Петра Николаевича беспокоил вопрос авторитета царской семьи в обществе.
Интрижки с балеринами, скандальные, морганатические и близкородственные браки, которые осуждались не только народом, но и Церковью – все это наносило моральный ущерб императорской фамилии.
Смысл заходов «инженера» – так я решил про себя называть Петра Николаевича – был очевиден. Он хотел вернуть в Россию двух важных родственников.
Во-первых, великого князя Кирилла Владимировича, который состоял в близкородственном браке с Викторией Мелитой. Николай II не признавал данный брак, во многом под влиянием жены и ее личной неприязни к Виктории. Тут я обещал помочь, повлиять на Аликс.
Вторый зарубежный «сиделец», которого «инженер» хотел вернуть в страну, был великий князь Михаил Михайлович. По кличке Миш Миш. Этот тоже отчудил – самовольно женился в свое время на Софье Николаевне, старшей дочери принца Николая Вильгельма Нассауского, был подвергнут Александром III остракизму, жил то на Лазурном берегу, то в Лондоне. Имел обширные связи среди европейского истеблишмента.
– Пора вам собраться всем, по-родственному, – посоветовал я Петру Николаевичу. – Да учредить собрание великих князей. Кто в семье самый больший вес имеет?
«Инженер» поморщился, но ответил:
– Безусловно, великий князь Владимир Александрович.
Ага, это тот самый бывший «хозяин Питера», начальник гвардии до Ник Ника, третий сын императора Александра II. Когда он умрет? Я попытался вспомнить и не смог. Но явно не в этом году и не в следующем. Прожил он долго, успел отметиться во всяких исторических событиях. Мощный мужик.
Понятен мне был и смысл этой интриги. Владимир Александрович как раз и был отцом князя Кирилла. Раньше все его инициативы вернуться в большую политику после отставки блокировались Ник Ником и вдовствующей императрицей, но теперь путь был открыт. Что ж… Не самый плохой вариант, надо признать.
Мария Федоровна еще не успела вернуться из Дании, Аликс я скручу в бараний рог, а через нее и Николая. Только тут надо хорошо подумать, что попросить взамен.
– Мыслю так… – я отвел в сторону «инженера». – Народу треба, чтобы закон был и для царской фамилии тако ж. Чтобы все в России подчинялись единому уложению. Набедовал – отвечай! Не так, как ваш хенерал-адмирал… хапнул и в Париж. Ищи-свищи.
Петр Николаевич побледнел, но смолчал. Ага, вот так – привыкай. Теперь правду-матку тебе будут резать прямо в глаза и во дворце.
– Закон нужен. Вам же легше будет… – я решил дать князьям и морковку. – Пропишите в законе, что можно жениться на ком хошь, ежели это не родственник и по согласию.
– На простолюдинках?
– Как там царь-батюшка Александр Третий графу Витте написал? «Да хоть на козе!» Да и нет нынче простолюдинов… – развел я руками. – После Манифесту 17-го подданные равные права имеют. Но выходит, что некоторые-то… – я кивнул на парадный портрет Ник Ника на стене Александровского дворца, – равнее других.
– Учредить бы совещание великих князей, – начал размышлять вслух Петр Николаевич, – да принять статьи о фамилиях и титулах супругов и потомства от разных браков…
На самом деле все это было первым шагом к тому, чтобы подобное совещание пришло к идее так называемого «великокняжеского манифеста» – «О полной конституции русскому народу». Только лет на десять так раньше. Ведь если любого из царской семьи можно выслать из страны, лишить имений императорским секвестром, как случится еще с одним великим князем – Михаилом Александровичем, то это значит, что гражданские права не распространяются и на русскую аристократию тоже. Чтобы получить закон для себя – надо сначала сделать его для всех.
Вот эту мысль я и должен заронить в головы родственничков Николая II. Тогда они первыми побегут впереди паровоза русской Конституции.
В самом конце разговора с «инженером» я не только намекнул насчет Конституции, но и поднял вопрос о Герарди. Мол, не тянет, интриг от него много, а дела мало. Рассказал историю разбоя с гусарами.
Петр Николаевич понимал, что начальник дворцовой полиции – «хромая утка». Покровителя теперь нет, многие захотят провести своего человека на хлебное место.
– И кого же вы, Григорий Ефимович, видите на должности Герарди? У вас есть протеже?
– Не знаю этих мудреных слов. А человечек хороший есть. Филиппов.
– Начальник сыскной полиции?
– Он. Русак, умом быстр, взяток не берет, всех варнаков наперечет знает, даст им укорот.
Филиппов не был «моим» человеком. Но вполне мог им стать. Хотя бы потому, что я о нем позаботился. Потом Николая надо было окружать русскими. Хотя бы по фамилии. Не потому, что немцы плохи. Просто как ни крутись – нас ждет Первая мировая. И воевать надо будет с Германией. Воевать тяжело (хотя тут есть варианты). Аликс и так «немка» при дворе – болевая точка царской семьи. Одной царицы-«шпионки» вполне достаточно.
– Поговорю с Никсой, – кивнул «инженер». – Подумаем.
На этом мы раскланялись, и я отбыл домой. Меня ждало важное дело.
К Лауницу, который фон дер, но при этом православный, мы с капитаном отправились выпрашивать помощи на детскую колонию. Или требовать – если учесть записочку от Аликс. Богоугодное дело на ее нынешнее состояние легло на отлично, а немецкая сентиментальность, растревоженная рассказом о бедных сиротках, добавила градуса. Если дело хорошо пойдет, надо будет стрясти с нее «высочайшее покровительство», она не откажется вставить такую шпильку любимой свекрови, занятой благотворительностью «по должности» руководителя «Ведомства императрицы Марии».
Будет «высочайшее» – найдутся и деньги, и здание. Но кое-что надо бы заранее обсудить с полицией, мы же не трехлетних сироток набирать будем, которых только корми, гуляй да спать укладывай. Мы же беспризорников, уличную шпану собирать будем, вот эту самую «республику ШКИД», от которой всем соседям никакого житья не было. И хорошо бы придумать, как их в узде держать без решеток на окнах и полицейских на каждом углу.
В градоначальстве нас ждал облом – стремительный, как электровеник, Лауниц умчался на очередное протокольное мероприятие, освящение церкви в Императорском институте экспериментальной медицины. Организация известная, солидная, в ней трудится единственный на сегодня русский нобелиат – Иван Павлов. А создан институт принцем Александром Ольденбургским. Вот сколько я про него читал, получается, что он был самым деятельным и толковым из всего августейшего семейства. К тому же он занимался почти тем же, чем планируем мы – был попечителем, так сказать, культурно-спортивного общества для молодежи «Маяк» и приюта имени себя. Да и с «Ведомством императрицы Марии» сотрудничает, небесполезный нам человек.
Покумекали с капитаном и решили градоначальника догонять, заодно попробуем с Александром Петровичем познакомиться. Кликнули извозчика, покатили на Аптекарский остров, мимо так и не восстановленной до конца дачи Столыпина.
Институт занимал примерно шесть гектаров у северного берега острова, никакой пропускной системы и в помине не было. Так, служители без определенных обязанностей – мазнули по нам глазами, сами себя убедили, что мы гости на освящение церкви, и вернулись к своим делам. Беспечность невероятная, особенно для меня, но вполне в духе нынешнего непуганого времени – вон, даже великие ученые таскают пробирки с радиоактивными материалами в карманах, а потом думают, чего это у них ожоги и облысение.
Да что сейчас… Даже спустя полвека ученые будут косячить с ядерными материалами – мама не горюй. Так в 1946 году в секретной лаборатории в трех милях от Лос-Аламоса, в штате Нью-Мексико – там же, где впервые была создана атомная бомба, – Луис Злотин, канадский физик, показывал своим коллегам, как можно довести ядро атомной бомбы до подкритического состояния. Злотин брал полусферу из бериллия, представлявшую собой отражатель нейтронов, и медленно опускал ее на ядро, останавливаясь ровно в тот момент, когда полусфера уже почти соприкасалась с плутонием. Бериллиевая сфера отражала нейтроны, излучаемые плутонием, запуская тем самым короткую цепную ядерную реакцию. Злотин держал отражатель в левой руке. В правой руке он держал отвертку, которую необходимо было просунуть между двух полусфер. Пока Злотин опускал бериллиевую полусферу, его коллега Ремер Шрайбер ненадолго отвлекся от эксперимента, полагая, что эксперимент на данной стадии ничем не примечателен. В этот самый момент Ремер услышал громкий звук за своей спиной – отвертка Злотина соскользнула с отражателя, и полусфера целиком свалилась на ядро.
Нет, ядерного взрыва не случилось. Но ослабленная цепная реакция запустилась – оба ученых увидели вспышку синего света и почувствовали волну тепла на своем лице. Вызвали «скорую», и почти вся лаборатория была эвакуирована. На девятый день Злотин умер от радиационного облучения, Шрайбер тоже получил огромную дозу облучения и долго лечился.
– Приехали, господа! – извозчик трпукнул, сани встали.
А это мы удачно зашли. Я огляделся в церкви. Службу ведет митрополит Антоний, за обширными брюхами рясоносцев пряталась тщедушная фигура Феофана. Ну и весь бомонд, куда же без него – принц императорского дома во главе, всякая шушера помельче следом. Золота, орденов и брильянтов – на три хороших музея, а вот насчет мозгов не знаю, не знаю… Хотя нет, вон мозги стоят, отдельной кучкой, сотрудники Института, впереди выделяется снежно-белой бородой сам Павлов, точь-в-точь как на портретах.
И лица у элитки такие серьезные, одухотворенные, будто не ради светской тусни приехали, чтобы рядом с целым принцем постоять и лично от митрополита благословение получить, а прямо о судьбах мира радеют. Шеи тянут, вперед потихонечку проталкиваются… Все при деле, разве что трое у колонн сзади вперед не лезут, только зыркают нервно. Барышня в шелковом платье и двое молодых парней, тоже во фраках.
– Ты смотри, – капитан как обычно ткнул меня локтем, – фу-ты ну-ты, разоделся как франт. А фрак топорщится, сидит как седло на корове.