хемах показывает, как развивались операции на Западном и Юго-Западном фронтах. Скупо обрисовывает ход боевых действий и заключает: «Итак, немецко-фашистской армии не удалось разгромить в начале войны ни одного крупного соединения».
Сидим мы рядом с генералом Мельниковым и толкаем друг друга локтями: «Слышь, не удалось нас окружить! Как же ты в плен попал? Ты, начальник разведывательного отдела 6-й и 12-й армий? Да что там 6-я и 12-я армии, а вот куда исчез весь Юго-Западный фронт? 5-я, 21-я, 26-я, 37-я, 38-я и 40-я армии, штаб фронта вместе с командующим, начальником штаба фронта и Военным советом?» — спрашивает Мельников. — «А ты, — говорю, — задай этот вопрос лектору». — «Тогда я в два счета вылечу из Академии. Давай лучше не будем испытывать судьбу».
От участников этих боев, пополнивших число военнопленных во Владимиро-Волынском лагере, мы узнали, что непосредственным виновником этих поражений является сам Сталин. Он не разрешал отводить войска Юго-Западного фронта до тех пор, пока они не попали в окружение, и Харьковская, и Керченская операции провалились тоже по личному указанию Сталина и под его руководством. Следовательно, нельзя было говорить обо всем этом, не подмочив Сталинскую полководческую репутацию.
Вот так мы изучали историю Великой Отечественной войны — со страхом за инакомыслие.
Только на XX съезде КПСС в 1956 году и затем на Пленуме ЦК в постановлениях от 30 июня 1956 года указали на Сталина как главного виновника поражений 1941 года, и можно было говорить правду о поражениях.
Глава 16
Окончил я курсы командиров дивизии, т. е. вторично Академию им. Фрунзе, и надо было решать, где работать. Я попросил направить меня на заочный факультет Академии им. Фрунзе. В процессе работы я познакомился с преподавательским составом: с полковниками Вяземским, Дашкевичем, с генерал-майором Травниковым, бывшим одно время комендантом Вены. Все были хорошие люди, относились ко мне очень хорошо, каждый стремился помочь. Все были фронтовики и понимали, что такое плен и как туда попадают. Работа преподавателя мне понравилась. Я работал хорошо, проработал 2 года и получил две благодарности в приказе за хорошую подготовку слушателей.
В сентябре 1948 года меня вызывает к себе начальник факультета генерал-лейтенант Попов и говорит: «Я должен вас ознакомить с аттестацией. Садитесь и слушайте». И начинает читать: «Новобранец Василий Андреевич, 1904 года рождения, в армии с 1922 года, беспартийный, окончил Академию им. Фрунзе в 1934 году, Академию Генштаба в 1939 году. Участвовал в Отечественной войне в начальный период. С 20 июля по 6 августа 1941 года работал в должности начальника Разведотдела 6-й армии ОЗФ. СИ августа 1941 года по февраль 1942 года партизанил и работал в подполье. В феврале 1942 года арестован немцами и заключен в концлагерь военнопленных. В июне 1945 года возвратился на Родину, прошел госпроверку и в мае 1946 года восстановлен в армии. В 1946 году работает преподавателем тактики в Академии им. Фрунзе на заочном факультете. Общее и военное образование высшее, морально устойчив. Владеет высоким оперативно-тактическим кругозором. Обладает хорошими навыками преподавания. Произвел два выпуска слушателей из Академии с оценками «хорошо», за что дважды получил благодарность в приказе по Академии. Целесообразно оставить в Академии на должности преподавателя тактики. Начальник факультета генерал-лейтенант Попов».
Прочитал генерал-лейтенант Попов аттестацию и говорит: «Все правильно?» — «Да, — отвечаю я, — все! Очень благодарен за хорошую аттестацию!» — «А теперь слушайте вывод Высшей Аттестационной комиссии (ВАК) при Министерстве обороны: «Должности не соответствует».
Эти слова меня ударили как обухом по голове. Я не поверил своим ушам.
«Да, вывод именно таков, он не соответствует содержанию аттестации, но мы обсуждать его не будем, идите в отдел кадров Академии».
Прибежал я в отдел кадров. Спрашиваю: «Что я должен делать в связи с таким выводом ВАК?» — «Вы уже выведены за штат. Вот ваш послужной список, идите в Управление кадров Советской армии к генералу Голикову и там получите новое назначение».
Беру запечатанный послужной список и еду в Управление кадров Советской армии. Здесь уже Голиков меня не принял, я ходил по различным кабинетам полковников и генералов. Каждый со мной разговаривал, куда-то звонил, о чем-то справлялся и направлял в другой кабинет. В итоге мне выдали на руки опечатанный послужной список и предложили самому ездить по военным учреждениям и наниматься на работу. Это был первый беспрецедентный случай, когда офицеру Советской армии предлагалось самому наниматься на работу. Взял я свой список и думаю: куда же поехать? Естественно, нужно было ехать к друзьям, знакомым, которые меня хорошо знали. Вспомнил, что в Дипломатической Академии работает мой товарищ по работе в Разведупре Савченко Николай Петрович. В то время его хотел демобилизовать Голиков, но я, вопреки ему, оставил Савченко в первом отделе. Савченко, конечно, знал мою роль в этом деле, и я надеялся, что он поможет мне в трудную минуту. Но ничего не вышло. Савченко встретил меня приветливо, обещал все устроить, но на другой день, явившись к 11 часам к нему, я узнал, что начальник Академии сказал, что «соответствующие органы» не разрешают принимать меня на работу. Он звонил в ЦК, и оттуда ответили, что факт пребывания в плену — позор для коммуниста. Так вторично факт пребывания в плену сыграл со мной трагическую шутку. Что делать? Вспомнил я про своего друга Мишу Шарохина, бывшего старосту учебной группы в Академии Генштаба, где я был парторгом, и поехал к нему.
Шарохин хорошо меня принял, но, когда я заикнулся о своей просьбе работать у него в военно-научном Управлении, он встал, вытаращил на меня глаза и говорит: «Да ты что, в Генштабе? Ты знаешь, какая сейчас установка в отношении военнопленных? Если бы я начал за тебя ходатайствовать, то меня выгнали бы из Генштаба немедленно!» — «Но до войны я ведь работал в Генштабе в более секретном управлении, чем военно-историческое?» — «Нет, на этот счет есть строжайшие указания, и я не могу их нарушить».
Я понял, что для него личная карьера дороже судьбы друга, попавшего в беду. Невольно я вспомнил Ломова, тоже товарища по Академии Генштаба, тоже генерал-полковника. Он не отказал мне ни в одной просьбе, ходатайствовал перед Сталиным о восстановлении моем в армии, дважды спасал меня от демобилизации из армии и все брал под свою ответственность! Значит, разные бывают люди, разные друзья. Уехал я от Шарохина с большой горечью на душе.
Преподаватель тактики в Академии им. Фрунзе
На второй день я поехал в Академию Генштаба и узнал, что там недавно открылся военно-исторический факультет, который готовил преподавателей истории. Начальник факультета принял меня очень любезно, но, когда я заикнулся о плене, он сказал: «О, какая неприятность! К сожалению, вы нам по этой причине не подходите!»
После этого я решил больше уже никуда не ездить и не унижаться перед различными работодателями. Я хорошо понимал всю механику этого дела. Куда бы я ни поступал — окончательное оформление будет идти через Управление кадров, откуда будет последний звонок: «Не принимать». Поэтому на следующий день я поехал в Управление кадров и добился приема у комиссара Управления. Я прямо ему сказал, что за долголетнюю службу в армии я впервые встречаю такое положение, когда офицер должен сам ездить наниматься на работу. Мне везде отказывают из-за того, что я был в плену, а если где и соглашаются взять меня на работу, то отсюда раздается звонок — на работу не брать! Я больше не хочу принимать участие в такой жестокой и трагической для меня игре. Это просто бесчеловечно. Я прошу вас вмешаться в это дело и помочь мне. Страдаю не я один, но и моя семья, трое детей. Я не преступник, чтобы так со мною поступали. Больше я никуда не пойду терпеть эти издевательства, вот вам мой послужной список, — и подал ему список.
Комиссар Управления меня внимательно выслушал и говорит: «Да! Я вас понимаю. Вы во всем правы. Вы этого не заслуживаете. Этот «наем на работу» — наша вина, вина нашего Управления. Я, конечно, с этим не согласен. Но мои возможности крайне ограниченны. Не думайте, что комиссия ГУК все может. Вы не представляете себе, что сейчас творится в армии, и в особенности в Москве. Мой вам совет: берите послужной список и поезжайте в г. Солнечногорск на курсы «Выстрел». Там не хватает преподавателей. А я отсюда сегодня позвоню туда и дам соответствующую рекомендацию. Уверен, что вас там примут на должность преподавателя. Кроме того, вы не будете в Москве «мозолить глаза». На периферии условия несколько другие. А семья ваша останется в Москве, и дети будут учиться в школе так, как и учатся сейчас. Ну как, согласны?» — «Конечно, завтра же поеду! Спасибо!» Беру пакет с послужным списком и ухожу. По пути домой встречаю своего друга Дашкевича Адама Григорьевича, преподавателя тактики на том же курсе, где работал и я. Он тоже едет домой с пакетом. Я спросил его: «Ты что, тоже бегаешь с послужным списком?» — «Да, я выведен за штат». Я ему все рассказал, посоветовал ехать со мной на курсы «Выстрел». Он согласился. Я его спросил, почему его вывели за штат, ведь он не был в плену. «Не знаю, — сказал он, — есть у меня один недруг, может быть, он что-нибудь сделал». Уже позднее, на курсах «Выстрел», он мне рассказал ужасную историю о себе.
Адам Григорьевич ухаживал за сестрой одного высокопоставленного сталинского чиновника — генерала, работавшего в Политуправлении Советской армии. По каким-то причинам он ее оставил. Брат вступился за сестру и пригрозил: «Если не женишься на сестре, я тебе отомщу». Дашкевич не побоялся угроз и женился на другой женщине, у которой был от него сын. Все эти угрозы он уже забыл, но не забыл об этом этот вельможный генерал. Он затребовал себе его послужной список и в конце положительной аттестации сделал приписку: «Есть основания подозревать, что тов. Дашкевич Адам Григорьевич, будучи слушателем Академии им. Фрунзе в 1932 году, голосовал за троцкистскую резолюцию». В это время действительно троцкисты буквально атаковали Академию им. Фрунзе, стремясь заполучить своих сторонников в военной среде. На партийных собраниях шла упорная борьба. Некоторые слушатели поддались их агитации и проголосовали за их резолюцию. Но Дашкевич был на стороне большинства и голосовал против троцкистов. Но в Академии, вместо того чтобы проверить это обвинение, вывели его за штат. Вот что рассказал мне полковник Дашкевич, старый коммунист, через два года после того, когда мы прибыли с ним на курсы «Выстрел». Но сам Дашкевич об этом узнал в первый же день прибытия на курсы «Выстрел». Его вызвали в политотдел и прямо спросили, голосовал ли он за троцкистов. «Нет», — утверждал он. Показали ему эту приписку к аттестации. Он попросил начальника политотдела Горохова запросить архив ЦК. Прошло еще несколько лет, пока пришел ответ: Дашкевич голосовал против резолюции троцкистов. Правда восторжествовала, но очень дорогой ценой: Дашкевич пережил сильное нервное потрясение, заболел и умер.