Перекрывавший выход из купе второго класса жандармский унтер все время прятал улыбку в усы – больно уж смешно выглядел корнет, он не спускал с нас глаз все три часа от Коврова до Владимира и даром что не целился из револьвера. А мы, убаюканные стуком колес, привалились к стенке, а Булгаков ко мне, и задремали после всех перенесенных волнений.
Видимо, задремал и корнет – когда поезд свистнул, останавливаясь у перрона губернского города, он вскинулся, схватился за кобуру и, оглядев нас безумными глазами, неожиданно покраснел. Унтер старательно смотрел в сторону, чтобы не заржать. Корнет, подозревая в каждом встречном нападающего, а нас в непременном желании побега, вывел нас наружу. Красный цвет лица сменился бледностью – мальчишка совсем, лет двадцать от силы. Наверное, только выпустился из училища – и сразу такая удача, поймал двух крупных агитаторов, будешь тут нервничать!
Будь он постарше возрастом или опытом, сдал бы нас в губернском жандармском управлении дежурному и все, но желание отличиться подвигло его притащить «арестантов» к начальнику.
– Тобольский, Григорий Ефимович, из дворян… Из дворян? – поднял недоумевающий взгляд ротмистр.
– Пожалован именным указом, – солидно кивнул я.
– Григорий Ефимович… – повторил жандарм, и в глазах его мелькнуло узнавание. И глубокое понимание ситуации.
С видом, не предвещавшим ничего хорошего, он повернулся к корнету:
– Подождите в приемной!
Сиявший, как начищенный пятак, корнет недоуменно козырнул и вышел.
– Прошу прощения, Григорий Ефимович, – встал из-за стола офицер и протянул мне руку. – Служба-с, случаются всякие неприятности, прошу понять.
– Ништо, все под Богом ходим.
– Да-с, но как же вы так неосторожно, запрещенные брошюры с собой возите?
– Полагаю необходимым знакомиться со всеми взглядами, в особенности с теми, коим противостою, – размеренно ответствовал я.
Стоявший в сторонке Булгаков откровенно наслаждался сценой – если не чеховский «Хамелеон», то довольно близко. После предложений напоить-накормить, от которых мы отказались, ротмистр самолично проводил нас до выхода и приглашал при случае захаживать, так сказать, без чинов. Нет уж, лучше вы к нам.
– Корнет!!! – взревело за закрывшимися за нашими спинами дверями.
Чую, будет у мальчика сегодня первое разочарование в службе.
– Ну что, Сергей Николаевич, давайте в церковь зайдем, вознесем молитву за чудесное избавление от узилища.
Глава 18
Не знаю, благодать это или нет, но в Успенском соборе было хорошо. Вроде все как везде – иконы в золотых окладах, свечи, богомольцы, бьющие поклоны, попы в этих, как их, фелонях с епитрахилями… А нет, витало что-то в пропитанном ладаном и горячим духом от сотен огоньков воздухе.
Может, это и есть та самая намоленность? Шутка ли, со времен Андрея Боголюбского собор стоит, семьсот пятьдесят лет, всего-то на полтора десятка годков младше Москвы… И строился, и перестраивался, и даже недавно отреставрирован, как поведал мне Булгаков.
– Сам академик Забелин руководил! А, вы же не москвич, Иван Егорович у нас человек знаменитый, почитай, с низов пробился, сейчас Историческим музеем заведует, библиотеку Ивана Грозного разыскивает. Вот видите, главки у собора не луковицы, как повсюду, а на старинный манер, шеломами? Как раз Забелин добился. И пристроенные контрфорсы снес, вернул храму первоначальный вид. И фрески открыл! Древлего иконописца Андрея Рублева!
Булгаков много успел рассказать, пока мы шли к храму, но внутри Сергей Николаевич замолчал, сосредоточился и встал на молитву. Видно было, что для него это серьезней некуда, и, чтобы не мешать, я отошел посмотреть на «Страшный суд» Рублева. Осталось от росписи не так много, да и специалист по иконографии из меня никудышный, но общая атмосфера в церкви и рука гения, создавшего такие странные на современный взгляд картины, привели меня в торжественное состояние. Я ходил из придела в придел, крестился у икон и… воспарял духом, наверное, так это называется.
Вот отсюда, из Владимира. а не из Москвы, пошла быть Русская земля. А Москва… Москва – мелкое удельное княжество, которому повезло стать крупным, но еще лет сто Владимир считался главнее и Даниловичи короновались здесь. Вот тут, возможно, стоял при вступлении на престол Иван Калита или Дмитрий Донской…
Мои возвышенные мысли прервал Булгаков. Он осторожно потянул меня за рукав и шепнул на ухо:
– Справа, за колонной, у иконы святого Сергия Радонежского…
Там стоял и молился обычный человек, как сейчас говорят, из образованных – хорошая одежда без налета купеческого шика, все соразмерно. Спокойное лицо, несколько вытянутое, бритый подбородок, усы – ничего особенного, я бы сказал, что служащий по народному образованию, а может быть врач или юрист.
– С усами?
Булгаков кивнул. А потом, видимо, сообразив, что я не москвич, спохватился и значительно произнес, до предела понизив голос:
– Зубатов.
– Тот самый? Полковник?
– Тише, тише, на нас оглядываются. Никакой он не полковник, надворный советник по ведомству внутренних дел.
– Рабочие общества, да? – тихо уточнил я.
– Да-да. Они самые. С них и пострадал.
– Пойдемте, поговорим. Нам такой человек нужен.
– Неудобно же!
– Ну так не прямо сейчас. Подождем малость, на выходе перехватим…
Так и поступили. Дождались, когда Зубатов двинулся к алтарю отбить последние поклоны, вышли из храма и встали в сторонке. Минут через пять вышел и экс-охранитель, повернулся к храму, перекрестился и совсем было собрался уйти, как я его остановил:
– Сергей Васильевич, не откажите в любезности…
Он с удивлением обернулся, окинул взглядом сперва Булгакова, потом меня, задержался на кресте и очках и выдал безошибочное:
– Григорий Ефимович? Распутин, если не ошибаюсь?
– Он самый. Не откажете в разговоре?
Он саркастически хмыкнул:
– Не в моем положении в разговорах отказывать, за последние три года у меня собеседников ой как поубавилось. Не подскажете, почему?
– Неблагодарны люди, бесспорно, – направил я его мимо странноприимного дома на Большой бульвар. – Но я о другом.
– А не боитесь с опальным-то? Меня вот в министерстве не любят.
– Так и меня тоже, может, нам как раз поэтому дружить интереснее?
– Враг моего врага – мой друг?
– Ну, а почему бы и нет, Сергей Васильевич. Да и чем на холоде гулять, подскажите, где тут у вас пообедать можно, в тепле и поговорим.
– С ресторанами у нас туго, но вот тут рядом трактир «Клязьма», только Московскую перейти.
– Это не тот ли, что Соллогуб ославил? – подозрительно спросил Булгаков.
– Тот самый, – слегка кивнул головой Зубатов. – Только за шестьдесят лет со времен написания «Тарантаса» сменилось четверо хозяев и сейчас там вполне прилично.
Зубатов оказался прав, трактир выглядел чисто и чинно, половые в белых фартуках немедля провели нас в кабинет и приняли заказ. Довольно быстро на столе появились вино и водка, буженина, грузди и огурчики, а за ними – серые щи и телятина с грибами. Выпили мы для сугрева, потом за знакомство и потекла беседа.
Зубатов с интересом пролистал программу «Небесной России», отложил ее в сторону, неопределенно помотал кистью и довольно иронично спросил:
– А я-то вам зачем понадобился?
– Провидение Божье в том вижу, – уклончиво ответил я. – Бог ведет меня к нужным людям, кто-то сам меня находит, как Сергей Николаевич, – я кивнул на Булгакова. – Кого-то я нахожу. А цель у нас одна – спасение России, что летит в пучину бед. Разорвут страну, ей-богу, разорвут! С нами ли ты, Сергей Васильевич? Ежели готов в нашу дружину войти, костьми лягу – верну тебя из ссылки, а может, и обратно в министерство.
– Ненавистников там много моих… – покачал головой Зубатов. – Одни гонители…
– В бараний рог их скрутим, веришь?
Бывший полицейский скептически посмотрел на меня, повздыхал.
– Даже не знаю, что ответить. Подумать мне надо. Списаться с нужными людьми в Москве да Санкт-Петербурге.
На этом мы и покончили. Еще немного поболтали ни о чем, обменялись адресами. Пора было возвращаться в Москву.
В Москве случился еще один скандал. Почище ковровского. Который к тому же имел далеко идущие последствия. Честно сказать, не планировал задерживаться, хотел тем же днем сесть на питерский поезд. Но новый глава московских иоаннитов – расстрига, бывший монах Савелий Евдокимов – уговорил подзадержаться.
– Большая помощь, отче, была бы, ежели ты походил в энти салоны. Ждут там тебя!
– Какие салоны?
– Да вот хотя бы Морозова к себе зовет знакомиться. Они крупные дарители.
– Варвара Алексеевна?
– Она.
– В своем ли ты уме, Савелий Петрович? Там же большевики собираются.
– Да нет, уже разбежались по заграницам. Ладно… – москвич порылся в пачке с письмами-приглашениями, – тогда вот в Малом Власьевском Танеев салоны проводит. Там бывают тако ж тузы из крупных.
Я наморщил лоб. Не тот ли это Танеев – известный музыкант и руководитель консерватории, что преподавал Рахманинову, Скрябину? Он еще исполнял партии Чайковского.
– Не, к мужеложцам не пойду.
Евдокимов открыл рот, перекрестил бороду.
– Неужто?!
– Ага.
В итоге отправился в салон к Телешову. Русский писатель, будущий гласный Московской думы. Да, с креном влево, но сейчас этим страдает вся столичная интеллигенция. Хоть Бунина послушаю. Хотелось бы застать и Горького, но тот на Капри подрывает скрепы.
В итоге Бунина не было, зато весь салон был «оккупирован» Поляковыми. На очередную среду к Телешову пришел не только сам «русский Ротшильд» Лазарь Соломонович, но и его жена – увешанная драгоценностями, как елка, дети, братья… Плюс всяких еврейских банкиров до кучи.
После взаимного расшаркивания с хозяином дома Поляков взял быка за рога, подошел первым:
– Давно хотел познакомиться. Про вас, Григорий Ефимович, много слухов ходит.