– Убирайтесь из моего дома! – вскричала она. – Идите домой и заботьтесь лучше о жене и детях – и у вас будет столько хлопот, что станет не до слежки за моей семьей!
Он бросил ей в лицо упрек в незаконном рождении моих детей и обвинил в попустительстве той жизни, которую я вела. Она на это ответила, что я живу с ней волею его жены и не стоит обвинять ее, ибо только он сам в этом повинен: он явился причиной всех несчастий. Она распалялась все больше и больше.
Я снова грезила о свободе – больше для детей, чем для себя самой.
– Вот что я скажу вам, доктор Флинт, – ответила она под конец, – не так уж много вам жить осталось, и лучше б вы усердно повторяли свои молитвы. Они понадобятся вам все – и даже больше, – чтобы отмыть грязь с вашей души.
– Да понимаешь ли ты, с кем говоришь?! – вскинулся он.
Она ответила:
– Да, я очень хорошо понимаю, с кем говорю.
Хозяин покинул дом в великом гневе. Я посмотрела на бабушку. Наши глаза встретились. Гневное выражение исчезло из взгляда, но она выглядела печальной и усталой от беспрестанной борьбы. Я гадала, не уменьшило ли это ее любовь ко мне; но, если и так, она ни разу этого не показала. Она всегда была добра, готова посочувствовать моим бедам. В этом скромном доме царили бы мир и довольство, если бы не демон рабства.
Зима миновала без докучливых визитов. Пришла прекрасная весна, а когда природа возвращает очарование, сердце человеческое тоже стремится ожить. Мои поникшие надежды вернулись к жизни вместе с цветами. Я снова грезила о свободе – больше для детей, чем для себя самой. Я строила и строила планы. И планы разбивались о новые препятствия. Казалось, преодолеть их не было способа; и все же я надеялась.
Весною вернулся и коварный доктор. Когда он заглянул к бабушке, меня не было. Подруга пригласила меня на вечеринку, и я пришла, уважив ее просьбу. К моей досаде, вскоре прибежал посланец с вестью о том, что доктор Флинт сейчас в доме бабушки и настаивает на свидании. Ему не сказали, где я, иначе он пришел бы и устроил скандал в доме подруги. Мне прислали из дома темную накидку, я набросила ее и поспешила вернуться. Торопливость не спасла: доктор уже отбыл в гневе. Я страшилась утра, но отсрочить его наступление не могла; оно пришло, теплое и солнечное. Спозаранок явился доктор и спросил, где я была накануне вечером. Я сказала. Он не поверил и послал слугу в дом подруги, чтобы та подтвердила. После полудня он пришел снова и заверил, что доволен тем, что я говорила правду. Хозяин явно был в веселом расположении духа, и я ожидала глумливых шуток.
– Полагаю, тебе бывает нужно развеяться, – сказал он, – но я удивлен, что ты была там, среди негров. Это не место для тебя. Позволительно ли тебе ходить в гости к таким людям?
Я распознала в его словах скрытый намек на белого джентльмена, который был моим другом; но ответила просто:
– Я пошла навестить своих друзей, и любая компания, которую они собирают, для меня хороша.
Далее доктор сообщил:
– Я в последнее время редко виделся с тобой, но мой интерес неизменен. Когда я сказал, что больше не буду жалеть тебя, я был зол. Беру свои слова обратно. Линда, ты желаешь свободы для себя и детей – и можешь получить ее только с моей помощью. Если ты согласишься на то, что я тебе сейчас предложу, вы будете свободны. Между тобой и их отцом не должно быть никакого общения. Я обеспечу тебя домом, где ты будешь жить вместе с детьми. Работа у тебя будет легкой – например, обшивать мою семью. Подумай о том, что тебе предложено, Линда, – дом и свобода! Давай забудем прошлое. Если я временами был с тобой суров, то к этому меня побудило твое своеволие. Ты знаешь, я добиваюсь послушания от собственных детей и считаю тебя точно таким же ребенком.
Он застыл в ожидании ответа, но я хранила молчание.
– Почему ты ничего не говоришь? – спросил он. – Чего еще ты ждешь?
– Ничего, сэр.
– Значит, ты принимаешь мое предложение?
– Нет, сэр.
Его гнев был готов вырваться на волю, но он сумел его сдержать и заговорил:
– Ты ответила, не подумав. Но я должен дать тебе знать, что у моего предложения две стороны: если отвергнешь светлую, будешь должна принять темную. Либо ты согласишься на мое предложение, либо ты и твои дети будете отосланы на плантацию молодого хозяина, где и останетесь, пока твоя хозяйка не выйдет замуж, и дети будут жить так же, как остальные негритянские дети. Я даю тебе неделю, чтобы ты обдумала.
Он был проницателен, но я знала, доверять ему нельзя. Я сказала, что готова дать ответ сейчас же.
– Сейчас я его не приму, – отозвался он. – Ты слишком повинуешься первому побуждению. Помни, ты и твои дети можете быть свободны через неделю, считая от сегодняшнего дня, если того пожелаешь.
От какой чудовищной прихоти зависела судьба моих детей! Я знала, что предложение хозяина словно капкан, и ступи я в него, спасение стало бы невозможно. Что до его обещания, я знала доктора настолько хорошо, что была уверена: даже если бы он дал мне вольные, они были бы составлены так, чтобы не иметь законной ценности. Альтернатива неизбежна. Я решила отправиться на плантацию. Но потом представила, насколько буду в его власти, и эта перспектива меня ужаснула. Даже если бы я пала перед ним на колени и умоляла пощадить меня ради детей, я знала, он отпихнул бы меня ногой и моя слабость стала бы его триумфом.
Еще до истечения данного срока я услышала, что молодой мистер Флинт собирается жениться на леди из своего круга. Я предвидела, какое положение предстояло мне занять на плантации. Однажды меня отослали туда для наказания, но страх перед сыном побудил отца очень скоро отозвать меня обратно. Мои мысли определились: я решилась одурачить его и спасти детей – или умереть, пытаясь это сделать. Я держала планы при себе; мне было ясно, что друзья попытаются отговорить меня, а я не хотела задевать их чувства, отвергая советы.
В решающий день пришел доктор и сказал, что надеется, что я сделала мудрый выбор.
– Я готова отправиться на плантацию, сэр, – ответила я.
– Ты хорошо подумала, как важно это решение для твоих детей? – спросил он.
Я сказала, что подумала хорошо.
– Прекрасно. Отправляйся на плантацию, и черт с тобой! – ответил он. – Твоего мальчишку приставят к работе, и вскоре он будет продан; а твою дочь будут воспитывать с целью хорошо продать. Скатертью дорога!
Он вышел из комнаты с ругательствами, которые не следует повторять.
Пока я стояла, словно приросшая к месту, пришла бабушка и спросила:
– Линда, детка, что ты ему сказала?
Я ответила, что отправляюсь на плантацию.
– Неужели тебе придется? – спросила она. – Неужели ничего нельзя сделать, чтобы это остановить?
Я сказала, что бесполезно и пытаться, но она умоляла не сдаваться. Сказала, что пойдет к доктору и напомнит ему, как долго и верно служила его семье и как отняла от груди собственного ребенка, чтобы выкормить его жену. Она скажет, что я не была в его семействе так долго, что скучать по мне никто не будет, что она будет платить за мое время и на эти деньги можно будет нанять женщину, у которой будет больше сил для такой работы, чем у меня. Я просила не ходить, но она упорствовала, говоря: «Ко мне он прислушается, Линда». И все же пошла – и получила в ответ то, чего я и ожидала. Он с холодностью выслушал все доводы и отказал. Сказал ей, что сделал это ради моего же блага, что я непозволительно возгордилась для своего положения и на плантации со мной будут обращаться так, как того заслуживает мое поведение.
На стороне хозяина были власть и закон, а на моей – твердая воля. И в том, и в другом есть сила.
Бабушка совсем пала духом. У меня же оставались тайные надежды. Но в этой битве я должна была сражаться в одиночку. У меня была женская гордость и материнская любовь к детям, и я решила, что из тьмы мрачного часа для них должен воссиять яркий рассвет. На стороне хозяина были власть и закон, а на моей – твердая воля. И в том, и в другом есть сила.
XVIСцены на плантации
Следующим утром спозаранок я взяла дочь и распрощалась с бабушкой. Сын был болен, и я оставила его дома. Пока старый тряский фургон катился по дороге, меня одолевали печальные мысли. До сих пор я страдала одна, теперь же и к моим детям будут относиться как к рабам. По мере того, как мы приближались к господскому дому, я думала о времени, когда меня в прошлый раз прислали сюда из мести. С какой целью меня везли сюда, было не вполне ясно. Я приняла решение повиноваться приказам, насколько требовал долг, но внутренне решилась сделать пребывание на плантации насколько возможно коротким.
Мистер Флинт-младший ожидал нашего прибытия и велел подняться вслед за ним на второй этаж, чтобы получить распоряжения на день. Моя маленькая Эллен осталась внизу, в кухне. Для нее, всегда окруженной нежной заботой, это была большая перемена. Молодой хозяин сообщил, что она может поиграть в саду. Это было неожиданной добротой с его стороны, поскольку вид ребенка не должен был вызывать ничего, кроме ненависти. Моей задачей было подготовить дом к приему молодой жены. Пока я занималась постельным бельем, скатертями, занавесками и коврами, голова была так же занята тайными планами, как руки – швейной иглой.
В полдень позволили спуститься к Эллен. Она плакала, пока не уснула. Я услышала, как мистер Флинт говорил соседу: «Я привез ее сюда и скоро выбью городскую дурь из ее головы. В той ерунде, которую она о себе возомнила, отчасти виновен отец. Давно надо было ее укротить». Это замечание было сделано при мне, и с тем же успехом могло быть высказано мне в лицо. Он и раньше говорил вещи, которые могли бы удивить соседа, если бы он их знал. Мистер Флинт-младший во всем «был сыном своего отца».
Эллен сломалась под грузом испытаний новой жизни.
Я решила не давать повода попрекать меня слишком «барским» поведением в том, что касалось работы. Я трудилась день и ночь, и впереди меня не ждало ничего, кроме несчастий. Ложась спать рядом с дочерью, я понимала, насколько легче было бы видеть ее мертвой, чем смотреть, как хозяин бьет ее – как ежедневно на моих глазах избивал других детей. Дух их матерей был настолько сокрушен плетью, что они стояли рядом и не имели мужества попрекнуть его. Сколько еще надо выстрадать, прежде чем меня «укротят» до такой степени?