Прихожу однажды домой, вставляю свой ключ в дверь, а он не вставляется. «Что за черт?» — думаю. Нагнулся и смотрю в замочную скважину, а там ключ вставлен с внутренней стороны. Стучу в дверь, кричу: «Эй, кто там? Открывай!» Молчание. «Открывай, а то сейчас полицию вызову». Подошла уборщица гостиницы. Спрашивает: «В чем дело?» — «Вор залез в мой номер, — отвечаю. — В дверях ключ». Она посмотрела и в ужасе развела руками: «Я никому ключ не давала. Нужно вызвать полицию». Я говорю: «В последний раз предупреждаю, открывай, а то полицию вызову!» Наконец из комнаты слышу приглушенный голос: «Не нужно полицию — выхожу». В дверях появился в растрепанном виде, в мокром кителе Коптев и говорит: «Я мылся в твоей ванне, у меня нет ванны, прости». — «Как, — спрашиваю, — в одежде купался? И ванна у тебя есть точно такая же, как у меня». Но он не стал объясняться и убежал. Для меня ясно было, с какой целью он ко мне забрался. А он так растерялся от неудачи, что забыл, в каком виде нужно лезть в ванну, облил свою одежду водой.
Я начал смотреть, что же он у меня украл. Исчез мой конспект по немецкому языку. В лагере я изучил немецкий язык в такой степени, что мог читать немецкие сводки «о выравнивании фронта». Мне это нужно было для дела. Исчезли десятка два норвежских визитных карточек. Когда я возглавлял все лагеря в Норвегии, приходилось заводить знакомства со многими работниками местной администрации. А в Норвегии так принято, что каждый, кому понравился человек, дает ему свою визитную карточку. Вот у меня их и накопилась целая куча. Все это украл подполковник Коптев. Он, по-видимому, в немецком языке был слаб и конспект по изучению языка посчитал шпионскими записками, а визитные карточки — связь со шпионами. Все эти документы, по-видимому, попали в пакет компрометирующих меня материалов и вместе со мной поедут на Родину.
Обо всем об этом я рассказал генералу Ратову. «Да, много же ты мне рассказал нового, — сказал он. — Теперь давай думать, что нам делать дальше». — «Что делать? Я еду на Родину завтра же, — сказал я. — Утром пойду на комиссию и вечером уезжаю». — «Нет, — говорит генерал Ратов, — тебе не успеть. Я ведь решил дать тебе ответственное задание: повезешь на Родину лагерь Рюге, и в отдельном вагоне, под арестом, всех преступников из лагерного руководства, всю эту банду власовцев и полицаев. Мне некому это дело поручить, а у тебя есть надежные люди — подпольщики, антифашисты. Бери, кого хочешь и сколько хочешь, можешь взять половину автоматчиков из охраны штаба. И смотри: если лагерь разбежится где-нибудь по дороге в Швецию, нам с тобой — трибунал! Не исключено, что может быть и нападение на эшелон с целью освобождения. Нужна хорошо организованная охрана. Ну, так как? Повезешь?» — «Хорошо, повезу». — «Сколько тебе нужно времени на приготовления?» — «Давай денька два». — «Ладно, 15 июня назначаю комиссию. Подбирай своих людей, на каждый вагон планируй сорок человек, в том числе пять твоих подпольщиков. В отдельном вагоне будешь ехать ты и новое руководство лагеря. Кого ты хочешь взять начальником штаба эшелона и его помощником?» — «Начальником штаба эшелона поедет подполковник Калиниченко, а его помощником — подполковник Заикин. Комиссаром эшелона нужно назначить Глухова», — сказал я, подумав. «Хорошо! Два дня тебе на подготовку, утром 15-го — комиссия, а вечером — отъезд. Разрабатывай план и отдавай распоряжения за моей подписью», — сказал Ратов. Он пожелал мне полного благополучия на Родине, обещал мне полную поддержку и даже представление к правительственной награде за все сделанное мною в Норвегии.
Забегая вперед, скажу, что с генералом Ратовом я встретился в Москве в обществе СССР — Норвегия, и мы вспоминали с ним минувшие дни. Он спросил, получил ли я какую-нибудь награду. «Да, — говорю, — получил: полгода сталинских концлагерей!» — «Ай, какие подлые люди есть на свете; все-таки на тебя накапали!» — «Да нет, — говорю, — здесь дело не только во мне лично. Это политика уничтожения всех военнопленных 1941 года. Сталину и его приспешникам не нужны были живые свидетели его позора в начальный период войны. Но об этом долго рассказывать». — «Знаешь что, — говорит Ратов, — вот мой адрес, приезжай ко мне, и мы снова с тобой посидим и поговорим по старой памяти». Я собирался к нему заехать, но всегда была непогода. Он несколько раз приглашал меня, а я все откладывал встречу, а потом узнал, что он умер, мне было очень жаль своего друга.
Однако я забежал далеко вперед, мне нужно возвратиться к отъезду из Норвегии и к последующим событиям.
Глава 2Война. начало войны
Через два дня, как было намечено, наш эшелон был готов к отъезду.
Подобрал я себе команду для сопровождения лагеря, взял самых лучших активистов-подпольщиков. Комиссаром эшелона я назначил батальонного комиссара Глухова Алексея Васильевича. Начальником штаба эшелона был назначен подполковник Калиниченко Иван Иванович. В составе команды были: подполковник Заикин, старший лейтенант Берниковский и многие другие. Для бывшего власовского руководства лагеря был выделен товарный вагон с охраной из бывших наших партизан в Норвегии. Все это было организовано, уже были комиссии по отправке на Родину.
В состав комиссии входили генерал Ратов, бригадир от США, английский агент, две переводчицы-женщины и один переводчик-мужчина. Комиссия заседала в одной большой комнате при союзном штабе. В другой комнате, отдельно, находилась группа союзных солдат-автоматчиков.
Прибывшие на комиссию подходили по одному к столу. Их просили назвать имя, фамилию, национальность, адрес на Родине и т. д. И последний вопрос: желаете ли ехать на Родину? Если ответ был положительный, военнопленного заносили в списки эшелона. При отрицательном ответе «Нет, не желаю» вызывался конвой — два автоматчика, — и этот человек под охраной направлялся в лагерь для перемещенных лиц. В этот лагерь можно было попасть любому военнопленному без всякой комиссии. Явиться к коменданту и заявить, что ехать на Родину не желает. И тогда он для руководства лагеря будет желанным гостем. Для того чтобы никто из наших людей не попал в этот лагерь для перемещенных лиц случайно или по ошибке и не отказался от поездки на Родину, нашему подполью нужно было проводить большую разъяснительную работу. Наши агитаторы сновали из лагеря в лагерь и проводили беседы. Кроме того, все лагеря в Норвегии возглавлялись старшими офицерами — активистами-подпольщиками из нашего офицерского лагеря. Они выходили в город группами по два-три человека. Благодаря этим людям отказа ехать на Родину не было. Было только несколько случаев побега из лагеря бывших полицаев и власовцев, таких как лейтенант РОА Краснов, полковник Зверев. Но мы их всех переловили и препроводили на Родину. В этом нам оказывала помощь норвежская полиция. Подавляющая масса норвежских полицейских являлась патриотами своей Родины. Они, как и весь норвежский народ, ненавидели гитлеровского холуя, правителя Норвегии Квислинга. Достаточно было нам сообщить, что наши беглецы — русские квислинговцы, как норвежская полиция с помощью норвежского народа их вылавливала и препровождала под конвоем к нам в штаб.
На комиссию я явился первым. Весь состав комиссии меня хорошо знал. Но тем не менее строго официально спрашивали: «Фамилия?» — «Новобранец Василий Андреевич». — «Звание?» — «Подполковник!» — «Национальность?» — «Украинец!» — «Домашний адрес?» — «Москва!» — «Желаете ли ехать на Родину?» — «Да, конечно, очень желаю! И прошу занести меня в списки эшелона». Им ничего не оставалось делать, как записать. Вслед за мной пошла и вся моя бригада, а затем и все люди из лагеря Рюге.
Весь мой эшелон состоял из 500 человек. Он весь прошел комиссию благополучно. Отказов от поездки на Родину не было. Всем были даны указания, к какому часу прибыть на вокзал в Осло. Вечером все прибыли на вокзал. Арестованных власовцев мы доставили на станцию раньше и посадили в товарный вагон под охраной автоматчиков. Это тоже нужно было сделать умело, чтобы не видели союзники.
Нас провожала толпа норвежского народа. Гремели оркестры. Люди преподносили нам цветы, обнимали нас, а некоторые почему-то плакали. По-видимому, не верили, что нам на Родине будет хорошо. А нас они воспринимали как своих родных, которых они спасли от неизбежной голодной смерти в немецком концлагере. Мы тоже им платили добром за добро, и у нас завязалась прочная, близкая дружба. Поэтому норвежцы отпускали нас со слезами. Просили нас писать, давали свои адреса. В новом лагере эти адреса у нас отобрали, и мы не могли никому писать, но мне удалось сохранить адреса и восстановить позднее переписку со своими норвежскими друзьями.
Настало время отправляться. Мы сели в хорошие вагоны. Каждый из нас получил от норвежцев пакеты с продуктами: хлебом, колбасой, конфетами, шоколадом и сигаретами. Мне как начальнику эшелона вручили пакет со списками и «компрометирующими материалами». Мне очень хотелось эту гадость выбросить вон, но меня предупредили, что за сохранность пакета я отвечаю головой. Противно было держать эти документы в руках, и я передал их начальнику эшелона подполковнику Калиниченко Ивану Ивановичу.
Поезд тихо тронулся. Колеса мерно постукивали и заглушали отдаляющуюся музыку оркестров. Мы были предоставлены сами себе. Мы ехали на Родину. Я уже говорил, что в слове «Родина» скрыто большое содержание — словами его не передать. Во имя Родины мы вели неравную борьбу в первые дни войны. Во имя Родины мы умирали, преграждая своими телами путь фашистским танкам. Во имя Родины мы вынесли небывалые мучения в фашистском плену, борясь и отстаивая ее честь и величие. На чужбине мы долгие годы переживали самые сильные человеческие страдания — тоску по Родине. Многие поэты и писатели во все века считали и считают сейчас, что самым сильным человеческим чувством является любовь к женщине. Ей в основном они посвящали все свое творчество. Но я считаю, что самым сильным чувством является любовь к Родине, тоска по Родине. Любовь к женщине со временем может утихать, а тоска по Родине преследует человека, как ноющая зубная боль, до последнего вздоха. И совсем диким для меня кажется отступничество от Родины. Побеги за границу, невозвращенчество. Пройдет немного времени, и эти люди, покинувшие свою Родину, поймут, какую они