— Вы считаете, — сказал он тогда, — что каждому преступнику хочется рассказать о своем проступке, повиниться в содеянном?
Я покачал головой:
— Потребность рассказать кому-нибудь о том, что нас глубоко задевает, мучает, есть как у преступников, так и у святых. Не только доктора Криппена тянуло вернуться на место убийства — святой Иоанн и святой Матфей тоже чувствовали потребность написать Евангелие.
— Я не святой.
— Отнюдь нет, — сказал он. — Но вы писатель. Вы всегда хотели написать книгу, но так и не сделали этого. Напишите сейчас. Это ваша последняя возможность.
Я начал писать. Я стал спокойнее, я больше не чувствовал необходимости поделиться с кем-то. Если бы я не написал этой исповеди, я бы, наверное, все-таки сдался полиции. Доктор Фройнд иногда заходил ко мне и спрашивал, как идет работа. Он никогда не просил меня дать ему прочитать хоть страницу. Зачем? Он уже знает мою историю, и у него нет на это времени. Я не думаю о том, что буду делать с рукописью, когда закончу. Я даже не знаю, закончу ли я ее. Для меня это своеобразный дневник, и я не хочу с ним расставаться.
От Вильмы я получил открытку из Дюссельдорфа, где проходили гастроли. «Я плачу», — написала она. Я не ответил. Я не знал, что ответить. Я долго думал, но едва ли я мог сейчас вспомнить Вильму. Это было уже так давно, а я быстро забываю и лица, и события. Из старых знакомых остался только господин Хоенберг. Он часто навещает меня здесь. Мы вместе ужинаем в маленьком кафе, потом он иногда поднимается в мою комнату, и мы играем партию в шахматы или говорим о его сыне, которому уже лучше. Я никогда не видел мальчика, но по рассказам Хоенберга я очень хорошо его представляю.
Я рад, что доктор взялся ему помочь. Хоенберг стал моим другом.
Боли повторяются.
Счастье, что у меня есть морфий.
18
21 марта.
Неделю назад в класс Мартина пришел новый мальчик. Его зовут Адам, он слабоумный и ни с кем не разговаривает. По крайней мере, уже несколько недель он молчит. Доктор Фройнд знает его уже много месяцев, мальчик был у него в консультации, и когда все от него уже отказались, доктор взял мальчика в свою школу. Но не помогла даже шоковая терапия, так же тщательно подготовленная, как когда-то с Мартином. Мальчик оставался нем.
Доктор Фройнд говорил с матерью, она была совершенно растеряна:
— И при этом он замечательный ребенок, доктор Фройнд! Раньше, еще год назад, он нас только радовал! Он музыкально одарен! Вы не поверите, но уже в пять лет он играл на саксофоне!
— Ах вот как, — сказал доктор Фройнд. (Он рассказывал мне об этом позже.) — У него есть саксофон?
— Да, мы купили ему инструмент, он так хотел этого. Сейчас мы его потеряли, но это не важно — он все равно больше не играет.
— А что он любил играть?
— Одну американскую пьесу, — сказала мать.
— Джаз. Как же она называлась? Я уже не могу вспомнить. Но мой муж наверняка знает!
— Спросите у него, — попросил доктор Фройнд.
Она спросила. Пьеса называлась «Сентиментальное путешествие».
Доктор Фройнд съездил в город и купил саксофон. Он отдал его матери Адама.
— Положите его сегодня вечером ему на подушку, — сказал он. — А завтра расскажете мне, что произойдет.
Не произошло ничего, сказала мать Адама на следующий день. Адам увидел саксофон, взял его, осмотрел и отложил.
— Хм, — произнес доктор Фройнд.
Потом он полдня звонил по телефону, пока не разыскал знакомого, который играл на саксофоне. Он попросил его прийти вечером. В восемь вечера оба пошли к дому, где жил Адам. И знакомый доктора Фройнда, к большому неудовольствию остальных жильцов, стал выдувать «Сентиментальное путешествие».
Он играл громко и красиво. Адам сидел в своей комнате. Саксофон лежал рядом с ним. Адам не пошевелился.
Доктор Фройнд и его знакомый ушли домой. На следующий день доктор снова пригласил его к себе:
— Знаешь, я еще раз обдумал ситуацию. Мы поступили неправильно. Адам исключительно одарен. Ты играл «Сентиментальное путешествие» очень хорошо, а на этот раз сыграй фальшиво. Понимаешь?
— Еще бы, — сказал знакомый.
В этот вечер они снова стояли перед домом, а Адам снова сидел в своей комнате. Знакомый доктора Фройнда начал играть. Он намеренно стал играть фальшиво. Доктор Фройнд затаил дыхание. В следующий момент из комнаты Адама донеслись звуки саксофона. Играл Адам. И он играл правильно — так, как было нужно! И на следующее утро Адам впервые за долгое время ответил на вопрос, который ему задала учительница.
19
27 марта.
— Беда нашего времени в том, — сказал доктор Фройнд, — что люди больше не способны правильно мыслить. На них влияют тысячи идеологий, террор тоталитарного государства, крах капиталистической общественной системы. Насилие и страх, глупость и непонимание — как могут люди думать правильно? Они мыслят неверными категориями и не в том ключе. Они путают агрессию с героизмом, насилие со свободой, глупость с прогрессом и технику с гениальностью. Они считают, что любовь, добро, способность прощать и юмор — устаревшие понятия, они, разочарованные в тысячный раз, теряют веру в добро, уверенность в завтрашнем дне. Они становятся циничными, жестокими и теряют веру в себя. Человек без любви неминуемо становится бескомпромиссным, человек без веры теряет силу. Если бы у Вас, господин Франк, еще оставалось что-то, во что бы вы верили, что бы вы любили, за что бы вы держались, вы не стали бы убийцей. Ваш больной мозг — всего лишь классический пример нашего общества. Ваше преступление — не просто преступление, если рассматривать его с этой точки зрения. Ваше преступление — одно из многих, ему подобных.
20
2 апреля.
Доктор Фройнд сказал:
— У меня сложилось определенное представление, что человеческая психика не выносит долгого подчинения. Ни по законам природы, которые она пытается преодолеть хитростью и насилием, ни в любви и дружбе, и меньше всего — в воспитании. В этом кругу главное сегодня — быть свободным, самостоятельным, это часть той колоссальной силы, которая движет человечество вперед. Даже праведные и святые ощущали эту потребность, и эта низменная природная страсть подавлялась лишь тогда, когда человек соприкасался с богом. Поэтому мы не можем подавлять это стремление двигаться вперед. Поэтому мы не должны отвечать злом на ненависть — мы должны отвечать на нее любовью. Если мы имеем дело со сталью, то, чтобы воздействовать на нее, мы должны прибегнуть к воску. Мы должны научиться быть терпимыми, добрыми и готовыми прийти на помощь во времена нетерпимости, бездушного насилия и зла. Тогда мы сможем вызвать у людей, как у маленьких детей, автоматическую обратную реакцию, которой и добиваемся. Только так можно помочь миру. И мы оказываем огромную помощь, занимаясь с детьми. Взрослым принадлежит настоящий и вчерашний день. Будущее же этого мира — за детьми, которые завтра станут взрослыми. Наши дети должны наслаждаться тем, за что мы сегодня боремся — воздухом, светом, чистыми квартирами, достатком, хорошей работой, знанием и свободой от нужды и недоверия. Наша борьба — их здоровье. А наша жизнь должна быть посвящена их благоденствию.
21
7 апреля.
Я пишу эти строки в крайнем возбуждении, пытаясь рассказать о событии, которое глубоко потрясло как меня, так и доктора Фройнда. Мне кажется, я уже упоминал о бедном слабоумном Адаме, который ходит в класс Мартина и заново учится говорить после того, как доктору Фройнду удался эксперимент с саксофоном.
Чтобы лучше объяснить происшедшее, я должен рассказать, что Мартину в последнее время очень трудно дается правописание. В математике он, как и раньше, делает успехи, но в правописании очень отстает. Доктор Фройнд вызвал его по этой причине в свой кабинет. Я был там, когда он вошел.
— Ну, Мартин, — сказал доктор Фройнд, — это очень хорошо, что ты сразу пришел. Я хочу с тобой поговорить.
Мартин смущенно кивнул.
— Ты уже знаешь, о чем?
— Нет, господин доктор.
Доктор Фройнд подался вперед:
— Послушай, учительница рассказала мне о тебе что-то очень хорошее, ты догадываешься что?
— Вероятно, что я опять плохо себя вел.
— Но Мартин! — доктор Фройнд озадаченно покачал головой. — Я же сказал — что-то хорошее.
— Нет.
— Ну вот. Тебе совсем ничего не приходит в голову? Этого не может быть. На уроке природоведения…
Мартин покачал головой. Он не догадывался. Он и не мог догадаться, так как то, о чем сейчас говорил доктор Фройнд, было выдумкой. Он намеревался поругать Мартина за его отставание в правописании. Он только нашел небольшой обходной путь.
— Хорошо, если ты не знаешь, я тебе скажу: учительница хвалила тебя за то, что на уроке природоведения ты был особенно внимателен.
Мартин был озадачен. Когда он входил, он был уверен, что получит нагоняй. А сейчас его хвалят! Он улыбнулся.
— Ты даже не догадывался об этом, Мартин?
— Нет, — он улыбнулся шире.
— А учительница обратила на это внимание! Ты сам уже не замечаешь, когда ведешь себя хорошо и бываешь внимателен — это для тебя само собой разумеется. А почему это стало для тебя так естественно?
— Потому что сейчас все по-другому.
— Что же сейчас по-другому?
— Все очень изменилось.
— Верно, Мартин, верно! — Доктор взял руки мальчика в свои, он раскачивался взад и вперед, как на кресле-качалке, и то, что он говорил, звучало, как молитва, которую он уже тысячи раз повторял, которая выражало его кредо, первое, чему он учил всех детей, чтобы они никогда больше этого не забывали. — А кто изменился? Кто мог измениться? Кто был единственным во всем мире, кто смог это сделать?
— Я сам, — сказал Мартин.
Доктор Фройнд выпустил его руки.
— Совершенно верно, Мартин. И если у тебя все так хорошо получается на природоведении, и с математикой, я думаю, тоже, может быть, еще есть какой-то предмет, где не все так гладко?