо» работали бурильщики. Они быстро усвоили одну способность этой работы — даже от незначительного перекоса бур застревал в граните, и вытащить его оттуда уже нельзя было. Искусству намертво загонять буры научил нас один польский мастер. Был он низенький, худой, щуплый и очень молчаливый. Ходил в зеленой английской шинели, говорил на ломаном польско-русско-немецком языке.
Майор Голубев как-то пытался овладеть искусством навечно загонять бур в гранит. Раз за разом попытка не удавалась. Мастер-поляк наблюдал за ним со стороны. Заметив бесплодные попытки Голубева, он подошел и показал, как надо это делать. Загнав бур глубоко в гранит и загубив его, мастер на чистом русском языке сказал:
— Вот так надо работать!
Майор Голубев быстро и хорошо усвоил эту науку. Буры стал загонять «умело», а главное, подружился с мастером, который стал снабжать нас свежей информацией. Когда немцы убедились, что мы «не умеем бурить», они стали поручать эту работу мастерам. Они же взрывали и шурфы. Нам оставалось только разбивать камни и подвозить к камнедробилке.
Выводить камнедробилку из строя оказалось значительно легче, чем загонять буры в гранит. Стоило ввалить в нее «орешек» килограммов на 70—100, и готово: раздавался сильный треск, грохот, скрежет железа и… наступала тишина. Дробилка останавливалась. Вверх поднималось облако пыли, прибегало начальство, ругалось — «доннер-ветер, руссиш швайн», — а мы как ни в чем не бывало молча стучим да стучим молотами по камням. Начальство, взбешенное поломкой камнедробилки, бегало среди нас, хватало каждого за грудки и кричало: «Ду саботаж».
Саботаж! Саботаж!
А у нас был один ответ: «Никс ферштейн».
На бурении наша «работа» еще долго сказывалась. В кузнице, где наваривались коронки на буры, работал член нашей организации капитан Никифоров. Он так «умело» наваривал эти коронки, что они отлетали от бура после двух-трех оборотов.
В связи с тем что работа плохо подвигалась, немцы усиливали репрессии, угрожали расстрелом. Однажды один солдат заметил не слишком усердную работу военнопленного, подбежал к нему и ударил его прикладом. Наш товарищ развернулся и огрел немца по голове лопатой, так что тот свалился. Когда же немец очнулся, он выпустил в нашего товарища всю обойму из автомата. Раненого мы отнесли в лазарет. Немцы его вылечили, а потом расстреляли. В этой связи я вспомнил один стих Долматовского о фашистской гуманности:
Сначала вылечат ангину, Потом на горло гильотину.
Так оно в действительности и было. Однако после этого случая немецкие солдаты подходить к нам близко опасались, и побои на работе прекратились.
Саботаж продолжался. На работе мы занимались чем угодно: рассказывали друг другу анекдоты, пересказывали прочитанные книги, а некоторые товарищи читали лекции на различные темы. Мне тоже приходилось читать лекции на темы: «Что такое фашизм» (в основном я пересказывал книгу «Гитлер над Европой». Очень хорошая книга. Я ее прочитал еще в 1936 г.), «Марксистско-ленинское учение о построении социализма», «О постоянно действующих факторах войны», «Методы ведения современных операций (армия, фронт, группа фронтов)». И должен сказать, что у меня никогда до этого не было такой примерной аудитории. Так мы проводили весь «рабочий день». И только редко, для вида, по особой просьбе мастеров, кое-что делали, особенно в ожидании большого начальства.
Однажды два наших товарища, Носов и Хоперский, члены нашей молодежной организации, несмотря на мое предупреждение о возможной слежке, снова свалили большой камень в дробилку. Их тотчас же схватили. Как говорится, на месте преступления. Суд краток и прост — расстрел.
Однако и такие репрессии нас не остановили. Более того, наше сопротивление все нарастало, наш коллектив все более и более укреплялся. Этому способствовали наши успехи на фронтах. Наша армия уже громила фашистов на их территории. О положении дел на фронтах мы знали из норвежских, шведских, английских и немецких газет и листовок Хаймат-фронта. Эту «почту» доставляли нам норвежцы. Мы чувствовали себя крепкими и монолитными, как норвежский гранит. Саботаж продолжался. Наша подрывная деятельность так широко развернулась, что немецкий комендант лагеря наконец вышел из себя и решил на нас повлиять. Он попытался воздействовать на нас весьма оригинальным способом.
Он был в чине капитана, являлся старым армейским служакой еще со времен Первой мировой войны. Его продвижению по службе, по-видимому, мешало большое увлечение шнапсом. Трезвым мы его никогда не видели. Он всегда был под градусом и ходил красный, как рак. За это мы прозвали его «красный капитан». Мы видели и понимали, что ему было в высшей степени наплевать на Гитлера и на весь Третий рейх. Главное для него было — избежать отправки на Восточный фронт. А наш саботаж мог вызвать нежелательный для него приказ свыше. Поэтому он пошел на весьма откровенный разговор с нами.
Выстроил он нас в центре лагеря, встал, раскорячив ноги перед строем, и, еле ворочая языком, начал говорить через переводчика:
— Я знаю, что все вы саботажники, вредители и не хотите работать. Но нужно это делать умело. Зачем вам открыто показывать свой саботаж? Зачем рисковать своими головами, а я из-за вас, проклятые русские свиньи, могу пострадать. Меня из-за вас могут угнать на русский фронт, а вам пришлют еще худшего коменданта. Не стойте вы целый день без движения. Шевелитесь хоть немного, делайте вид, что работаете. Ну, а если у вас что-то не получается, объясняйте мастеру, что вы не умеете, что вы офицеры, а не рабочие. А за неумение кто же вас будет расстреливать?!
Мы слушали «багрового капитана», буквально разинув рты. Переводчик Лагамайер («Лошадиная голова») переводил и от удивления сам качал головой. А в конце его речи Лагамайер от себя добавил:
— Вот это капитан! Такого мы с вами еще не встречали.
Совет капитана мы сочли благоразумным и стали выполнять его. Внешне на работе мы как будто стали веселей шевелиться, но дело подвигалось вперед такими же темпами.
Об этой речи капитана, видимо, донесли в гестапо (скорей всего, тот же переводчик!), и его вскоре сняли. Возможно, что его действительно послали на русский фронт. Вместо него прислали другого, и, как и предупреждал нас «красный капитан», значительно худшего. К нам прибыл палач Кох. По всей вероятности, он прибыл с инструкцией уничтожить нас.
В сентябре 1944 года в один из воскресных дней рано утром весь наш лагерь под усиленным конвоем повели в горы. Признаки были очень скверные — конвой автоматчиков в 200 человек значительно был усилен солдатами с ручными пулеметами и целой стаей собак. Наш путь в пустынную часть острова тоже говорил о том, что немцы задумали что-то очень скверное. Впереди и сзади ехали грузовики с тяжелыми пулеметами. По краям дороги тянулись автоматчики. Многие из них качали в отчаянии головами, давая понять, что нам угрожает смерть. Еще раньше мы условились в сл