Егор шагнул к ней, а она только сильнее вжалась в стену. Неосознанно. Потому что внезапно представила, как он схватил Лару, как держал ее, заломив руку, и какое у него при этом было лицо. Чужое, незнакомое, напряженное, почти до неузнаваемости измененное злостью. Даже глаза потемнели, стали черными, мрачными и холодными.
Он заметил ее движение, произнося обеспокоенное: «Как ты?» – и мгновенно переменился. Сначала на лице отразились недоумение, неверие и «ты» повторилось вопросом, только уже другим:
– Ты… Ты что? Ты думаешь, я на самом деле сломал бы ей руку? – Егор приблизился вплотную, посмотрел в глаза. Олеся съежилась под его взглядом. – И ударить бы смог? И тебя тоже могу ударить? – Каждый новый вопрос звучал все громче и громче, бил по ушам. – Ты за кого меня принимаешь?
Он ухватил Олесю за плечи, придавил к стене. Неровности кирпичной кладки ощущались даже через одежду. Олеся не пыталась вырываться и оправдываться не пыталась. Потому что действительно так и думала. Не хотела, а думала. Она же видела. И чувствовала сейчас, с какой силой впиваются его пальцы в ее плечи. И ей больно. Ей тоже больно. И она зажмурилась, отвернулась, но спрятаться не получилось, крик стеганул по лицу:
– Открой глаза! Слышишь? Открой глаза! Посмотри на меня!
Словно взрыв оглушил, выбил из реальности. Присесть бы, сжаться, заткнуть уши.
Стена дрогнула от сильного отчаянного пинка, металлические двери отозвались гулом, и сразу плечи перестали чувствовать хватку чужих пальцев, но боль осталась, пульсировала, затихая.
И шаги по асфальту, тоже затихая, – все дальше, пока не растворились в обычных звуках улицы.
Дневник Олеси
Представила себя на маяке. Потому что Яна сегодня сказала:
– Ты только не обижайся, но у меня порой такое чувство, что ты до недавнего времени жила далеко-далеко от людей. Где-нибудь в сторожке посреди леса. Знаешь, как у Куприна? Читала? У тебя и имя такое же. Олеся. Или на маяке на неприступной скале. Торчала там наверху и никогда не спускалась.
А что? Я бы правда пожила. И в сторожке посреди леса, и на маяке. На нем даже особенно.
Он высокий и действительно стоит на вершине скалы. К нему надо подниматься по узкой извилистой тропинке, и это довольно утомительно и трудно. Поэтому и желающих почти нет.
А внизу – море. Оно всегда разное: то небесно-голубое, то изумрудное, то металлически-серое, то чернильно-фиолетовое. И пена белыми кружевами. А на закате и на восходе – оранжевое или сиреневое. Или малиновое. А ночью иногда светится. И это очень красиво. Можно смотреть и смотреть часами, не замечая, как летит время.
И ведет оно себя всегда по-разному. Бьется волной о камни – то сердито, с размаху, плюясь пеной и норовя обрушить берег. То ласково, будто лижет. Совсем как собака.
Я бы обязательно завела собак. Двух. Или даже трех. Огромных, мохнатых. И крылатых.
Им бы, наверное, трудно было взбираться наверх, до площадки с прожектором по крутой длинной лестнице. А мне бы хотелось, чтобы, когда стоишь на площадке, опираешься о перила, свистнуть, и они бы прилетели, хлопая крыльями. А потом сидели бы рядом, высунув языки, и вместе со мной смотрели бы вдаль. На небо, на море, на горизонт. Теплые, мягкие, добрые, верные.
Я так ясно все представила, что даже забыла, где нахожусь, и, наверное, вид у меня был очень задумчивый. Или слишком мечтательный. И глупый. Потому что Яна засмеялась:
– Ну, все! Чувствую, ты уже снова не здесь. На маяке, да?
Ее смех совсем не обидный, и подколки не обидные. Наоборот, хочется рассмеяться вместе с ней, когда она, сложив ладони, изображает, как кричит в рупор: «О-ле-ся! Спус-кай-ся!»
– Лучше расскажи, как у тебя с мальчиками.
Никак. Ну, в смысле, обычно. Леша улыбается, помогает и достает разговорами. Зато больше не приглашает на свидания.
Нет, я не расстраиваюсь. Я правда не хочу с ним.
– А Егорка?
Он тоже как обычно. Проходит мимо, не замечает, не лезет с разговорами. Иногда скользнет взглядом. Случайно. Как по стене, по столу, по стулу, по доске.
Я не знаю. Ничего не знаю. Не хочу думать. Просто спросила у Яны, почему она его всегда уменьшительно называет. Та ответила:
– Чтобы больше не относиться серьезно.
А я опять спросила:
– Он тебе до сих пор нравится?
Яна руками замахала:
– Нет. Ты чего? Я даже сама удивилась. В какой-то момент как отрезало. Видимо, оно и к лучшему, что так хорошо ударило. Зато сразу все чувства отбило. – И засмеялась опять, а потом добавила: – Ну, еще, наверное, до сих пор смущаюсь, что правду ему сказала. Поэтому так легче называть: Егорка – словно он маленький. А я старше и умнее, и, значит, нечего и смущаться.
Я попробовала, а у меня даже про себя не получилось. Только «Егор». Почему?
Потому что отношусь серьезно? Нет. Не отношусь. Никак. Ну правда.
– А знаешь, – это Яна дальше сказала, – может, ему именно такая и нужна. Как ты. Которая на крутого парня не купится, а на грустного клоуна – запросто. Он, конечно, никому не рассказывает. Да и мне Леша по секрету сдал, так бы тоже не в курсе была. У него родители пару лет назад развелись. И не как нормальные люди, а с каким-то жутким скандалом, с дележом имущества. Они и Егорку через суд делили, с кем он жить останется. А он ни с кем не остался. Не маленький ведь уже был. Психанул, послал маму с папой и ушел жить к бабке. А чтобы от них и денежно не слишком зависеть, подрабатывает у знакомого в фотостудии. Помогает со съемками, но в основном снимки фотошопит – делает из уродов красавцев. Альбомчики оформляет, всякие там коллажи, рекламные баннеры для сайтов.
Значит, прошлый раз это его отец был. На машине. Который просил с ним поговорить. Который – «Неважно. Не бери в голову». А я даже никогда не задумывалась, что мои родители могут развестись. Не представляю. Мне всегда казалось, что они изначально были вместе, чуть ли не с рождения. И по-другому просто невозможно.
Они, конечно, ссорятся и ругаются иногда. Но я же с ними тоже ссорюсь. Это вовсе не означает, что я сразу убегу из дому и перестану считать их родителями. Редкие ссоры – это нормально.
Нет. Не могу представить маму и папу не вместе. И не хочу такое представлять.
Глава 12
Воскресенье оказалось пасмурным, небо нависало грязной серой ватой. Мама велела навести порядок в комнате, и Олеся стояла у окна, сжимая в руках трубу пылесоса, и прикидывала: если поднять ее, навести на небо и засосать всю эту скучную серость, сколько ее уместится в контейнере аквафильтра?
А содержимое его, наверное, окажется примерно таким же, как и при обычной уборке: вода и мокрые комки пыли. Ну, еще случайно прихваченный кусок радуги.
Олеся уже собралась включить пылесос, когда затрезвонил мобильник. Опять незнакомый номер, и никаких предположений. И полное замешательство, когда из телефона прозвучало:
– Это Егор.
Долгие секунды растерянного молчания, прерванные вопросом:
– Ты слышишь?
– Слышу.
– Сможешь прийти через два часа? – Он назвал место, добавил: – Только обязательно приходи.
– Ладно. Приду.
– Я буду ждать.
Нет, он не ждал. Олеся решила, что, наверное, явилась слишком рано. Она же специально вышла с запасом. А вдруг не сразу отыскала бы нужное место. Но она заметила еще издалека, пока шагала вдоль тротуара, маленький скверик на углу квартала.
Несколько раскидистых старых лип, засыпанный гравием пятачок земли, две скамейки по краям, а посередине – большая клумба, засаженная низкими розовыми кустами. Те еще пестрели цветами, насыщенно-алыми, такими яркими, будто в каждом сияла лампочка.
На одной скамейке сидела молодая мамочка, катала перед собой коляску, другая была свободна, только несколько желтых листов липы устроились на сиденье. Но Олеся не стала составлять им компанию, остановилась с краешку, осмотрелась.
Люди шли по тротуарам с обеих сторон улиц, но все не те, и даже в дальней перспективе ничего знакомого. Дома поблескивали оконными стеклами, поглядывали украдкой, а листья тихонько шелестели, шептались, обсуждали: «Когда же он появится?» И время тоже шло. Наверное, назначенное уже наступило. Или нет еще? Почему-то точно узнавать не хотелось. И казалось: ну вот сейчас, всего через минуту, он обязательно придет.
Минута, минута, еще минута. Солнце выглянуло на миг – полюбопытствовать, что творится, и ветер затих, замер в ожидании.
Егор же сам позвонил, сам. Хотя обижался и демонстративно игнорировал. А сегодня вдруг взял и позвонил. И голос у него был… нет, не печальный, не несчастный, не встревоженный. Глухой какой-то, странный. Это от него рождалась тревога. И беспокойство.
А вдруг с ним что-то случилось? Потому и не идет. Еще тогда случилось, когда позвал, а теперь стало намного хуже.
Олеся достала из кармана телефон. На цифры, показывающие время, не обратила внимания, сразу отыскала последнее соединение, ткнула пальцем в номер, скорее приложила мобильник к уху.
Заунывная песня гудков тянулась в бесконечность, пока не оборвалась тонким писком. Телефон сам прервал вызов. Посчитал, что уже достаточно, что дожидаться дальше не имеет смысла.
Не отвечает. Почему Егор не отвечает? Не может? И что делать? Искать его? А где? Вернуться домой и там маяться от неизвестности? Нет уж. Лучше здесь. Стоять, ждать, верить, что все хорошо. Что он придет. Обязательно. Он обязательно придет.
Надо позвонить еще раз.
Капля воды упала на экран телефона. Дождь. Весь день собирался, а пошел именно сейчас. Но ничего, он мелкий и редкий.
Олеся спряталась под липу. Листьев на ней осталось не так уж и много, но зато ветви густо переплетены. Почти и не каплет. Нажала на значок соединения.
Опять гудки. Безнадежными вздохами.