Было договорено о месте, где мы должны встретиться. Бабушка не находила слов, чтобы достойно поблагодарить леди за ее благородное деяние; переполненная эмоциями, она пала на колени и разрыдалась, как дитя.
Я получила весть, что должна покинуть дом подруги в такой-то час и отправиться в такое-то место, где меня будет ждать друг. Из соображений осторожности никакие имена не упоминались. Я не догадывалась, с кем должна встретиться или куда направлюсь. Мне не нравилось действовать вслепую, но выбора не было. Оставаться там, где я была, тоже невозможно. Я скрыла внешность, призвала все мужество, готовясь встретиться с худшим, и отправилась к назначенному месту. Там меня встретила подруга Бетти; уж кого, а ее я никак рассчитывала увидеть. Мы молча поспешили в путь. Боль в ноге была столь невыносимая, что казалось, я вот-вот упаду, но страх придавал сил. Мы добрались до дома и вошли внутрь незамеченными. Первыми словами Бетти были:
– Золотко, ну вот ты в безопасности. Уж этот-то дом те дьяволы не станут обыскивать! Сейчас отведу тебя в укромное местечко, что приготовила миссус, и принесу славный горячий ужин. Ты такой ужасти натерпелась, бедолажная, что надобно хорошенько подкрепиться.
Бетти в силу призвания была уверена, что еда – самая важная вещь в жизни. Ей было невдомек, что сердце мое переполнено чувствами, чтобы заботиться об ужине.
Хозяйка пришла поздороваться и повела наверх, в маленькое чердачное помещение над ее собственной спальней.
– Здесь ты будешь в безопасности, Линда, – сказала она. – Эту комнатку я использую для хранения ненужных вещей. Служанок сюда обычно не посылают, и они ничего не заподозрят, если не услышат шума. Я ее всегда запираю, а ключ хранится у Бетти. Но ты должна быть очень осторожна, ради меня и себя, и никому не должна рассказывать секрета, ибо это уничтожит меня и мою семью. Поутру я займу служанок делами, чтобы у Бетти была возможность принести тебе завтрак; но до вечера ей не следует подниматься. Я иногда буду тебя проведывать. Крепись! Надеюсь, такое положение вещей долго не продлится.
Пришла Бетти со «славным горячим ужином», и хозяйка поспешила вниз, чтобы до ее возвращения поддерживать порядок в доме. Какой благодарностью переполнилось мое сердце! Слова застревали в гортани, но я была готова целовать ноги благодетельнице. За это деяние, достойное истинной христианки, да благословит ее Бог во веки веков!
В ту ночь я легла спать с ощущением, словно нет в городе раба счастливее. Настало утро и наполнило маленькую келью светом. Я возблагодарила Отца небесного за безопасное убежище. Напротив окна громоздилась кипа пуховых перин. Я могла ложиться на них и видеть всю улицу, по которой доктор Флинт проходил в кабинет, оставаясь совершенно незаметной. Несмотря на всю тревогу, я мельком ощутила удовлетворенность, когда увидела его. До сих пор мне удавалось обводить его вокруг пальца, и я этому несказанно радовалась. Как можно винить рабов за хитрость? Им приходится прибегать к ней непрестанно. Это единственное оружие слабых и угнетенных против власти тиранов.
Как можно винить рабов за хитрость? Им приходится прибегать к ней непрестанно. Это единственное оружие слабых и угнетенных против власти тиранов.
Я каждый день надеялась услышать, что хозяин продал моих детей, ибо мне было известно, кто ждет первой же возможности их купить. Но доктору Флинту месть была дороже денег. И мой брат Уильям, и добрая тетушка, которая служила в его семье двадцать лет, и мои маленькие Бенни и Эллен, которой было чуть больше двух, были брошены в тюрьму; так пытались принудить родственников выдать любые сведения. Доктор поклялся, что бабушка не увидит ни одного из них, пока меня не вернут. Друзья несколько дней утаивали от меня эти факты. Когда я услышала, что малютки томятся в ненавистной тюрьме, первым побуждением было бежать к ним. Я грудью встречала опасности ради их освобождения – неужели стану теперь причиной их смерти? Эта мысль причиняла нестерпимые муки. Моя благодетельница пыталась успокоить меня, говоря, что тетушка хорошо заботится о детях, пока они остаются в тюрьме. Но мне лишь стало больнее от мысли, что милая старая тетушка, которая всегда была так добра к осиротевшим детям своей сестры, должна сидеть в тюрьме за единственное преступление – любовь к ним. Полагаю, друзья опасались безрассудных действий с моей стороны, зная, что я не мыслю жизни без детей. Я получила записку от Уильяма. Написана она была вкривь и вкось, но я сумела разобрать следующие слова: «Где бы ты ни была, милая сестра, молю тебя не приходить. Все мы в намного лучшем положении, чем ты. Если придешь, уничтожишь всех. Они заставят тебя сказать, где ты была, или убьют тебя. Прими совет друзей – если не ради меня и детей, то хотя бы ради тех, кого ты уничтожишь».
Бедный Уильям! Ему приходилось страдать за то, что он был моим братом. Я вняла совету и затаилась. Тетушку выпустили к концу месяца, потому что миссис Флинт больше не могла без нее обходиться. Она устала сама вести дом. Еще бы, это так утомительно – заказывать для себя обед, а потом еще и есть его! Дети остались в тюрьме, где Уильям делал все, что мог, для их удобства. Иногда Бетти ходила проведать их и приносила новости. Ей не дозволяли входить в тюрьму, но Уильям поднимал детей на руках к зарешеченному окошку, чтобы она с ними поговорила. Когда она пересказывала их детский лепет и говорила, что они хотят увидеться с матушкой, слезы струились по моим щекам. Тогда старушка Бетти восклицала:
– Господь с тобой, детка, и чего ты ревешь? Эта мелюзга тебя доконает. А ну, хватит нюни распускать! С цыплячьим сердечком-то в этом мире не выживешь.
Добрая душа! Она прошла свой земной путь бездетной. Никогда малютки не обвивали ручонками ее шею, никогда их нежные глазки не заглядывали в ее глаза, никогда милые голосочки не называли ее матерью; она никогда не прижимала к сердцу собственных младенцев с чувством, что даже в оковах есть ради чего жить. Как могла она понять мои чувства? Муж Бетти нежно любил детей и не мог взять в толк, почему Бог отказал ему в этой милости. Он был опечален, когда пришел к Бетти с новостью, что Эллен забрали из тюрьмы и отвезли в дом доктора Флинта. Незадолго до того, как дочь забрали в тюрьму, она переболела корью, и эта болезнь тяжело сказалась на ее глазах. Доктор забрал ее домой, чтобы полечить. Они всегда боялись доктора и его жены и никогда не бывали внутри их дома. Бедная малютка Эллен весь день проплакала, просясь обратно в тюрьму. Детская интуиция не ошибается! Она знала: в тюрьме ее любят. Крики и рыдания раздражали миссис Флинт. Еще до наступления вечера она позвала одного из рабов и сказала:
– Билл, унеси это отродье обратно в тюрьму. Я не могу слышать ее вопли. Будь она поспокойней, я бы оставила шалунью себе. Со временем из нее вышла бы удобная личная горничная для дочери. Но если она останется здесь, с ее-то белым личиком, я ее либо прибью, либо избалую. Надеюсь, доктор образумится и продаст их за тридевять земель. Что до их матери, ее милости еще предстоит узнать, чего она добилась своим побегом. Кажется, к детям у нее меньше чувств, чем у коровы к теленку. Будь это не так, она бы уже давным-давно вернулась, чтобы вызволить их из тюрьмы и избавить нас от всех расходов и хлопот. Никчемная девка! Когда ее поймают, она будет сидеть в тюрьме в кандалах год и шесть месяцев, а потом ее продадут на сахарную плантацию. Я еще увижу ее укрощенной! Ну, что стоишь, Билл? Почему ты до сих пор не унес это отродье? Только помни – не позволяй никаким черномазым заговаривать с ней на улице!
Когда эти слова пересказали мне, я улыбнулась на замечание миссис Флинт о том, что она либо прибьет, либо избалует мою дочь. И подумала про себя, что последнее маловероятно. Я всегда считала одним из особых произволений Божьих то, что Эллен плакала навзрыд, пока ее не вернули в тюрьму.
Тем же вечером доктора Флинта вызвали к пациентке, от которой он вернулся только следующим утром. Проходя мимо дома бабушки, он увидел в окне свет и подумал про себя: «Наверняка это как-то связано с Линдой». Он постучался, и бабушка отворила.
– Что это вы уже на ногах в такую рань? – спросил доктор. – Я увидел у вас свет и подумал зайти и сказать вот что: мне удалось узнать, где сейчас Линда. Я знаю, как ее заполучить, и еще до полудня она будет у меня в руках.
Когда доктор отвернулся, бабушка и дядя встревоженно переглянулись. Они не знали, правда это или всего лишь одна из уловок, рассчитанная на то, чтобы их переполошить. Не понимая, что делать, родные решили передать весточку Бетти. Не желая напугать хозяйку, она решилась перепрятать меня самостоятельно. Подруга пришла ко мне и велела поскорее вставать и одеваться. Мы поспешили вниз по лестнице, далее через двор и в кухню. Бетти заперла дверь и подняла одну половицу. В подпол мы положили буйволиную шкуру и кусок ковра, чтобы можно было лечь, а сверху я набросила одеяло.
– Тут и лежи, – сказала Бетти, – пока я не проведаю, вправду про тебя пронюхали али нет. Они похвалялись, что ты попадешься к ним в лапы еще до полудня. Да только птичка-то в клетке была, а теперича нету! Остаться им на сей раз с носом, помяни мое слово. А когда в моих вещах примутся рыться, ужо эта черномазая им взбучку-то задаст!
В моем неглубоком укрытии хватало места лишь для того, чтобы поднести руки к лицу и смахнуть пыль с глаз, ибо Бетти проходила надо мною раз по двадцать в час, снуя между очагом и шкафом. Когда в кухне не было никого, кроме нее, я слышала, как она осыпает проклятиями доктора Флинта и все его племя, время от времени приговаривая со смешком: «Накося-выкуси, а черномазая-то поумнее вашего!» Когда забегали горничные, она умела хитростью разговорить их, чтобы я послушала их разговоры. Она повторяла им якобы услышанные сплетни о том, что меня видели там-то, и сям-то, и еще в таком-то месте. На что те отвечали, что я не такая глупышка, чтобы оставаться в этих краях; мол, я уже в Филадельфии, а то и в самом Нью-Йорке.