. Каким ужасным ударом это было бы для сердца свободного, разумного отца! Я чувствовала, что ради него не должна связывать его судьбу со своей несчастливой долей. Он собрался в Саванну, чтобы посмотреть небольшой земельный участок, оставленный ему в наследство дядей, и, как ни было трудно мне смирить чувства, я искренне умоляла его не возвращаться. Я советовала отправиться в свободные штаты, где язык у него был бы развязан и ум сослужил бы ему лучшую службу. Он оставил меня, все еще надеясь, что настанет день, когда меня можно будет выкупить. Для меня же светоч надежды погас. С мечтой девичества было покончено. Я была одинока и безутешна.
И все же пока еще не всего на свете лишилась. У меня по-прежнему были добрая бабушка и любящий брат. Когда он обвивал руками мою шею и заглядывал в глаза, словно пытаясь прочесть те горести, о коих я не смела рассказывать, я чувствовала, что мне еще есть кого любить. Но даже эту приятную эмоцию леденила мысль, что брата могут отобрать в любой миг по какой-нибудь внезапной прихоти хозяина. Если бы он знал, что мы любим друг друга, то наверняка возликовал бы, разлучив нас. Мы часто вместе строили планы, как бы перебраться на Север. Но, как заметил Уильям, это было легче сказать, чем сделать. За моими передвижениями следили весьма пристально, и у нас не было возможностей добыть денег, чтобы покрыть необходимые расходы. Что до бабушки, она была решительно против, чтобы ее дети принимались за подобные прожекты. Она не забыла страданий бедного Бенджамина и опасалась, что, если кто-то еще из детей попытается бежать, его ожидает такая же, а то и худшая судьба. По мне, ничто не могло быть страшнее тогдашней жизни. Я говорила себе: «Уильям должен быть свободен. Он отправится на Север, а я последую за ним». Многие сестры рабов лелеют такие же планы.
VIIIКакие мысли внушают рабам о Севере
Рабовладельцы гордятся собой как людьми честными; но, если бы случилось вам слышать невероятную ложь, которую они рассказывают рабам, вы питали бы мало уважения к их правдивости. Я женщина простая и говорю простым языком. Простите великодушно, но более мягких понятий я использовать не могу. Побывав на Севере, а потом возвратившись домой, они рассказывают рабам о беглецах, которых видели в свободных штатах, и утверждают, что те находятся в самом плачевном положении. Один рабовладелец как-то рассказывал, что видел мою подругу-беглянку в Нью-Йорке, и она умоляла забрать ее обратно к хозяину, ибо буквально умирала с голоду; нередко из еды у нее была лишь одна холодная картофелина на день, а в иные дни и того не случалось. Он утверждал, что отказался взять ее, поскольку знал, что хозяин рабыни не поблагодарит его за возвращение такой жалкой негодницы в его дом. Завершил он рассказ словами: «Такова кара, которую она навлекла на себя, сбежав от доброго хозяина».
Вся эта история была ложью от первого до последнего слова. Я впоследствии жила у этой подруги в Нью-Йорке, и обстоятельства ее были вполне обеспеченными. Она никогда не помышляла о возвращении в рабство. Многие рабы верят в подобные истории и думают, будто не стоит менять рабство на столь суровую свободу. Таких трудно убедить, что свобода могла бы сделать их людьми полезными и дать возможность защитить жен и детей. Будь эти язычники в нашей христианской земле не менее учеными, чем индусы, они мыслили бы иначе. Они знали бы, что свобода ценнее, чем жизнь. Они начали бы понимать собственные способности и напрягли бы силы, дабы стать истинными мужчинами и женщинами.
Но пока свободные штаты поддерживают закон, который извергает беглецов обратно в рабство, как могут рабы решиться быть мужчинами? Есть такие, которые стремятся защищать жен и детей от оскорблений хозяев; но те, у кого есть подобные чувства, имеют преимущества перед основной массой рабов. Они были частично цивилизованы и христианизированы благоприятными обстоятельствами. Некоторые даже достаточно смелы, чтобы говорить о таких чувствах хозяевам. О, если бы только их было больше!
Некоторые бедняги настолько обесчеловечены побоями, что молча убираются с дороги, предоставляя хозяевам свободный доступ к женам и дочерям. Вы полагаете, будто это доказывает, что чернокожий принадлежит к существам низшего порядка? А какими были бы вы, если бы родились и воспитывались рабами, имея в предках поколения рабов? Я признаю, что чернокожий человек действительно низок. Но что делает его таковым? Невежество, в котором белые люди принуждают его жить; пыточный кнут, который выбивает из него мужество; свирепые гончие псы Юга – и едва ли менее жестокие северные в человечьем обличье, которые приводят в исполнение закон о беглых рабах. Они делают эту работу.
Джентльмены-южане позволяют себе самые презрительные выражения в адрес янки, в то время как те, со своей стороны, соглашаются делать за них самую порочную работу – такую же, какой свирепые псы и презренные охотники на негров занимаются на родине. Когда южане ездят на Север, они гордятся тем, что оказывают северянам эту честь; но это нежеланный гость к югу от линии Мэйсона – Диксона[12], если только он не подавляет всякую мысль и чувство, расходящиеся с их «особенным государственным устройством». Просто молчания недостаточно. Хозяева не будут довольны, если не увидят еще большего подхалимства, и чаще всего их желаниям идут навстречу. Уважают ли за это северян? Полагаю, нет. Даже рабы презирают «северянина с южными принципами», а именно таких они чаще всего и видят. Когда северяне едут на Юг с целью осесть там, они показывают себя весьма способными учениками, в скором времени впитывая чувства и наклонности соседей, и обыкновенно превосходят учителей. Из северян и урожденных южан именно первые запомнились как самые суровые хозяева.
Видимо, они совесть успокаивают доктриной о том, что Бог создал африканцев рабами. Какая клевета на Отца нашего небесного, который «от одной крови произвел весь род человеческий»[13]! И потом, кто таковы африканцы? Кто может измерить количество англосаксонской крови, текущей в жилах американских рабов?
Я говорила об усилиях, которые прилагают работорговцы, чтобы создать у рабов скверное мнение о Севере; но, несмотря на это, умные сознают, что у них много друзей в свободных штатах. Даже у самых невежественных возникали сомнения. Они знали, что я умею читать, и часто спрашивали, видела ли я в газетах что-нибудь о белых людях на «большом Севере», которые пытаются добиться для них свободы. Некоторые полагали, что аболиционисты уже освободили их и свобода установлена законом, но хозяева не дают ввести закон в действие. Одна женщина умоляла меня добыть газету и прочесть ее от корки до корки. Она говорила, что муж рассказывал, как чернокожие люди послали весточку королеве «Мерики» о том, что все они – рабы; что она в это не поверила и отправилась в город Вашингтон поговорить с президентом. Они поругались; она пригрозила мечом и поклялась, что он непременно поможет ей всех освободить.
Та бедная, невежественная женщина полагала, что Америкой правит некая королева, которой подчиняется президент. Как жаль, что президент не подчиняется Ее Величеству Справедливости!
IXЗарисовки о соседях-рабовладельцах
В сельской местности неподалеку от нас жил один плантатор, которого я буду называть мистером Литчем. То был человек низкого рода, необразованный, но очень богатый. У него было шесть сотен рабов, многих из которых он не знал в лицо. Его обширной плантацией управляли хорошо оплачиваемые надсмотрщики. На его землях были тюрьма и позорный столб для телесных наказаний, и какие бы жестокости ни творились там, никто не смел и слова сказать. Огромное богатство настолько действенно защищало плантатора, что его не призывали к ответу ни за какие преступления, даже за убийство.
Применяемые наказания были разнообразны. Чаще всего тело человека обвязывали веревкой и подвешивали над землей. Над ним разводили огонь, над которым подвешивали кусок жирной свинины. Пока мясо запекалось, раскаленные капли жира непрерывно стекали на обнаженную плоть. На своей плантации хозяин требовал весьма строгого соблюдения восьмой заповеди («не укради»). Зато грабеж соседей считался позволительным при условии, что злоумышленник исхитрялся избежать поимки или подозрений. Если же сосед выдвигал обвинение в краже против кого-либо из рабов, хозяин скандалил с соседом, уверяя, что у его рабов всего вволю, им нет никакой надобности воровать. Стоило соседу уехать, как обвиняемого вызывали и секли кнутом за недостаток скрытности. Если же раб крал у него самого хоть кусок мяса или початок кукурузы и его разоблачали, раба заковывали в цепи, бросали в тюрьму и держали там, пока плоть не слабела от голода и страданий.
Однажды паводок размыл винный погреб и мясохладобойню плантатора, унеся содержимое на мили прочь от плантации. Некоторые рабы проследили путь обломков и присвоили куски мяса и бутыли вина. Двоих поймали с поличным: окорок и спиртное нашли в хижинах. Их призвали на суд к хозяину. Не было произнесено ни слова, но дубинка повергла несчастных на землю. Ящик из неотесанных досок стал им гробом, а могилою – собачья яма. И снова никто ничего не сказал.
Убийство на плантации было столь обыденным делом, что хозяин боялся оставаться один после наступления темноты. Должно быть, верил в призраков.
Его брат, пусть и не равный по богатству, не отставал в жестокости. Его гончие были отлично натасканы. Псарня была просторной и вселяла ужас в рабов. Собак спускали на беглеца, и если они выслеживали его, то буквально отрывали куски плоти от костей. Когда рабовладелец умирал, крики и стоны были столь страшны, что привели в ужас его собственных приятелей. Последние слова были: «Я отправляюсь в ад; похороните мои деньги вместе со мной».
После смерти глаза его остались открыты. Чтобы смежить веки, на них положили серебряные доллары. И с ними похоронили. Из-за этого обстоятельства пошли слухи, что гроб был доверху набит деньгами. Трижды неизвестные вскрывали могилу и вытаскивали гроб. В последний раз тело нашли на земле, и на нем кормилась стая канюков. Его похоронили снова и поставили над могилой сторожа. Гробокопателей так и не нашли.