Так что завтра в печать, а моим останется только коробочки клеить да фишки точить. Артель для умственно отсталых, ей-богу.
Начался Рождественский пост, Александра Федоровна вдруг резко впала в православный мистицизм. Надела черное платье, зачастила в церковь. Фрейлины тоже преобразились – синие и серые тона, платки на головах. Прямо не узнать. Все игры, развлечения были под запретом – дети учились и тоже не вылезали из Воскресенского храма.
Николай же… укатил стрелять зубров на Царскосельскую дачу!
И тут Аликс совсем заскучала. Стала требовать меня во дворец каждый день, просила рассказывать, как я «обратил разбойника» (Герарди растрепал), и вообще не отпускала от себя ни на минуту.
– И что же там дальше?
– …Он был облачен в одежду, обагренную кровью, – зачитывал я Откровения Иоанна Богослова. – …Он пасет народы жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Вседержителя.
– Боже помилуй! – царица перекрестилась. За ней перекрестилась вся свита.
– Дальше, дальше!
– Кто поклоняется Зверю и образу его – тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, – продолжал я цитировать Библию, – приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере святыми Ангелами.
На последней фразе я добавил угрозы в голосе.
– Да, да, чаша гнева, чаша сия ждет нас всех, – кивала царица, перебирая платок. – Как отмолить, Гришенька? Посоветуй, научи!
– Об том будет отдельное видение… – поднял нравоучительно я палец. – Бог не оставит своих верных, узнаем скоро, как отмолить кровь да злодеяния.
Я многозначительно замолчал, царица побледнела. Фрейлины испуганно на меня посмотрели, зашептались.
– Мне надо помолиться за вас, матушка, за деток ваших. – Я поднялся, отложил Библию. Даже не спрашивая разрешения, покинул покои царицы.
Вслед за мной точно так же, не спросившись, вышла Анечка Танеева – любимая фрейлина Александры Федоровны. Пухленькая, но пока еще стройная, миловидная девушка лет двадцати с лишним. Через год или полтора она обвенчается с морским офицером Александром Вырубовым, брак их долго не просуществует – почти до самой смерти Аликс Аня будет вместе с царицей. В железнодорожной катастрофе она получит тяжелые увечья, после Февральской революции ее неоднократно будут арестовывать, допрашивать, держать в тюрьме подолгу. Но самое необычное с ней случится, когда ее поведут на расстрел – она сумеет сбежать от конвоя и затеряться в толпе.
Несчастная, тяжелая судьба.
Обо всем этом я размышлял, разглядывая эту хорошенькую, живую девушку, которая стояла, мяла платок и не знала, как начать разговор.
– Анна Александровна, – первым нарушил молчание я, – у вас до меня какое-то дело?
– Да, Григорий Ефимович. – Танеева наконец решилась, подняла глаза. – Поговорите с Аликс! Она хочет найти мне жениха и повенчать.
– И что же в том плохого?
– Я не хочу замуж!
– Фу-ты ну-ты, – я решил показать свой непростой характер. – И когда же на Руси девок спрашивали о таком?
– Я не девка! Это во-первых. А во-вторых, сейчас просвещенные времена! В Финляндии женщинам даже разрешили голосовать на выборах и самим определять свою судьбу.
– Ну ты сравнила с чухной! – не согласился я. – Они там малохольные все, делать им нечего…
Впрочем…
Я задумался. Выходить ей замуж за Вырубова и вправду не стоило. Александр был одним из тех, кто принимал участие в прорыве блокады Порт-Артура. Броненосец «Петропавловск» наскочил на мину, затонул. Из 750 человек экипажа спаслось всего 83 матроса и офицера. Вырубов в том числе. Плавание в водах Желтого моря наложило неизгладимый отпечаток на его психику.
– Ежели я сам тебе найду жениха, – поинтересовался я, – достойного, доброго молодца… Пойдешь ли за него?
– А точно хорошего? – засомневалась девушка.
– Христос плохого не попустит.
Я взял Танееву за руку, заглянул в глаза.
– Веришь ли мне?
– Да, отче! – девушка зарделась, задышала. – Тебе верю!
Я оделся, вышел прогуляться в парк. Двинулся было к Екатерининскому дворцу, так из-за сугроба выдвинулся чин дворцовой полиции. Не положено-с.
И тут я из своего отстраненного состояния увидел, что таких по всему парку натыкано. Немудрено, года не прошло, как в белокаменной бои были, а теперь и по всей империи пальба, что ни день, то полковника или судейского валят. Так что пусть стерегут, я мешать не буду, не то настроение, чтобы буром переть.
Шел, думал обо всем сразу – нужно скорее заканчивать с регистрацией «Небесной России» и встречаться с иоаннитами. Община у них большая, разветвленная. Станут отличным подспорьем.
Партии же требуется какое-то громкое дело. Может, попросить царя, а точнее царицу отпустить кого-то из умеренных революционеров из тюрьмы? На поруки. Это стало бы символом примирения в стране. Если это сработает, то можно будет поставить на поток эту своеобразную «амнистию».
Кто там из самых известных сейчас томится? Горький? Он и двух недель не просидел в Петропавловке. Троцкий? Тоже выпущен, отправлен в ссылку, откуда уже успел сбежать за границу. Да и кто такой сейчас Троцкий.
Я потихоньку выбрался из парка и пошел, ориентируясь на светлую колокольню Сергиевской церкви. Пока шел, стемнело, по зимнему времени да питерскому расположению, но газовые фонари кое-где горят, и, главное, кругом белым-бело и светит отраженным светом. Лепота, снежинки легкие медленно-медленно падают. Поймал парочку на язык, подумал – много ли для счастья надо? Может, сосульку с фонаря сбить?
А дальше уже огороды и поля, переход села Царского в обыкновенное. Морозец пробирать начал, и только я подумал, что надо бы шубу поплотнее запахнуть, как сзади послышался топот.
Обернулся – бегут трое. Ну, бегут и бегут, кругом казармы, мало ли куда солдатиков послали. А у меня застежку заколодило, пришлось шубу распахнуть, чтобы перестегнуться.
И как оказалось, очень вовремя, поднял я глаза, а бежавший в трех шагах впереди уже – замахивается. Ну, я и пригнулся, он со всем своим замахом и беспощадной силой инерции через меня в сугроб улетел.
А как разогнулся, остальные наскочили. Я в сторону, крутнулся, распахнутая шуба по воздуху, как у Нео, только замедленной съемки и не хватает, думать некогда. Ударил наугад, попал, получил по башке.
Да шапка толстая, а голова у Гришки крепкая.
Врезал я опять, уже точнее, второй загнулся, но тут из сугроба вылез первый, снова двое на одного.
И молча так с двух сторон кинулись, а у меня маневра нет, на краю дороги стою, дальше снега навалено, там не попрыгаешь и «слоу моушен» не поделаешь.
Заорал я тут нечеловеческим голосом, пальцы скрючил и сам на них ринулся, на испуг. Третий шарахнулся, поскользнулся да грохнулся на спину, ну я со всей силы первого молотить начал, а он меня.
Хорошо что я шубу распахнул, хоть как-то двигаться можно. И даже очень – достал я его в грудину, он хекнул и сел на задницу.
А тут третий встал, а второй отдышался, и поперли оба, опять я в меньшинстве. Схватил не глядя ближнего за ворот и крутанул навстречу дальнему, по скользкой дорожке.
А здоров Гришка, медведь сибирский, да только вот первый уже поднимается, теперь так и пойдет – одного валишь, другой встает. Так что валить надо в другом смысле, я и кинулся в просвет и припустил что есть мочи в сторону фонарей на Волконской улице.
А оттуда мне навстречу бородатый дворник со свистком. Как чайник, только дворник. И солдатики – вжух! – и нет их.
– Ваше степенство, что случилось? Кто напал?
А я встал, упер руки в колени, грудь как меха туда-сюда, слова сказать не могу. Ну он опять в свисток, аж в ушах зазвенело, а я пока отдышался и выпрямился.
Смотрю – а у меня в руке погон. Это, похоже, когда я последнего закрутил, вцепился в плечо, сорвал да так и не выпустил.
– Ваше степенство, вы в порядке?
– Да, все хорошо, – выдохнул я.
– Так что за ироды?
– Не знаю, налетели, напали…
Со стороны Волконской затопали сапоги, на свист прибежал городовой, дворник ему доложил.
– К околоточному надо, прошу за мной.
Околоточный оказался более сведущ в придворных делах и сразу меня опознал, отчего в участке поднялась ненужная суматоха. Телефонировали во дворец, оттуда обещали прислать санки, а пока меня расспросили, записали и даже напоили чаем.
Очень заинтересовал полицейского погон. Алый, с вензелем Николая.
– Лейб-гусары, значит, озоруют…
– Почему же?
– Погон первого эскадрона, шефского. Пропало-с что?
Я похлопал себя по карманам. Не было бумажника. Видимо, выпал, когда махались. Сейчас лежит в сугробе, сто двадцать рублей ждут своего счастливчика.
– Кошелька нет… – я еще раз себя ощупал, спохватился: – Так надо сейчас построить этих гусаров и посмотреть, у кого погона нет!
– Экий вы быстрой, они полиции не подчиняются, тут целое дело, чтобы к ним в казарму зайти. Разве что дворцовую полицию привлечь…
Разумеется, Герарди никуда привлекаться не захотел:
– Не имеем права! Надо делать запрос великому князю. Без санкции Николая Николаевича никак нельзя!
Начальник дворцовой полиции ядовито улыбнулся, потер руки. Уел Гришку. Сейчас! Как бы не так.
Дергать Аликс, которая отправилась на вечернюю службу в церковь, я не стал – поехал поездом в Питер. Сразу к Столыпину.
В Зимний меня пустили без вопросов. Я показал охране приглашение от Ольги Борисовны на раут, меня сразу провели в Белый зал.
Тут, конечно, было людно. Мужчины во фраках, женщины в вечерних платьях, увешанные драгоценностями. И я… в костюме Нео, в черных очках.
Стоило мне войти, как все обернулись, некоторые даже начали тянуть шеи, чтобы разглядеть.
– Это же Распутин!
– Тот самый крестьянин-дворянин…
– А я читала в газетах, что он дуэлировал с Лохтиным.
– Нет, ту дуэль прервали распоряжением властей…
– А правда, что он может вызывать духов?