Я молча стоял на входе, давая себя разглядеть публике. Вокруг меня даже образовался круг людей, но никто не решался заговорить или подойти.
– Григорий Ефимович! – сквозь толпу быстро прошла Ольга Борисовна в фиолетовом платье с глубоким декольте и диадемой на голове. – Спасибо, что зашел! Давай я тебя представлю гостям. – Женщина подозвала жестом официанта с подносом. На нем стояли бокалы с пенящимся шампанским.
– Не до празднований мне, матушка, – громко, на весь зал сказал я. – Тем более в пост-то. Грех это.
– Зачем же тогда явился? – поджала губы жена Столыпина.
Толпа еще больше увеличилась, струнный квартет перестал играть музыку.
– Ограбили меня, как есть ограбили. Гвардейцы из Царского Села.
Публика охнула, еще сильнее зашепталась.
– Идем-ка со мной! – Ольга Борисовна решительно подхватила меня под руку, вывела из зала. – Какой афронт! Скандал! И у меня, на первом званом вечере после взрывов… Григорий, убил, просто убил…
– Меня тако ж чуть не забили насмерть, – мрачно ответил я. – Куда мы идем?
– К мужу. Он у себя в кабинете, еще не выходил к гостям.
Дошли мы быстро, секретарь в приемной предупредительно открыл дверь, даже не спрашивая.
– Оленька? Что случилось? – Столыпин был тоже во фраке, привстал из-за стола. – Григорий?! И ты тут?
– Вот, полюбуйся, Петр Аркадьевич… – Ольга Борисовна всплеснула руками. – Явился, кричал на весь зал, что его ограбили. Шокировал всех гостей.
Позади нас адъютант грел уши, даже не подумав закрыть дверь. Скандал! На весь Питер.
– Как это понимать?! – премьер вперил в меня грозный взгляд.
– А вот так и понимать! Ты, Петр Аркадьевич, глава всех полицмейстеров в стране? Ты! – я невежливо ткнул пальцем в Столыпина. – Так почему честному человеку отказывают в защите? Где закон?
– Да что случилось-то? – Ольга Борисовна подошла к мужу, успокаивающе положила руку ему на плечо.
– Избили, ограбили… – Я бросил на стол премьера погон, который так и не отдал околоточному. – Полицмейстер обмолвился, дескать, это гвардейцы из гусаров. А до них им хода нет. Герарди, гад ползучий, тако ж только посмеялся.
– Ограбили? Избили?
– Дворник тамошний видаком у меня… – приврал я. – Кошелек о ста двадцати рублей увели, тумаков надавали!
– Так это разбой! Глава десятая Уголовного уложения третьего года, – хищно улыбнулся Столыпин. – Ой, кто-то у нас тут доигрался. Душа моя, – премьер повернулся к жене, – иди к гостям, я скоро буду. Надо телефонировать кое-кому.
Я думал, что Столыпин будет звонить царю, но, разумеется, никакой телефонной связи с Царскославянской дачей не было. Премьер покрутил трубку телефона, поднял трубку:
– Максимилиан Иванович? Хорошо, что застал дома. Ко мне собирался? На прием? А вот не получится развлечься.
– Кто это? – тихо спросил я у Ольги Борисовны, которая и не думала уходить.
– Трусевич, – ответила женщина, – директор департамента полиции.
Вот как все пошло-то… Вся полиция подчиняется министру внутренних дел. То есть Столыпину. А дворцовая пусть постоит в сторонке. На каждый болт найдется своя гайка.
– …поднимай полуэскадрон, – инструктировал Саввича премьер. – Да, в ружье. Пошли с ними толкового обер-офицера в Царское Село. В казармы лейб-гвардейского гусарского полка. Что случилось? Распутина избили и ограбили какие-то варнаки из гусар. Да, того самого. Откуда я знаю, что гусары? У меня на столе их погон лежит оторванный. Да и свидетели есть. Пусть офицер заглянет к местному околоточному. Опознать?
Столыпин посмотрел на меня, спросил:
– Опознать нападавших сможешь?
– Темно было, но попробую.
– Распутина я к тебе отправлю, ты там выстрой шефский эскадрон, осмотри форму, да на предмет синяков и ран. Кто отсутствует – сразу в розыск. Думаю, много нам сразу откроется.
Глава 11
Ольга Борисовна наконец ушла. А я завел с задумчивым Столыпиным осторожный разговор о газете «Слово». Дескать, вполне себе нормальное издание, никакой крамолы в ней нет.
– Тебе какое дело до них? – премьер мысленно был где-то далеко, видимо, тоже сводил счеты с Ник Ником – не одному мне успел нагадить великий князь.
– Хочу купить газетку-то – больно глядеть, как мучаются репортеры-то… Оголодали.
– Эти оголодавшие лезли туда, куда не следует!
И я, кстати, тоже.
– Куда же?
– Раскапывали подряды – кто-кому-чего…
А, ну да… Как там говорил Салтыков-Щедрин? Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют. А подряды – это то место, где воруют больше всего.
– Я ужо им покажу! Буду держать в ежовых рукавицах.
– Ну раз так… Скажу, чтобы сняли запрет. – Столыпин достал из жилета часы-луковицу, посмотрел время. – Спускайся к парадному подъезду, сейчас сани дворцовые подадут, домчат до Царского вмиг.
О как премьеру припекло!
Уже в дверях Столыпин меня тормознул:
– Так, стой! А откуда у тебя деньги на газету? Да и дом ты купил большой в Питере. Мне докладывали.
Быстро так настучали.
– Так жертвуют людишки-то! – я снял очки, посмотрел Столыпину глаза в глаза. – Куды деньжата-то девать?
Премьер лишь махнул рукой.
Но тут уже я остановился:
– Сам-то не хочешь дать на богоугодное дело? Вернется стократ.
– Это какое же?
– Да беспризорных много по городам и селам. Людишки мрут, а их детки христарадничать идут. Или вообще на улицы с кистенем. По Лиговке не пройти – подскакивают сзади какие-то шкеты, бьют по голове. Потом обирают сумлевшего. А по малолетству в тюрьму их низзя.
– Знаю об этой беде – делать-то что?
– Дак трудовые общины. Набрать отставников военных, да пущай работают, по мастерству какому, за животинкой ходят, доглядывают. Сделать такие общины в каждой губернии, а в Московской да Питерской две али три.
– И что же… – Столыпин с любопытством на меня посмотрел. – Ты готов этим заняться?
– Готов. Токмо денег дай.
– Да… все денег просят, – премьер вздохнул. – Ладно, давай так. Сделай одну образцовую детскую колонию… эх, слово-то какое неприличное. Пусть будет община. Средства на это мы найдем. Я приеду, посмотрю. Если все ладно, откроем финансирование из бюджета.
– Мудрено говоришь, но я понял. Сделаю и позову.
– Вот, извольте видеть, шестеро с покоцанными рожами, у второго справа один погон новей другого.
Я осмотрел через щелочку собранных на гауптвахте. Один был ну настоящий гусар, в доломане, расшитом золотыми шнурами, со смушковыми обшлагами и всей этой бижутерией на груди. Вот только вместо твердо ассоциирующегося со словом «гусар» кивера была меховая шапка с кокардой и султаном. Остальные были одеты в обычные армейские гимнастерки, шаровары и бескозырки, разве что с гусарскими розетками на сапогах.
– Чегой-то он, с парада?
– Никак нет, с дежурства. Вчера заступил, сегодня, как сменился, его и определили сюда. Я так думаю, непричастен.
– Угу. И вон тот, с синяком на пол-лица тоже.
– Это почему?
– Дак сразу видно, лошадь копытом приложила, человек так не сможет.
– А что остальные?
– Вроде похожи. Тока они все на одно лицо, волосы русые, морды бритые, усатые. Поди разбери, темно было. Вот что, милай, давай тех двоих в сторону, а я с оставшимися поговорю.
Начальника царскосельской гауптвахты от моего обращения «милай» к полицейскому чиновнику аж перекосило, ну да ничего, потерпит. А вообще странное дело – что в армии, что в университете я таким наглым да эпатажным не был. Мог при случае съязвить или подраться, но чтобы вот так, нахрапом? Интересно, а это может быть воздействием тела реципиента? Биохимия всякая, гормоналка, они ведь никуда не делись?
Пока я размышлял, лишних увели, осталось четверо, ну я к ним и вышел.
– Ну здравствуйте, голуби. И кто же из вас мой лопатник прибрал, а?
Двое как на дурака смотрят, «ты что мелешь, дядя?», а вот другие дернулись. У того, что с новым погоном, смотрю, вообще от шеи вверх краснота полезла и глаза забегали. Ага, понятненько.
Шепнул полиции оставить с ним наедине.
– Рассказывай, как обгонял, как подрезал…
– Не резал я никого! – встрепенулся солдатик.
– Ну да, ну да, и со мной вчерась ты не махался. И погон я твой с плеча не сорвал, и в морду тебе не от меня прилетело.
Сжал он губы и в потолок уставился. Обошел я его кругом – здоровый парень, кровь с молоком, а каких же еще в гвардию брать?
– Ты кто будешь-то? Обзовись.
– Рядовой лейб-гвардии Гусарского его величества полка Тимофей Удальцов, денщик его благородия корнета Палицына! – заученно оттарабанил арестованный.
– А родом откуда?
– Ярославский, Ростовского уезда, Борисоглебской слободы.
– Ну вот я туда и отпишу, какого орла вырастили, по ночам татьбой занимается, кошельки сшибает.
Лицо у гусара вытянулось, и он неверяще посмотрел на меня.
– И родителям твоим, и становому – пусть порадуются.
Жаль, конечно, но тут такие жернова, что мама не горюй. А парень поплыл, надо дожимать.
– Кто надоумил-то? Небось, корнет твой? Расскажешь – дело замну, ничего не было, обознался и все, вот те крест.
Посопел он, посопел и рассказал все.
Подбил его на это дело денщик корнета Граббе Иван, он же подговорил и третьего гусара, Алексея. Причем сам Иван в драке отметин не получил и оттого на гауптвахту его не замели. Отпустил я пока Тимофея, попросил доставить Алексея и уже с полученной информацией вытряс из него подтверждение.
Пока разговоры разговаривал, за стеной шум поднялся да гам, крики и командирский рык. Прибыл самолично генерал-майор свиты Петрово-Соловово, командир лейб-гусар, и бушевал, требуя немедленно их освободить и призывая всяческие кары на головы полицейских, командира гауптвахты и мою в том числе.
А потом с матюками вломился в комнатку, где мы с Алексеем беседовали.
– Рядовой, немедленно в полк, – рявкнул он, топорща завитые усики.