Конечно, могли. Сталин знал, что немцы подвели к нашим границам сотни дивизий еще за полгода до войны. Ведь разведсводка № 8 Разведывательного управления Генштаба легла на стол Сталина еще в декабре 1940 года. Значит, можно было принять необходимые меры. Но они не были приняты. Это был просчет Сталина и Генштаба. Кроме того, теория эта насчет отсутствия боевой готовности у миролюбивых стран порочна в своей основе. Можно быть и миролюбивой страной и не поддаться на обман. Мы и сейчас миролюбивая страна, но наша боевая готовность не ниже, чем у таких агрессивных стран, как США или ФРГ. В книге изложена и теория насчет постоянно действующих факторов войны. Только непонятно, ведь генерал Самохин излагал эту теорию еще в плену, в лагере Хаммельбург, гораздо раньше, чем вышла эта книга. Кто же автор этой теории? Немало и других сомнений и недоумений вызвала эта книга. Но все они перекрылись чувством радости победы и освобождения из плена.
По прибытии в Тонсберг я сообщил всем лагерям (частям) радостную весть о прибытии в Норвегию Советской миссии и об установлении связи с Родиной. Но это еще не была та миссия, которая должна была заняться репатриацией нас на Родину. Для этого предназначалась другая миссия — военная — которая прибыла позднее. Памятуя указания Гневашева, мы направили в Северную Норвегию 130 старших офицеров на должности командиров полков и батальонов. Как правило, все лагеря принимали наших представителей и поступали в подчинение общего командования. Но в одном лагере, недалеко от Осло, в населенном пункте Рюге, моих представителей не приняли. Им заявили, что здесь, мол, Советской власти не признают и на Родину возвращаться не собираются.
Это был первый случай отказов, поэтому мы восприняли его как гром среди ясного неба. Что это за лагерь? Что там за люди? Неужели наши, советские?
Для изучения обстановки я послал туда Смирнова (Доронина), бывшего незадачливого командира полка. Он быстро вернулся обратно в очень жалком виде. Из его доклада я понял, что его оттуда выгнали, и не особенно вежливо. Я крепко выругал его за то, что он спасовал перед первыми трудностями, уступил врагу. Убедившись, что бывший прокурор совершенно не умеет работать с людьми, я послал туда группу молодых, энергичных ребят из молодежной подпольной организации во главе со старшим лейтенантом Юмашевым.
Группу Юмашева встретили тоже недружелюбно, не дали им места в бараке, пытались бойкотировать их. Но ребята не смутились — поселились в канцелярии на столах и каждый день ходили по лагерю, по баракам, вступали в одиночные беседы, раздавали советские брошюры и газеты. Получил я и первое донесение о том, что в руководство лагерем пробрались власовцы и бывшие полицаи, которые терроризируют лагерь. По приезде в лагерь наши люди первым делом вывесили красный флаг. Ночью власовцы его сорвали. Старший лейтенант Юмашев, подготовив часть людей из лагеря и заручившись их поддержкой, объявил, что он назначен комендантом лагеря. Прежнее руководство в виде протеста подбило людей на голодовку. Никто не хотел идти на кухню за обедом. Когда мне доложили об этом, я сказал, что черт с ними, пускай поголодают. Дал распоряжение — сварить хороший борщ и в термосах отнести в бараки. Я был убежден, что военнопленные после многолетней голодовки не выдержат и будут есть. Кроме того, я был уверен, что не весь лагерь антисоветский и голодовка эта — результат запугивания. Так и получилось: вкусный, хорошо пахнущий борщ сделал свое дело! Люди плюнули на всякие запреты и стали есть. Голодовка быстро прекратилась. А группа Юмашева между тем продолжала проводить беседы и в конце концов выяснила обстановку. Подтвердилось, что руководство лагерем захватили такие же власовцы, которые и к нам приезжали, наподобие Краснова, Зверева. В лагере было много гражданского населения — мужчины и женщины. Они были принудительно вывезены с Украины в Норвегию еще в начале войны. Все были запуганы власовцами. Их вынудили дать подписи о невозвращении на Родину. Власовское руководство этого лагеря было связано с американцами, которые находились в лагере в качестве конвоя над немцами, занимавшимися разминированием фьорда. Внешнюю же охрану лагеря несли норвежские члены Хаймат-фронта. Положение здесь создалось настолько острое, что вести дальнейшую борьбу за наших людей, спасать их от власовской банды, пришлось нам в штабе Советской военной миссии, о чем я расскажу ниже.
Военная миссия прибыла в Осло вскоре после прибытия Гневашева. Ее возглавлял генерал Ратов — мой однокашник по Академии Генштаба. Он приказал мне со всем штабом переехать из Тонсберга в Осло и организовать там штаб Советской военной миссии. Я был назначен начальником штаба миссии.
Наши норвежские друзья в Тонсберге организовали нам торжественный прощальный обед на квартире профессора Антона Гервеля. Кроме меня на обеде присутствовали тт. Чернов, Регент, Горбатов и др. В конце обеда норвежцы подарили нам серебряные юбилейные медали в память освобождения из фашистского плена (9 мая 1945 года). Эту медаль я храню до сих пор как самую дорогую для меня реликвию.
Основной задачей штаба являлась репатриация наших людей на Родину. С первых же дней нам пришлось столкнуться с большими трудностями, и в первую очередь во взаимоотношениях со штабом союзных войск. Мне порой казалось, что наши союзники основной своей целью считали не помощь нам в деле репатриации, а создание нам всяческих преград с целью затормозить или вообще прекратить вывоз наших людей на Родину. Если бы не помощь короля Норвегии Хокона и норвежцев, вряд ли штаб нашей миссии мог бы плодотворно работать.
Офицеры нашей военной миссии, в особенности подполковник Коптев, ориентировали нас на необходимость все вопросы — от малых до больших — решать через штаб союзных войск. А мы раньше работали только с помощью норвежцев. Имея уже немалый опыт совместной работы с норвежцами, я решил и в новой должности держать самый тесный контакт с нашими проверенными друзьями-норвежцами и заручиться их помощью. Из Тонсберга я взял с собой норвежского адъютанта Людвига. Он являлся у меня связующим звеном с Хаймат-фронтом.
Нашему штабу потребовалось несколько помещений. Подполковник Коптев с нашей заявкой поехал к союзникам. Они заломили с него баснословную цену золотом. Свое требование они мотивировали тем, что здесь, мол, не социализм, здесь — частная собственность, поэтому владельцам домов надо платить. Впрочем, союзники дали нам право самим договариваться с домовладельцами.
Я присутствовал при беседе Коптева с одним норвежским домовладельцем. Было стыдно за Коптева, видя, как он буквально попрошайничал и умолял снизить цены. Коптев указывал на заслуги нашей армии в борьбе с фашистами в освобождении Норвегии и т. д. и т. п. Но этот домовладелец только посмеивался. Я не вмешивался в переговоры, но про себя решил, что впредь буду действовать через Хаймат-фронт — обращусь к норвежскому народу от имени русских военнопленных. Я не дипломат, я солдат, и всякие дипломатические условности для меня необязательны.
На другой день через Людвига я обратился к Хаймат-фронту с этой же просьбой — о помещении для штаба миссии. И к вечеру вопрос был решен: мы получили лучшую гостиницу в Осло, лучшее помещение в центре города для штаба миссии, столовую, кухню. И все это — бесплатно!
С этого времени в штабе установилось как бы два стиля работы. Официальный состав штаба тратил время на бесплодные разговоры с союзниками, а мы, неофициальная часть штаба (бывшие военнопленные), продолжали действовать через своих друзей — норвежцев.
Нам, например, нужны были легковые машины для связи с нашими лагерями. Попросили у союзников. Отказали. Я обратился к норвежцам — и мы тотчас же получили одиннадцать машин.
Мы, бывшие военнопленные, продвигались по стране бесплатно. Достаточно было иметь на себе форму пленного — синяя куртка и шаровары, а на спине SU, — и нам на всех видах транспорта (автобусы, трамваи, катера, поезда) предоставлялись лучшие места — бесплатно.
А союзники предоставляли нам билеты за высокую плату валютой. Причем продажу билетов они обставили такими бюрократическими препятствиями, что их нельзя было своевременно получить. Как-то я для товарища, командируемого в Берген, запросил билет через союзный штаб, но дожидаться билета не стал, так как дело было срочное. Товарищ просто переоделся в форму военнопленного, уехал по делу — через неделю вернулся. И только тогда союзники доставили для него билет в штаб.
Карту дислокации наших лагерей немцы передали союзникам. Мы запросили карту, но, несмотря на неоднократные напоминания, так и не получили ее. Мы пользовались собственной картой, которую составили еще в Тонсберге с помощью норвежцев. Потом в Москве и даже сейчас иногда некоторые товарищи уверяют меня, что карту дислокации привезли работники миссии с собой. Я, как бывший начальник штаба военной миссии, утверждаю, что, кроме моей карты, у нас иной карты не было. Только перед отъездом на Родину, когда союзники убедились, что у нас есть о лагерях все данные, они прислали нам немецкую карту дислокаций лагерей. Однако в ней штаб уже не нуждался.
А вот в комиссии по отправке людей на Родину союзники принимали не в меру активное участие. Они педантично, строго, настойчиво спрашивали и переспрашивали каждого, действительно ли он хочет возвращаться на Родину, не под давлением ли он дал согласие на возвращение и действительно ли он русский. Однако, к большому их огорчению, отказчиков не было. Даже лагерь в Рюге согласился ехать на Родину. Однако с ним много пришлось поработать. Как я уже говорил ранее, положение с этим лагерем было сложное. Лагерь по-прежнему не принимал советских представителей. Офицерам миссии не давали говорить, прерывали их, забрасывали грязью, тухлыми яйцами, камнями. Решился поехать в лагерь сам генерал Ратов — его тоже не приняли, забросали тухлыми яйцами. Генерал рассвирепел, вызвал меня и приказал какими угодно средствами сделать лагерь советским. Сел на самолет и улетел в Данию. Легко приказать, а как этот приказ выполнить? Внешнюю и внутреннюю охрану лагеря нес норвежский Хаймат-фронт. Внутри лагеря находились английские и американские солдаты. Нужно было арестовать власовское руководство лагеря. Но сделать это было трудно. Мы сделали одну попытку вызвать всех их в штаб. Первого пришедшего сразу же схватили. Он — кричать. Прибежала охрана — пришлось отпустить. Больше эта банда в штаб не показывалась — работали в бараках среди людей.