В самом гнусном расположении духа я приехал на Обводный. Перед общинным домом стояла неслабая очередь. Начиналась она у самого канала, стояла в ней как «чистая» публика, так и мужики в поддевках и бабы в платках.
Это была очередь в нашу лавку, в которой продавали «Мироеда».
А раз так, надо срочно использовать конъюнктуру и запустить другие игры. Сейчас-то нормальных настолок только два типа – ходилки «брось кубик и пройди на столько-то шагов вперед» и разного рода «осада крепости». Есть еще крайне хитровыдуманные творения с такими замысловатыми правилами, что о них стараются забыть после первой же игры. А надо простое, понятное. Во что я играл сам – «Каркассон», «Эрудит», «Билет на поезд», «Риск»… Во, последняя игра вообще на ура, там в основе наполеоновские войны, Бонапарт же фигура популярная. А из «Каркассона» вполне можно сделать исконно-посконное «Княжество». А из «Эрудита»… тут большинству слово будет непонятно… так «Слово» же! Прямо под маркой газеты и выпускать!
И пошел я вспоминать правила и оформление. Очень непростая задача оказалась – вроде все помнишь, все как перед глазами стоит, а детали ускользают. Сколько карточек в игре? Сколько фишек? Какие? А там точно больше ничего нет?
До головной боли прямо. Сидел в кабинете, марал бумагу, на пытавшихся войти рычал. Потом пришло озарение, что точность не нужна, тут ведь никто эти игры и не видел еще, будет просто некий вариант. Разве что проверить, насколько все стыкуется. Сосредоточился на «Каркассоне», тьфу, на «Княжестве», там карточки четырех типов и фишки-человечки и все. А правила подсчета не так важны, в конце концов, никто не мешает выпускать варианты игры, даже лучше будет.
Спустился вниз, озадачил художника карточками, а сам пошел искать боцмана.
– Мефодий Акинфич, резчик нужен.
– Чего резать?
– Вот такие фигурки, – показал я свои каракули.
– И много?
– В каждую игру по сорок штук.
– Так это, – с сомнением глянул на меня дед, – тут резчик не нужон. Тут надо в столярной мастерской фигурный штапик заказать, а потом напилить его на дольки и всех делов.
Точно! Напилить, покрасить, собрать в комплект – вот как раз работа для колонии, не фотоаппараты же им собирать.
Илья и Николай приехали из Ораниенбаума задумчивые. И привезли с собой двух мужичков, их пока определили в общинную столовую, налили чайку и насыпали баранок. А Распопов с Ароновым сразу ко мне.
– Знаешь, Гриша, чудные они, – начал шурин. – Как мешком ударенные.
– Да какое мешком! Оглоблей! – перебил его Илья. – Двое так точно с глузду съехали, еще трое не пойми что, а вот Матрена ихняя это вообще беда, с ней точно никакой каши не сваришь.
Вот те на, там получается не секта, а собрание умалишенных? Жаль, очень жаль… Хотя не могут же быть чокнутыми все поголовно, кто-то наверняка под влиянием, кто-то от безысходности.
– Давай-ка поподробнее.
– Отца Иоанна Кронштадтского считают Христом, кругом его портреты и даже иконы, молятся ему. Матрену эту самую почитают Богородицей и тоже молитвы возносят.
О, так у нас всякие Белые братства и Последние Заветы вон когда появились. Так-то читаешь историю, а там только староверы, синодальная церковь и какие-нибудь хлысты. А тут вон какие дела творятся.
– Всем собранием управляют Матрена и человек пять ее помощников, в первую голову Назарий, его величают «старцем». Есть еще Матфей и с ним еще двое, точно на голову двинутые. Ну и по стране еще человек пять-шесть странствуют.
– Я так думаю, – влез Аронов, – если этот десяток с Матреной куда поглубже запихать, остальные разбегутся. Потому как порядки у них там хуже, чем в армии – делай, что набольшие сказали, и никакой воли. Слабому человечку самое то, думать не надо, бей поклоны да радуйся.
Даже хуже, чем предполагалось, тоталитарная секта по всем признакам.
– Мы там двоих привезли, Пустошкина Василия и Ксенофонта Виноградова, – продолжил Николай. – Первый из ближников Матрены, я так думаю, с ним дела не будет. А вот второй интересный, говорит хорошо, но проскакивает в нем нечто от мира сего, жизнь любит. Вот с ним бы наедине поговорить, но Пустошкин его прям за рукав все время держит.
– Понял. Ольга! – крикнул я Лохтиной. – У нас портрет отца Иоанна есть?
Через минуту она ответила, что только если из «Нивы» вырезать.
– Годится. Вешайте его поближе к красному углу, этих двух ведите сюда, но только после того, как я выйду. Посмотрим, насколько они в своей вере крепки.
А как привели, выдал «Распутин-шоу» – налетел, очками сверкнул, громовым голосом поставил на молитву, а потом каждому в глаза посмотрел. Со значением.
Пустошкин, мелкий мужичок крестьянского вида, впечатлился и в дальнейшем разговоре со мной все время мелко крестился и кланялся. А Ксенофонт точно себе на уме, его я уволок показывать общину. Василий было за нами увязался, но я ему вкатил епитимью и оставил молиться на портрет Иоанна. Да, наглость – второе счастье.
Виноградов все осмотрел, а когда мы добрались до зала собраний, хитро так спросил:
– Так чего тебе, Григорий Ефимович, от нас надобно?
– Спасти вас, дураков, хочу.
– От чего же?
– Ведомо мне стало, что синодальные хотят вас расточить, а кто заупрямится – упекут в дальние монастыри, на покаяние.
Вот на секундочку, но мелькнул у него страх в глазах. Быстро соображает, не глуп, да и школу закончил. Пусть церковно-приходскую, но грамотен, импозантен, говорит легко. Ценный кадр.
– Ага, вижу, знаешь ты про это «покаяние», как бы на каторге не легче было.
Так и сошлись, с умным человеком всегда договориться можно. Он, конечно, хитер и себе на уме, но при должном контроле никуда не денется. А порешили мы народ от иоаннитов к нам под крыло переманить, с тем и отправил ходоков обратно. А сам, чтобы быстрее дело пошло, поехал я к Феофану. Обещал ведь, что Синод секту давить будет? Вот и надо это организовать.
В этот раз Феофан на подворье был один, и все прошло совсем в деловом ключе. Сначала архимандрит с тяжелым вздохом выложил на стол пачку денег. На паломничество.
– Рад бы поехать, – я развел руками, – да царица от себя не отпускает. День и ночь требует в Царское. Ваше высокопреподобие, поговори с ней, сил уже нет!
– У каждого свой крест… – Феофан нахмурился, забарабанил пальцами по столу. Потом быстрым движением убрал купюры в ящик.
Ага, тема сплавить меня подальше окончательно накрылась медным тазом. Дабы Феофан сохранил лицо, я деликатно сменил тему:
– Были у меня гости, иоанниты, – рассказывать архимандриту о том, что я их сам зазывал и посылал за ними ближников, я счел неразумным.
– И как?
– Люди там истовые, но с пути сбиты.
– Да там секта зловредная!
– Еще нет, но если оставить на самотек, обязательно будет.
– Да что только с ними ни делали… – Феофан тяжело вздохнул. – Испытание наше в том, что отец Иоанн слишком сильным проповедником был. А всякий сильный проповедник, если не сектант, то несет в себе как в бомбе заряд сектанта. То есть может в такового превратиться.
– Вот что думаю, отче. Если Матрену да приспешников ее убрать куда подальше, а остальным дать наставника покрепче, то большую часть сих овец спасти можно.
– Уж не себя ли наставником видишь?
– А хоть бы и себя. Я-то вон, весь на ладони, у исповеди и причастия бываю и священство почитаю. Всяко лучше, чем Матрена. А людишки мне пригодятся, и в нашем деле тоже.
С иоананитам все завертелось быстро. Уже не следующий день за мной приехали сани, на козлах сидел трудник с подворья.
Поехали в Ораниенбаум. А там уже были и монахи с Феофаном и полицейские. Матрену – визгливую бабу лет пятидесяти – схватили, кинули в сани, будто боярыню Морозову. В соседний экипаж под охраной доставили «старца» да основных помощников. Иоанниты – человек сто с лишним – кричали, суетились, но полицейские их быстро оттеснили прочь.
Я взобрался на крыльцо, зычно крикнул:
– А ну тихо, оглашенные!
Народ примолк.
– Меня знаете?
В толпе закивали. Кто-то крикнул в ответ:
– Григорий Ефимович, родной, останови святотатство!
– И остановлю!
Увидел, как у Феофана округлились глаза.
– Беру вас под свою защиту! Но при двух условиях!
– Каких?
– Поперву пообещайте ходить к причастию к местному священнику, як было раньше. Никаких самостийных молебен, токмо все в церкви.
– Не по нашему закону сие. Матрена нам говорила… – вперед вылез какой-то мужичок с мукой на лице. Я кивнул полицейским, его тут же схватили, потащили к саням. Толпа заволновалась.
– Нет никаких ваших законов, – опять громко крикнул я. – Есть одни только обычаи – церковные. От нашей православной матери-церкви.
Скосил глаза, увидел, как довольно улыбается Феофан.
– Второе. Над вами начальными людьми я поставлю Пустошкина Василия и Ксенофонта Виноградова. Они будут передавать вам мою волю.
Полицейские тем временем вынесли из общинного дома большой опечатанный мешок. Я скрипнул зубами – эх, не догадался! Надо было первому наложить лапу на казну иоаннитов.
– И что же это за воля? – крикнул кто-то из толпы.
– Будем вместе строить «Небесную Россию»… – туманно ответил я. – Трудиться, поститься, все по заветам святых отцов.
– А как же быть с нашими пастырями?
– Их судьбу решит церковный суд. На сем все, идите, собирайтесь. Пора в храм на службу идти.
Тут главное было занять чем-то народ, чтобы дурного в голову не лезло.
Сплавив людей и попрощавшись с Феофаном, пошел смотреть общинный дом. Здание было дурацки устроено – несколько трехэтажных корпусов, соединенных деревянными переходами. Внутри все было разбито на маленькие каморки узкими, извилистыми коридорами. Прям ночлежка, а не религиозная община.
Везде висели иконы с изображением Иоанна Кронштадтского, горели свечи. С трудом, но все-таки нашел «логово» Матрены. К моему удивлению, тут-то как раз было все по уму. Наличествовал телефон, ящики с бумагами, шкафы с религиозными книгами. На стене висел огромный портрет Иоанна.