— Давай, — после некоторого раздумья сказал Федор.
Так они порешили сегодня утром.
— А куда он ее счас-то повез? — продолжали негромко беседовать есаулы. — Зачем? Перед воеводами, что ли, выхвалиться?
— Черт его знает… Нарядил!
Посмотрели на княжну. Княжна грустила по няньке своей, которую решил этой ночью Фрол Минаев. Няньку так и не вытащили из воды — оттолкнули плыть.
Подошел Стырь. Судя по глазам, он уломал Ваську.
— Ну? — спросили его из есаульской группы.
— Не велел, казачки, — весело сказал Стырь. — Ни в какую. Всяко пробовал. Уж и так и эдак подкатывался… Нет! Ничего, потерпите, ребяты. А то правда — на такое дело едем…
— А ты где-то уж урвал! — с завистью сказал Мишка Ярославов. — Ишь как разговорился. Тут на свет белый глядеть неохота, а он ишо тараторит… Урвал?
— Урвал, — сознался Стырь. — Хлопец один должок отдал.
— Кто б мне тоже должок отдал! — вздохнул Мишка.
— Потерпите, — благодушно посоветовал Стырь. — Вот побываем у воеводы, потом уж разговеемся.
Тем временем Степан махнул рукой.
А минутой раньше он же, Степан, пока есаулы разговаривали между собой, велел сказать Ивану Черноярцу, чтоб он ссадил на берег молодого князька, которого тоже готовили с собой в посольство. Иван с недоумением поглядел с соседнего струга на Степана… Тот кивнул головой, подтверждая, что — да, ссади. Иван свел нарядного князя и отдал казакам, которые оставались. Зачем так сделал атаман, Иван не понял. И никто не понял. Потом уж, позже, многие догадались: чтобы князь не знал о горькой участи своей сестры и нигде бы не рассказывал, что ему довелось видеть.
Головной струг, а за ним остальные выплыли из Болды в Волгу. Сразу набрали хороший ход.
Степан сидел в той же позе, привалившись боком к борту, посасывал трубку. Изредка взглядывал на есаулов. Видел, что — шушукаются. И уж знал, зна-ал, какие они там разговоры ведут.
Княжна сидела одна. Она даже похудела за эту ночь.
Есаулы вс" разговаривали. В сторону атамана не смотрели.
А Степан уже неотступно смотрел на них… И взгляд его стал нехороший — внимательный. Он вздохнул. И вдруг вскочил и, шагая через нашестья, быстро пошел к ним. Есаулы невольно поднялись навстречу. Лазарь Тимофеев потрогал саблю…
— Прячете Фрола! — тихо закричал Степан, хватая первого попавшегося за грудки. Им оказался Федор Сукнин. Степан толкнул его. Тот споткнулся сзади о нашестье, грохнулся. — В гробину вашу, в кровь!.. — Еще один есаул полетел от сильного толчка, Мишка. — Жалко Фрола? А я вам кто?!. Я атаман или затычка?! Мной помыкать можно?! Собаки!.. Шепчетесь тут?!.
Двое успели выхватить сабли — вскочивший Федор и Ларька. Федор прямо пошел на Степана, Ларька оказался сбоку и тоже двинулся к атаману.
— А-а, — вдруг вовсе тихо, как-то даже радостно сказал Степан, и в руке его сверкнул косой белый огонь. — Ну?..
Никто не заметил, как выхватил саблю подоспевший Иван Черноярец; увидели только, он махнул рукой… Тонкий, короткий звяк, и сабля Федора Сукнина перелетела через борт и булькнула в воду: Иван вышиб ее у Федора. И он же заслонил Федора и оказался перед Степаном. Федора оттолкнул дальше казак Мишка Ярославов, ибо Федор, очутившись без сабли, засуетился рукой у пояса, где пистоль.
— Миротворец, — тихо и вкрадчиво сказал Степан. — Ну?.. Спас атамана? Спас? — И шел на Ивана, страшный, белый; губы его покривились обидой, тряслись, он никак не мог ими улыбнуться.
— Уймись, шальной! — крикнул Иван. — Что ты делаешь?
— Ать! — Степан резко качнулся вбок… И Ларька чудом уцелел — увернулся. Все же концом сабли Степан черкнул Ларьку по руке. — На-ка!..
В момент, когда Степан повернулся к Ларьке, Иван кинулся на Степана, растопырив руки, — хотел схватить. Степан с нечеловеческой быстротой нырнул ему под руку и подставил ногу. Иван упал, но сабли не выронил, крутнулся лежа, поднял саблю, чтоб заслониться ею от неминучей смерти. Но сабля атамана уже взлетела над ним…
— Пропал, казаче! — крикнул Степан Черноярцу.
В этот момент грянул выстрел. Степан с силой всадил саблю в дно стружка на четверть от Ивановой головы. Только после этого повернулся на выстрел.
— Кто стрелил?
— Я, — сказал Иван Аверкиев. — Хотел…
— Куда метил? В руку?
— В саблю, батька. Святой крест, в саблю. Хотел выбить.
Степан сел на лавку, сплюнул за борт.
— Ну, повоевали, и будет. — Ядовитая, злая тоска, которая с утра ела сердце, схлынула. Легко стало. — Рассказывайте, чего вы тут шептались?
Случившееся произошло с такой быстротой, что не все сразу опомнились. Отовсюду, со всех стругов, на атамана во все глаза смотрели казаки. Атаман махнул им — гребите.
— Садись, — пригласил Степан есаулов. Он даже повеселел — так легко сделалось на душе. — Ларька, покажь руку. Как мы ее там?.. На атамана — с саблей! Бесстыдник.
— Что я, рубить, что ль, стал бы?
— Показывай руку. А что б ты стал? Причесывать?
— Плашмя бы достал — чтоб руку отсушить.
— Показывай рану. Я те отсушу… Нашелся!
Ларька, морщась от боли, стянул рукав кафтана, разорвал рубашку… Подошел к Степану. Тот оглядел рану. Рана была незначительная, даже до кости не достало.
— Память, Ларька: не крадься сбоку. Ходи теперь с зарубкой…
— Ты сдурел, Степан, — с упреком сказал Иван. — Так можно заикой сделаться. Чего взбесился-то?
— Ты хоть зараньше сказывай: буду пужать, — попросил Стырь. — А то я чуть в штаны не наделал.
— Будет про это, — сказал Степан. Помолчал… Посмотрел на реку, на безоблачное небо, промолвил, вроде как с сожалением: — Ясно-то как!.. Господи! Конец лету. — Глянул на есаулов, остался недоволен: — Ну, пошли глаза пялить! В" дро, говорю, стоит! Стало быть, хорошо! И нечего глаза пялить…
Есаулы молчали. Таким они своего атамана еще не видели: на глазах двоился — то ужас внушал, то жалость.
Степан поднялся, пошел в нос струга. На ходу легко взял княжну, поднял и кинул в воду. Она даже не успела вскрикнуть. Степан прошел дальше, в самый нос, позвал:
— Идите ко мне!
Он сел, опять привалился боком к борту… Коротко глянул на воду, куда без крика ушла молодая княжна… В глазах на миг вскинулась боль и тоска, он отвернулся.
Есаулы подошли; кто присел, кто остался стоять. На атамана боялись смотреть. Теперь уж — только боялись: кому-то да эта княжна отольется слезами. Но кто знал, что он так ее маханет? Знай есаулы, чего он задумал, может, и воспротивились бы… Хотя вряд ли. Может, хоть ушли бы на это время. Как-то не так надо было, не на глазах же у всех… Было ли это обдумано заранее у Степана — вот так, на глазах у всех, кинуть княжну в воду? Нет, не было, он ночью решил, что княжну отдаст в Астрахани. Но после стычки с есаулами, где он вовсе не пугал, а мог по-настоящему хватить кого-нибудь, окажись перед ним не такие же ловкие, как он сам, после этой стычки разум его замутился, это был миг, он проходил мимо княжны, его точно обожгло всего — он наклонился, взял ее и бросил. Теперь он возьмется жалеть ее, тосковать, злиться станет…
— Ларька, чего насулили Львову? Перескажи, — велел Степан.
— Отдать прапоры, пушки… — стал пересказывать Ларька: это то, что они, по научению атамана, согласились отдать во время переговоров с князем Львовым у устья Волги.
— Сколь?
— Не уговаривались. Сказали, чижолые отдадим.
— Ну? Дальше.
— Ясырь. Струга морские, припас… Но припас и струга — в Царицыне. Служилых людишек, какие с нами, он говорит, отпустить…
— Как же мы без припасу останемся? — встрял Черноярец.
— Погоди. Ишо?
— Ишо: бить челом царю за вины. Без того, мол, не пустим на Дон: царь, мол, с их тоже спросит, зачем…
— Иван, сколь пушек у нас?
— Сорок две всех.
— Ишо чего, Ларька?
— Рухлядь, какую на бусах взяли…
— Ишо?
— Все вроде. Ну, к присяге станем — само собой.
— Мишка, списал, чего в дар везем?
— Списал, — живо откликнулся Ярославов.
— Ну-ка?
— Воеводе бархат красный заморский — шесть бунтов, девять тюков сафьянов — в тюку по пять сафьянов, три килима рытых, кутни с травами — четыре косяка, линты золотые — сорок аршин, недолиски — три, снизки с яхонтом — две, дорожки с золотыми травками — тридцать аршин, кружева шемахинские с золотом и серебром — две стопы, чашки золотые — тринадцать, тридцать юфтей шемахинских — в четырех узлах. Этому воеводе везем, второму: сорок юфтей шемахинских — пять узлов, десять косяков кружев с золотом и серебром, две какие-то книги, ковер большой турецкий с шелком, три штуки бархату золотного, ишо сундук с книгами грецкими, восемь пар пистолей с озолотной оправой, пять косяков тафты струйчатой разных цветов, хрусталей — не счесть, шелк…
— Насобачился ты в этом деле! — удивился Степан. — Чешет, как поп обедню.
— Ишо списки есть…
— Будет. — Степан посмотрел на есаулов. Спросил: — Будет аль нет — глотки-то заткнуть? Али мало?
Есаулы промолчали: никто не знал этого. Только Черноярец высказал свое мнение:
— Выше ноздрей. Припас-то зачем посулились отдать?
— Федор, — позвал Степан, — посылал кого-нибудь, куда я велел?
— Семерых. Пятеро пришли, двое ишо в городе.
— Чего говорят?
— Ждут, говорят, казаков: охота на наше богатство глянуть.
— Ну? Это я без их знаю. Про стрельцов-то?
— Стрельцы-годовальщики домой собираются, ждут новых. Воевать с нами не склоняются. Про цареву милостивую грамоту к нам — знают, даже посадские знают.
Степан вытащил из-за себя небольшую кожаную сумку с тяжелым содержимым. Бросил Федору. В сумке звякнуло, когда Федор поймал ее.
— Дак как с припасом-то? — всерьез обеспокоился Черноярец, глядя на атамана и на есаулов. — Чего вы, на самом-то деле? Куда мы без припасу?!
— Быть бы беде, Ваня, да случились деньги на бедре. Федор, передай Красулину — наособицу, чтоб не видал никто. Я тоже думаю, хватит. А там поглядим, как они… Покажем себя строго. Нос кверху шибко не драть, но и… телятами тоже не притворяйтесь: волки съедят. Смотрите за мной: я в таких делах бывал.