…Я прошел на то же место, где сидел в прошлый раз. Оно было удобно уже тем, что с него можно было без труда контролировать обе двери.
— Где шеф? — в лоб спросил у Марека, который тоже опустился в кресло и замер в нем, выпрямившись, напряженный и настороженный.
— Какой шеф? — облизнув сухие губы, переспросил хозяин квартиры.
— А у тебя их что, несколько? — ухмыльнулся я. — Или ты квартиру предоставляешь любому, кто тебя хорошо об этом попросит?
Марек не ответил, сидел против меня, глядел выжидательно. Маловероятно, конечно, что он был посвящен во все детали связанного со мной дела, однако не мог не чувствовать, что что-то происходит не так, как планировал Пегий и это его несомненно тревожило. Потому и тревожило, что он не знал, как теперь поступить, чтобы не вызвать раздражения хозяев.
— Ладно, поставлю вопрос иначе, — снисходительно облегчил я ему задачу. — Где и когда я смогу увидеть человека, с которым мы виделись в твоем присутствии три дня назад в этой же комнате?
На лице Марека отобразилась такая сложная гамма чувств и мыслей, что его впору было бы пожалеть. Только почему-то не жалелось.
— Мне ему надо позвонить, — наконец не слишком решительно сказал он.
— Так чего же ты сидишь? Звони! — поторопил я его. — И обязательно напомни, чтобы он захватил с собой то, что мне обещал в прошлый раз за выполнение заказа.
Хозяин суетливо подхватился и вышел из комнаты, тщательно прикрыв за собой дверь. Что ж, если в ситуации разобраться объективно, он находится в собственной квартире, а потому имеет полное конституционное право на тайну переговоров. Хотя с другой стороны и я имею не меньшее право на то, чтобы знать, в каком ключе обо мне пойдет речь.
Выждав несколько секунд, достаточных для того, чтобы набрать номер, я подошел к двери и распахнул ее по возможности тише.
Марек стоял в прихожей спиной ко мне, прижимая к уху телефонную трубку.
— Санек, слушай внимательно и запоминай! — говорил он торопливо, приглушенным голосом, в первое мгновение не увидев меня. — Прямо сейчас передай…
В этот момент Марек увидел в зеркале мое отображение. И растерянно умолк, хлопая глазами в полированное стекло. Тогда я решительно забрал из его вялых пальцев трубку и сам прижал ее к уху.
— Алло! Алло! — надрывалась мембрана. — Ты чего замолчал, а, Марек?
— Это уже не Марек, — сообщил я собеседнику. — Так вот, Санек, не сочти за труд, если тебя это не слишком обременит, передай, пожалуйста, своему шефу, что Беспросветный вернулся. Что он свою часть договоренности выполнил. И что он ждет от шефа выполнения обещаний. Все понял?
Человек на том конце провода какое-то время молчал. Либо с трудом переваривал услышанную новость, либо сейчас лихорадочно прокручивал в голове варианты того, как поступить дальше.
— А я с кем сейчас разговариваю? — наконец выдал он вопрос.
Все ясно. Такую глупость мог спросить только тот самый мордоворот-телохранитель, который сопровождал Пегого в день нашего разговора.
— А ты пошевели своей единственной мозговой извилиной, если она у тебя еще окончательно не стерлась, и сообрази сам… Короче говоря, я нахожусь у Марека и жду шефа. И глядите у меня — без фокусов!..
Не дожидаясь ответа, я опустил трубку в гнездо и повернулся к Мареку. Тот глядел на меня выпученными от страха глазами. В руке он сжимал пистолет, который мелко подрагивал в пальцах.
Это очень опасно — оружие в руках перепуганного человека. Потому что он может пальнуть даже оттого, что трясущийся палец излишне резко вдавит спусковой крючок. А глупые выстрелы куда чаще находят жертву, чем тщательно выверенные…
Странное чувство охватило меня в тот момент, когда я увидел в двух шагах от себя судорожно прыгающий черный кружочек пистолетного дула. Какая-то безропотная покорность судьбе. Не было страха — хотя не было и желания заполучить пулю. Почему-то я был убежден, что сейчас со мной ничего не произойдет. Наверное, я понимал, что Марек не станет стрелять.
— Ну и что дальше? — спросил я спокойно.
Не делая вид, что спокоен, а именно спокойно. Только внутри у меня что-то подобралось. Мысль работала четко, чувства были напряжены, опасность слегка холодила душу. Но и только.
— Руки вверх! — хрипло выдавил из себя Марек.
В самых непечатных выражениях я у него поинтересовался, не принадлежит ли он к одному из секс-меньшинств.
— Лицом к стене! — визгливо выкрикнул он. — Быстро! Буду стрелять!..
Это уже перестало быть интересным.
— Отойди, — негромко сказал я ему.
И, не обращая внимания на оружие, вдоль стены обошел хозяина и прошел в комнату. Уже оттуда, не оборачиваясь, обронил:
— Кстати, Марек, пока приедет шеф, сообрази что-нибудь закусить. Бутылку я с собой принес.
Если у человека нет опыта убивать, ему стрелять очень страшно. Особенно в упор, с близкого расстояния. Из автомата, на расстоянии метров пятьсот-восемьсот по крошечной фигурке пальнет едва ли не каждый — потому что не воспринимаешь эту фигурку как homo sapiens. А вот так, глаза в глаза… В запальчивости, со страху, в драке — пожалуйста. А обдуманно, размеренно — нет, это трудно.
Вот в затылок — сколько угодно. В затылок не так страшно. Потому что самое жуткое видеть глаза убитого тобой — или убиваемого тобой.
Глаз самого первого человека, которого я убил, я не запомнил. Может быть, они были закрыты… Запало в память иное. Мы тогда брали кишлак. Я бежал вдоль дувала, стараясь поскорее проскочить расстояние до угла. А по другой стороне улицы, пригнувшись, бежал какой-то солдат-разведчик, невесть как оказавшийся в моей роте, имени и фамилии которого я так и не узнал. Мне оставалось шагов десять, когда из-за угла, к которому я стремился, высунулся ствол автомата — старый, первой модели еще «калашников» не то китайского, не то египетского производства. Крикнуть я не успел, а дырочка дула окрасилась багровой вспышкой, потом еще, еще, еще… А в следующее мгновение я уже просто высунул, не выглядывая сам, свой автомат за угол и нажал спусковой крючок.
Потом, после боя, я вернулся к телу убитого мной душмана. Запомнились тощие коричневые ноги в полушлепанцах-полукалошах, сделанных из кусков автомобильных скатов. Длинная задравшаяся рубаха, пробитая пулями и густо набухшая кровью. Откатившаяся в сторону высокая, расшитая бисером, тюбетейка…
Но больше всего запала в память… муха. Она спокойно и неторопливо ползала вокруг приоткрытого рта убитого, останавливаясь возле засохших потеков слюны в уголках губ. Потом она полезла внутрь, прямо по посиневшему языку.
Это было жутко. А по жаркой пыльной улице уже пополз запах тлена, смешиваясь с еще не выветрившейся гарью сгоревшего пороха и тротила…
Да, я его убил в бою, в запале, когда он расстреливал нашего солдата. Но после, когда бой закончился, я не испытывал ненависти к этому бездыханному телу, в рот которого бесцеремонно забралась большая зеленая муха… Да и в дальнейшем я убивал только в бою, не умея испытывать ненависти к человеку, который смотрел на меня живыми, полными страха, даже полными ненависти глазами.
…Нет, когда не видишь глаз, не воспринимаешь человека так остро. Так что я шел к своему креслу и едва ли не кожей ощущал холодок, струящийся от девятимиллиметровой черной дырочки дула. Как же ему хочется сейчас чуть-чуть повести палец на себя!..
Сколько раз я задумывался над тем, какая малость отделяет человека живого от трупа мертвого. Остренький конусик автоматной пульки прошел на три сантиметра левее или правее — и в зависимости от этого человек остается на этом свете или же душа его, подобно сигаретному дымку, истекает из своего земного обиталища, сворачивается в колечко и, зависнув на мгновение над извивающимся в конвульсиях собственном телом, устремляется в Космос… Или другой пример. Как-то знакомый военный фотокорреспондент, Виктор Хабаров, рассказывал, как ему некий сапер показывал мину, стоящую на «растяжке», а в этот момент на тонкую проволочку вдруг уселась птичка… По всем законам физики и пиротехники взрыватель должен был сработать и распотрошить все вокруг горячими ошметками металла — а он не сработал… Или вот как сейчас… Свободный ход спускового крючка пистолета каких-нибудь два-три миллиметра. Столкнет напряженная боевая пружина боек — и нет человека.
Помните знаменитый фильм «Два бойца» с Марком Бернесом? Там некий профессор высчитал, насколько ничтожно мала степень вероятности того, что именно в него, профессора каких-то наук, попадет бомба — и на основании своих исчислений не спускался в бомбоубежище. И продолжалось это до тех пор, пока он не узнал, что при очередном авианалете погиб единственный в Ленинградском зоопарке слон. У африканского животного, попавшего на берега Невы, по той же теории вероятности, вообще не было возможности пасть жертвой бомбы, изготовленной где-нибудь в Рурской области…
Пока я, вновь усевшись все в то же кресло, размышлял над этими превратностями судьбы, которые легко могут обратить ЧЕЛОВЕКА в ТЕЛО, в комнату, дребезжа разболтанными сочленениями, вкатился уже знакомый мне деревянный сервировочный столик. Хорошая все-таки это штука, когда не так дребезжит, конечно. В дни моей молодости таких не было. Помню, сколько ходок приходилось сделать на кухню, пока перетащишь отдельные тарелочки в комнату, когда еще обхаживал свою Людмилу.
Не глядя на меня, Марек подкатил тележку к моему креслу. Сам опять опустился в то же кресло, что и раньше.
— Где бутылка-то? — угрюмо спросил он.
Смех, да и только! Только что визжал, брызжа слюной, «к стене!», а теперь бутылку ему давай!
Я сунул руку под куртку. Ее конструировали умные люди, причем, нет сомнения, мужчины. Там изнутри имеются два больших удобных кармана, в которых можно носить что угодно, а снаружи это самое «что угодно» вовсе не видно. В одном кармане сейчас и в самом деле была бутылка «Белого аиста» — единственный, по-моему, коньяк, который остался обладателем приемлемого вкуса и доступной простому человеку цены. Во втором кармане покоился пистолет, который я отобрал у Михалыча — того самого милиционера на площади у платформы, названия которой я не удосужился запомнить.