С Палицыным беседовали долго – он аж три сигары с долгими перерывами выкурил. Но вроде бы что-то в голову заронить удалось. По крайней мере, взгляд у генерала после того, как мы вышли из курительной, был сильно задумчивый.
Глава 15
– Куда, куда?? Не наваливай, сдай назад.
Зычный голос Евстолия Григорьева раздавался на весь зал. «Мой пристав» регулировал поток журналистов, что пришли на первую пресс-конференцию «Небесной России».
Переманить Григорьева удалось легко – предложил жалованье на пятьдесят рублей в месяц больше, и вот Евстолий уже служит охранником в общине. Причем Лауниц в качестве исключения и одолжения разрешил полицейскому продолжить числиться за МВД, ходить в форме с шашкой на боку. Так что у меня теперь есть свой личный городовой, который будет «держать и не пущать». Представительный такой…
Адир щелкнул вспышкой, пресс-конференция началась.
Пора было познакомить общественность с программой партии. Ее мне тезисами напечатали в типографии «Слова» на больших листах, их я прикрепил на сбитых из досок стендах. Боцман с общинниками украсили зал лапником и обязательной фотографией Николая II. Чуть поразмыслив, я заказал еще и портрет Столыпина, разумеется, поменьше размером, и повесил его под царем. С таким жирным, далеко идущим намеком.
Надеюсь, «прогиб» будет засчитан, и премьер узнает о нововведении в вопросе чинопочитания.
Сама программа у меня не отличалась оригинальностью.
Первым пунктом шла отмена избирательных курий и многоступенчатых выборов при сохранении имущественного ценза. И снижение избирательного возраста – с двадцати лет можно голосовать, с двадцати пяти выдвигаться в депутаты.
А вот в качестве дальней цели – всеобщие, равные, тайные и прямые выборы. Но, дескать, не все сразу, надо привыкать понемногу, начать с самого низа, с волостей, и мало-помалу распространить систему от земств до Государственной думы.
Вопросов и возражений это не вызвало – левые партии уже выкатили куда более радикальные требования.
Вторым пунктом в программе был нынешней фетиш прогрессивной публики, «ответственное правительство», что тоже было указано в качестве идеала, к которому надо прийти в будущем, желательно не слишком отдаленном. А начать с того, что раз в год назначенное царем правительство должно отчитываться перед Думой, и оная может правительству выразить недоверие. И тут как император решит – либо вето наложит, либо министров в отставку. Дума, опять же, может повторно голосовать свое «фэ», но вот после третьего раза ее тоже распускают и объявляют перевыборы. А то сейчас не Дума, а чисто оппозиционный орган, а нужно приучать власть и депутатов работать совместно.
Заодно и процедуру принятия законов прописал – представленный в Думу таковой должен быть рассмотрен в комитете не позднее чем через полгода и вынесен на голосование. С поправками, разумеется. Три подхода за полгода, если Дума не приняла, то государь имеет право ввести закон своим указом. Тоже чтобы не забалтывали, а то некоторые важные законы (например, о местном самоуправлении) на рассмотрении годами лежали. Но если в первом чтении Дума двумя третями закон отвергает, то он с «очереди» снимается.
Большой раздел о том самом местном самоуправлении – волостное правление, приравненное к нему в малых городах и поселках, и так далее. Управы избираются, ведают бюджетом, но главой исполнительной власти пока остаются исправники и градоначальники, с тем, чтобы их местные депутаты могли двумя третями голосов отвергнуть. И переход от утверждения к назначению, а то и вообще выборам, как американских шерифов.
Про императора написал, что он – олицетворение государства, высший моральный авторитет, и потому незачем влезать в мелочи. Пока все как есть, но в перспективе государь должен остаться Верховным Главнокомандующим и Верховной контрольной инстанцией. Самодержавники, конечно, на меня зуб здоровенный вырастят, ну так что же, если Манифест 17 октября уже самодержавие отменил?
Социальный блок начал с пролетариата – девятичасовой рабочий день, двойная оплата сверхурочных, запрет детского (до двенадцати лет, с целью до пятнадцати) труда с ограничением рабочего дня шестью часами. Женщинам – запрет работ на вредных производствах, трехмесячный отпуск по беременности и родам с сохранением места. Ну и главное – право на рабочие союзы и их объединения по территориальному и отраслевому принципам. И трехсторонние комиссии из промышленников, профсоюзов и власти.
По крестьянскому вопросу я склонялся к программе кадетов и октябристов – выход из общины, расселение и переселение, окончательная отмена выкупных платежей и недоимок (амнистия), усиление роли банка земельного кредитования. Собственно, все то, что Столыпин с грехом пополам и так пытается реализовать. Да, меры половинчатые, но «лекарство», предлагаемое эсерами в виде перехода всех частно-владельческих земель в общественное пользование, конфискации церковных, кабинетских, царских земель, – было хуже болезни. Земельный передел – это начало революции. Точнее ее продолжение. Революция и так вяло длится с 1905 года, и пора было уже заканчивать народные волнения.
А вот по свободе совести, декларированной все тем же Манифестом, я малость оттоптался и прямо написал, что основа государства – триединый русский народ, исповедующий православие, и что именно его интересы должны учитываться в первую голову. При полном праве на свободное исповедание других религий. Написал и про постепенную отмену черты оседлости и других ограничений, в первую очередь в Сибири и на Дальнем Востоке – евреи ребята умные, пусть там карьеры делают, поднимают гигантские пространства.
И призывал христиан всех конфессий к вступлению в партию, обещал блюсти в политике заповеди Божьи – не лжесвидетельствовать и прочее. Мало того, внес пункт о том, что ежели иноверец разделяет наши политические цели, то его можно принимать в «сочувствующие», пусть будет такая лазеечка.
А вот стремление партии к установлению в России патриаршества почему-то вызвало самый громкий взрыв эмоций.
Даже не дав мне дочитать программу, журналисты начали выкрикивать вопросы. Перебивали друг друга, чуть даже не подрались – пришлось вмешаться Евстолию.
– Но как? – во внезапно возникшей паузе раздался громкий вопрос пожилого, лысого как бильярдный шар, репортера. – Как простому крестьянину из села Покровское удалось написать столь сложную программу, да еще заручиться поддержкой двора?
– Писал не я один – мне помогали наши законники… – я кивнул на сидящих рядом Варженевского и Щекина, которые, конечно, ни сном ни духом, но старательно пучили глаза и кивали. Взял их для массовки.
Опять поднялся гвалт, наконец слово вытребовал один из молодых журналистов «Слова»:
– Как отнесутся при дворе к идеям всеобщего избирательного права, патриаршества…
Я тяжело вздохнул – ничего хорошего от своей эскапады я не ожидал. Кто же любит делиться властью?
– Буду молить Помазанника о даровании народу свобод. Попустить надо вожжи-то, а то постромки порвутся…
Пресс-конференция длилась час, после окончания я позвал журналистскую братию откушать «чего Бог послал». Так сказать, фуршет на ногах. В этот раз высшие силы послали «акулам пера» красную и черную икру, сыры, пироги с разной начинкой, ну и разумеется, выпивку – шампанское, водку, вино…
Прессу я получил отличную – с десяток газет написали о новой партии, «Слово» так и вовсе всю передовицу посвятило анализу программы.
Но, к моему удивлению, двор моей программой не заинтересовался. От слова вообще. Николай опять укатил стрелять зубров, Аликс занималась сватовством фрейлины – устроила целый смотр женихов, в Царское зачастили гвардейские офицеры. «Вырубова» смотрела на меня коровьими глазами, но я пока ей ничем помочь не мог.
Единственный короткий разговор у меня состоялся с Марией Федоровной, да и то мимоходом, пока я показывал ей, как надевать новомодный воротник «от Распутина». И это было скорее «прощупывание». Вдовствующую императрицу интересовало, стоят ли за мной какие-либо силы, особенно зарубежные, и как только она поняла, что нет, – сразу потеряла интерес.
Зато возбудились в Зимнем. Не успел я вернуться из Царского Села, как меня звонком дернули к Столыпину.
На столе в кабинете у него лежала открытая брошюра, что мы раздали в конце прессухи журналистам. Так сказать, на память. Она была вся исчеркана красным карандашом.
– Кто за тобой стоит?! Рябушинский? Бахрушины? Нет, это, наверное, Морозовы…
Лицо Столыпина покраснело, усы вздыбились.
– Никто за мной не стоит, – отмахнулся я, – но умных людей поспрашивал, записал за ними.
– Это кого же?! Гришка, не ври мне… – премьер угрожающе ткнул пером. Капля чернил сорвалась вниз, поставила жирную кляксу на документах.
– У Гучкова был, а тако ж у Павла Николаевича Милюкова. Вот головы так головы! Нанял стряпчих хороших, они расписали идеи вширь и вглубь.
– От такого вширя монархии падают!
– Упаси Господи, Петр Аркадьевич, – перекрестился я, – токмо все для пользы Помазанника. И твоей тоже!
– Это как же понимать?
– А так! Ежели будет Конституция да премьер выбираться Думой, то кто будет страной управлять?
– А Помазанника куда?
– Да зачем ему нести грехи-то за дела правительства? Пущай молится за весь русский народ, правит, да не управляет.
– Как в Англии хочешь?
– Не ведаю, что там творится, но может, Бог даст, съезжу, узнаю. А сейчас вижу, что будь сильная Дума в стране, да вместе с кадетами и октябристами – любого в бараний рог согнем. Особенно если объединиться. Тебе же легче работать будет.
– Вот куда тебя понесло… – Столыпин откинулся в кресле, покачал головой. – Да ты вольнодумец похуже наших революционеров. Хочешь все переустроить в России, патриарха ему подавай…
Премьер задумался.
– Но в объединении центристов что-то есть… – Столыпин покивал сам себе, дернул за ус.