Очень активно помогало нам и местное население. Немцы упрятали этот лагерь в горное ущелье, куда вела труднопроходимая тропа. Больных мы выносили по этой тропе на руках. Большую часть этой работы выполнили местные женщины, так как мужчин было мало. Женщины брали больных на руки и выносили их по тропе на катер, как детей. Можно представить себе, сколько весил взрослый мужчина, если женщина несла его на руках, как ребенка!
Об этом злодеянии фашистов мы составили акт, который направили нашему правительству.
С помощью норвежцев мы выявили лагеря русских военнопленных и в Северной Норвегии. Из них создали целую армию, способную действовать организованно, и если потребуется, то и силой пробиваться на Родину. Если бы не норвежцы и не наши меры, то многие лагеря автоматически перешли бы под управление американцев и англичан и, следовательно, многие тысячи наших людей влачили бы жалкое существование в лагерях так называемых «перемещенных лиц».
А такая опасность была вполне реальной. Союзники появились в Норвегии значительно раньше, чем советская миссия. К нашему счастью, союзники опоздали, к моменту их появления объединение всех лагерей под единым командованием уже произошло.
Первыми в Норвегии появились парашютисты-офицеры норвежской и английской армий. Они посетили некоторые наши лагеря, но увидели не пленных, а организованные воинские части. Озадаченные, они явились ко мне за информацией.
Я ответил им, что ничего особенного вообще-то не произошло. Просто я сделал то, что обязан был сделать по уставу Советской армии: старший командир, где бы это ни происходило, должен возглавить войска. Это я и сделал. На этом официальная часть беседы и кончалась. В большинстве своем офицеры-парашютисты были славными ребятами. Они радовались нашим успехам, поздравляли с победой и освобождением из плена, угощали превосходным английским табаком и незаметно исчезали.
Потом появились офицеры союзного штаба.
В один из наших лагерей явился майор Макдональд и потребовал, чтобы выстроили для него весь лагерь. Командир полка подполковник Калиниченко, встретивший англичанина, сообщил ему, что это не лагерь, а советский полк, а он — командир полка и подчиняется только командующему всеми лагерями, штаб которого находится в г. Тонсберге. Майор Макдональд был чрезвычайно удивлен, но все же, поздравив Калиниченко с Победой, уехал в Осло. Оттуда он позвонил мне. Норвежский адъютант Людвиг доложил мне, что меня просит к телефону майор Макдональд. Я взял трубку и представился:
— У телефона командующий русскими лагерями военнопленных в Норвегии подполковник Новобранец.
Макдональд поздравил меня с победой и попросил приехать в Осло для переговоров по делам пленных. Я поехал на эту первую «дипломатическую» встречу со своим адъютантом т. Черновым. Мы понимали, что наше положение еще неопределенное, так как до сих пор нет никаких известий с Родины, от правительства и командования, но духом мы не падали — держались уверенно.
Макдональд встретил нас у подъезда, сам открыл дверцу машины и провел в здание. Он поздравил меня с победой и освобождением. В простой, непринужденной беседе он расспрашивал меня, как произошло освобождение и объединение всех лагерей. Спросил также, в чем мы нуждаемся, обещал наладить централизованное снабжение. Макдональд произвел на меня очень хорошее впечатление как человек выдержанный, культурный, тактичный и деловой.
Но с приездом штаба союзных войск появились первые трения. Штаб союзников потребовал от меня, чтобы я прекратил доступ норвежцев в наши лагеря. Я отказался выполнить это требование, заявив, что норвежцы — наши друзья, а перед друзьями дверей не закрывают. Тогда союзники на дорогах к нашим лагерям выставили свои патрули и прекратили к нам доступ норвежского населения.
Вслед за союзными штабными работниками в г. Тонсберг и другие города стали прибывать «дельцы» союзных разведок. Они начали «обработку» наших солдат и офицеров. Заманивали наших людей к себе в ресторан, хорошо угощали и приглашали к себе на службу. Уговаривали не возвращаться на Родину, так как там, мол, всех пленных ждут тюрьма и концлагеря, так как пленных, уверяли они, в России считают изменниками Родины, приглашали наших людей в любой уголок земного шара — в Южную Америку, в Англию, в Канаду и т. д. Обещали хорошую работу и высокие заработки.
Пришлось нам принимать соответствующие меры. Через Карла Бернера (Фосса) я заявил протест норвежскому правительству. А он мне вежливо ответил, что по норвежской конституции каждый норвежский гражданин имеет право получать дипломатический паспорт любой страны и защищать ее интересы на правах консула.
Тогда я решил несколько превысить свои права. Я также заявил, что уполномочен своим правительством защищать права своих граждан и поэтому требую прекратить эту агитацию и вербовку. «Если же, — заявил я, — наши люди кого-либо помнут из этих агитаторов, то я не несу за это никакой ответственности». Карл Бернер передал мое заявление норвежскому правительству, и после этого открытая вербовка прекратилась.
Очень нас волновало отсутствие связи с нашим правительством. Без связи с Родиной наша свобода казалась неполной, какой-то призрачной. Ведь без связи с Родиной союзники могут попытаться опять упрятать нас за проволоку или увести куда-нибудь. Правда, мы выросли во внушительную воинскую силу, но армия союзников сильнее. Что нас ожидает, мы не знали.
Знает ли о нас наше правительство? Принимает ли какие-либо меры хотя бы для связи с нами? А может быть, ничего не знает?
Прошло уже более двух недель, как мы освободились из-за проволоки. Мы знали, что наши войска находятся в Северной Норвегии, но ни одного представителя нашей страны мы еще не видели. Я неоднократно просил норвежских друзей помочь мне установить связь с нашим правительством и каждый раз получал ответ:
— Ваша телеграмма направлена Сталину через шведское посольство в Осло, но ответа пока нет.
Мы ожидали представителя из Советского Союза. Для связи с ними я послал в Осло капитана Никифорова.
Особенно трудно было по этому вопросу говорить с нашими людьми. Мы не могли им объяснить, почему в Норвегии могут находиться английские и американские офицеры, а советских офицеров нет. Наши люди волновались и грозились в одиночку бежать и пробираться на Родину. Я убеждал, что этого делать нельзя, одиночек будут ловить и сажать в тюрьму и никто об этом не узнает. Я настаивал на одном: если придется пробиваться на Родину, то пойдем организованно, всей армией, и тогда, в случае военного конфликта, наше правительство узнает о нас. У нас был план мобилизовать весь подвижной железнодорожный состав, морской транспорт и пробиваться на север на соединение с нашей армией.
Особенно тревожно было в нашем 1-м Советском офицерском полку. Там уже открыто обсуждался вопрос о побеге на Родину. Я поехал в полк, собрал актив подпольной организации и выяснил, что это настроение создал сам командир полка Смирнов (Доронин). Он, вопреки постановлению подпольной организации не легализоваться, стал создавать новую легальную парторганизацию полка, о чем я уже говорил выше. Но поскольку он не знал всех работников подполья, записывал в организацию всех желающих, а таких желающих подпольщиков после освобождения оказалось гораздо больше, чем их было в подполье до освобождения, а главный актив истинных подпольщиков он вообще не включил в организацию, так как их уже в полку не было. Они были посланы возглавить вновь сформированные полки и дивизии. Этими неразумными действиями он вызвал недовольство самого стойкого актива подпольщиков, и многие не хотели оставаться в полку и доверять Смирнову свою судьбу. Я снял Смирнова (Доронина) с должности и назначил командиром полка подполковника Лысенко. После этого в полку установилась дисциплина, поднялось настроение.
Однажды Валентина Абрагамсен указала на заметку в норвежской газете, в которой сообщалось, что в Осло прибыла Советская миссия. Я немедленно на машину и мчусь в Осло. Адреса в газете не указывалось, но мне помогли в полицай-президиуме, указали адрес. Я прибыл в гостиницу, где размещалась миссия, тогда, когда ее работники только начали распаковывать свои чемоданы. Советскую миссию тогда возглавлял товарищ Гневашев, его заместителем был тов. Ананьев. Я доложил Гневашеву о проделанной работе, о встрече с майором Макдональдом. Гневашев одобрил нашу работу. На прощание он снабдил меня советской литературой, в том числе дал книгу Сталина «Об Отечественной войне Советского Союза». Естественно, что я схватил эту книгу, как голодный — кусок ржаного хлеба. Ведь эта была первая советская книга, которую я взял в руки после четырех лет плана, — да еще Сталина. Сел в машину, поехал и всю дорогу до Тонсберга читал, вернее глотал. В книге было помещено много приказов Ставки и, кроме того, теоретические исследования. Сталин оправдывал и защищал пакт с Германией и договор о дружбе, он утверждал, что этим пактом мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора, что заключенный пакт был выигрышем для нас и проигрышем для Германии. Такая оценка пакта была для меня неожиданной. Все мы, военнопленные, осуждали этот пакт, считали, что Гитлер ловко обманул Сталина, избегал войны на два фронта, а мы эту мирную передышку не использовали, даже не привели в боевую готовность армию и страну. Кто от этого больше всего выиграл, мы, военнопленные, участники первого месяца войны, лучше знали. Мы на своих спинах испытали нашу неподготовленность к войне. Нечем было воевать.
Оригинально Сталин объяснял и причину внезапности нападения на нас. Он создал теорию о том, что агрессивные страны всегда вынашивают планы войны, и поэтому их боевая готовность выше, чем у стран миролюбивых, таким образом, внезапность удара по нам Сталин возводил в закономерность и таким способом снимал с себя ответственность за неподготовленность к войне. А в действительности разве мы не могли подготовиться к отражению первого удара, хотя мы и миролюбивая страна?