учае попытки массового расстрела «умирать с музыкой», то есть нападать на конвой и погибать в борьбе, уводя за собой в могилу и фашистов. Выбирать момент для нападения на конвой группа товарищей поручила мне.
Это было очень ответственное поручение. Какой момент самый удобный для смертников, приготовившихся умирать с боем? Честно говорю, меня охватывал страх не за себя, а за товарищей, которые доверили мне столь ответственное задание. Попробуй угадай! Поспешишь — погибли, отстанешь — погибли. Помог всем и мне как командиру выбрать правильную тактику неизвестный нам унтер-офицер, писарь гестапо.
Фашисты, в связи с изменившейся обстановкой на фронте и боясь ответственности за свои преступления (о чем уже было предупреждение трех глав правительств), массовые расстрелы стали проводить путем провокаций. Убедившись на неоднократных случаях, что советские пленные в случаях угрозы расстрела нападают на конвой, фашисты и стали провоцировать эти выступления. В таком случае, мол, конвой действовал в порядке самозащиты. Об этих методах расстрела была разработана подробная инструкция.
Примерно за месяц до этого события, о котором веду речь, товарищ Строеньев передал мне записку на немецком языке, которую ему сунул какой-то унтер-офицер — писарь гестапо. К этому времени я неплохо уже изучил немецкий язык и мог свободно читать. В записке была выдержка из инструкций по проведению массовых экзекуций. В ней прямо указывалось на необходимость провоцировать русских на выступления, а потом уже действовать со всей беспощадностью.
И вот, когда колонна шла в ущелье, я подумал, а не хотят ли фашисты спровоцировать нас на выступление. И чем больше я думал над этим вопросом, тем больше приходил к убеждению, что фашисты основательно подготовились к массовому истреблению: вокруг нас шла цепочка автоматчиков, впереди и сзади машины с пулеметами; в стороне от дороги продвигались группы солдат с пулеметами и собаками. Было ясно, что, если даже мы сомнем первую цепочку автоматчиков, нас уничтожат пулеметы внешнего оцепления.
Напряжение в колонне нарастало, а у меня еще больше. Я ломал голову над тем, как удержать людей от преждевременного выступления. А вдруг у кого-нибудь нервы не выдержат и кто-нибудь в отчаянии крикнет: «Бей фашистов!» Ведь это же все равно что бросить в огонь бочку с порохом. Все бы ринулись, не задумываясь, в бой, и мы все бы погибли. Конечно, много бы погибло и фашистов, солдат. Но в этих случаях эсэсовцы сознательно шли на жертвы — потерю своих солдат. Об этом с циничной откровенностью было сказано в инструкции. Все спасение наше было в выдержке и высокой дисциплине. Некоторые горячие головы уже предлагали мне начинать, но я передал по колонне приказ: «Выдержка! Не поддаваться на провокацию». Я хотел дать понять людям, что это провокация.
Немцы завели нас в глухое ущелье и поставили под огромной скалой. Кругом горы. Мы стоим в чаше с гранитными бортами. Впоследствии мы и назвали это событие «ямой». Выход из нее закрыли немцы. Они залегли на выходе и направили на нас стволы пулеметов и автоматов. Лучшего места для уничтожения массы людей трудно было выбрать.
Передал приказ: «Бросаться в атаку с первым выстрелом!»
А нервное напряжение достигло предела. Некоторых уже трясла нервная лихорадка, какая бывает перед расстрелом. Многие теряли чувство самоконтроля. Я видел, что такое же напряжение переживают и немецкие солдаты. А что, если кто не выдержит из них и нажмет спусковой крючок? Фашисты, конечно, знали, что вся эта полуторатысячная масса обреченных людей бросится на них, как раненый дикий зверь. Некоторые мои товарищи начали прощаться, обниматься и целоваться, готовились умирать. Нечего сказать, веселая была картина. Нужно было принимать срочные меры к разрядке нервного напряжения. А какие? Внезапно пришла мне в голову идея — разводить костры. Устроить вид будничной, бивачной обстановки. Я вызвал к себе товарищей и приказал разводить костры и греться. Здесь уже было не до совещания. Отдал приказ, и все. И что меня порадовало — приказ был быстро выполнен. Задымились десятки костров, а у костров стояли люди и грелись. Создалась обычная обстановка, как на привале, туристском походе. Послышались шутки, смех. Нервное напряжение спало. Разрядить это напряжение мне помогали члены нашей подпольной организации: Никифоров, Демин, Глухов, Морозов, Андреев, Корнилов, Шевралев, Биндюрин. Пять часов немцы держали нас под расстрелом. Не добившись выступления с нашей стороны, они повели нас обратно в лагерь. После этой «ямы» у многих из нас поседели головы. Этот мой третий по счету расстрел был самый тяжелый. Умирать одному гораздо легче, чем умирать с чувством ответственности за гибель других.
Мы в этом событии победили не только благодаря стойкости, мужеству и сознанию своего морального превосходства перед фашистами. Нет! Наша стойкость подкреплялась победами нашей армии на фронтах, а немецкие солдаты и офицеры видели уже гибель своего Третьего рейха. Укреплял наше моральное состояние и норвежский народ своим сочувствием и помощью. Не сказать о помощи норвежского народа и его организации Хаймат-фронт я не могу. Несмотря на незначительность населения на острове, мы, выходя на работу, часто находили меж камней и кустов свертки с продуктами.
Лично мне удалось установить связь с норвежской организацией Сопротивления, так называемым Хаймат-фронтом.
Было это так. Однажды я работал в группе пленных на переборке картофеля для нашей кухни в ямах городского сквера в г. Берген. Метрах в двадцати от нас норвежцы рыли котлован для убежища. Конвойных было всего два человека. Среди солдат было немало таких, которые сочувствовали нам и сквозь пальцы смотрели на некоторые нарушения порядка. Эти оба солдата были именно такие. Очень важным нарушением для нас был товарообмен с норвежцами. Мы якобы продавали, а норвежцы покупали у нас за хлеб и табак некоторые наши незатейливые поделки — трубки, шкатулки, куклы-матрешки. Солдаты «товарообмену» не мешали. А это была скрытая помощь нам норвежского населения, Красного Креста и Хаймат-фронта. Ведь наши поделки не стоили и куска хлеба, а нам за шкатулку давали по 5—10 буханок хлеба. Немцы удивлялись, что так много нам норвежцы платят, и говорили на них «фильдум» — дураки, но дураками-то оказались фашисты. Во время этого товарообмена я на английском попросил сообщить фронтовые новости, прислать газеты. Норвежцы сообщили, что наши войска взяли Курск, Киев. Пообещали завтра положить в уборной газеты.
На следующий день я нашел в уборной газеты и листовки. Конвойные в уборную не заходили, и я мог свободно скрыть газеты. В яме, где мы перебирали картофель, я под прикрытием товарищей просмотрел газеты: норвежские, немецкие и шведские, главным образом сводки, сообщения, новости. Но для более глубокого изучения газеты необходимо было доставить в лагерь. Способ доставки мы быстро нашли. Нам привозили обед в большом термосе, а по окончании работы мы несли его в лагерь. Немцы при входе заглядывали вовнутрь термоса, но не осматривали его днище. Путем остроумного приспособления мы в углублении днища палочками крест-накрест прикрепляли газеты и листовки Хаймат-фронта. В 1944 году мы благодаря этим газетам и листовкам располагали такой широкой информацией, что могли делать очень обстоятельные доклады о положении дел на фронтах. Обычно доклады делали, кроме меня, Глухов, Демин, Никифоров, Рогоза и др. Доклад делался в темноте и не в своем бараке. По окончании сообщения докладчик под бурные аплодисменты исчезал, и никто его в лицо не видел и не знал.
Гестапо стало известно, что в лагерь проникают сведения о положении на фронтах, и о докладах в бараках. Участились обыски, слежки, но и мы тоже приспособились к ним, стали хитрее и умнее работать. Провалов не было. Да и агентура гестапо стала работать хуже. Зная о положении на фронтах, гестаповские шпики боялись возмездия, всячески перед нами заискивали и проявляли активность уже в другом направлении. Помню, мы начали обживаться на острове Фиэль, налаживать связи, подумывали о мирном транспорте для организации побегов, как вдруг, буквально внезапно, нас перевезли в другой лагерь. У фашистов это было правилом — часто менять личный состав лагерей, чтобы исключить связи с внешним миром и приготовления к побегам.
В мае или июне 1944 года нас под усиленным конвоем повели к пристани, погрузили на пароход и направили в г. Берген. Здесь пересадили в вагоны и перебросили в г. Тонсберг. Они, как правило, больше года ни один лагерь на одном месте не держали.
Во время этой переброски мы по-настоящему посмотрели Норвегию и норвежцев. Около Бергена мы увидели живописные берега с глубокими фьордами, богатую растительность, красивые поселки и отдельные виллы, сады, поля. И увидели норвежцев, убедились, что они очень сочувственно к нам относятся. Повсюду мы видели знак приветствия — букву V пальцами и международный антифашистский знак «рот фронт» — поднятая и согнутая в кулак рука. Мы видели улыбки и дружелюбные взгляды. Мы поняли: норвежский народ нам друг в борьбе с фашистами, у него мы найдем поддержку.
Из Тонсберга нас переправили на остров Нерро, в 20–25 км к югу от города. Здесь лагерь был расположен в долине, недалеко от поселка Берген. В лагере нас поселили в фанерных бараках с обычным окружением: проволока, мины, пулеметы, бункеры и с усиленной охраной в 250 автоматчиков, вероятно, потому, что поблизости был норвежский населенный пункт.
В первый же день комендант лагеря капитан Свобода, высокий откормленный немец, объявил нам, что здесь мы будем получать 300 граммов хлеба, а работать опять-таки в каменоломнях. Русским комендантом назначили майора Белова. Не смогу сказать, почему немцы оказали ему такое доверие. У нас он особым доверием не пользовался, но не было и особых подозрений. Так, ни рыба ни мясо, фигура, не имеющая лица.
На другой день на большой горе мы стали расчищать площадку. Снова буры, молоты, взрывы и пр. Потом начали пробивать в горе тоннель. Мы поняли, что и эта работа имеет какое-то военное значение. Решили действовать по установленному ранее принципу: ни одного полезного движения для врага. Здесь тоже работой руководили немецкие мастера из организации ТОДТ, но репрессий они к нам не применяли. Мастера и конвой как будто бы не замечали нашего саботажа и диверсий. Они уже охладели к этим работам. Поражения на фронтах заставляли их больше думать уже о своей судьбе, чем об этих работах. Многие мастера и солдаты стали удивительно к нам лояльны. Мы уж сами внесли предложение работать поурочно, чтобы не торчать весь день в каменоломне и не глотать вредную каменную пыль. Нам установили норму — две вагонетки в день на человека.