Когда все улеглись по постелям и уснули, Бетти подняла половицу и сказала:
– Вылазь, детка, вылазь. Ничегошеньки они не знают. Это все враки белых, чтоб негров застращать.
Я думала, что доктор Флинт вскоре падет духом и, потеряв надежду сделать из моих детей наживку для беглянки, захочет их продать.
Через несколько дней после приключения мне пришлось пережить куда больший испуг. Когда сидела, затаившись в убежище над лестницей, и радостные видения проплывали в сознании. Я думала, что доктор Флинт вскоре падет духом и, потеряв надежду сделать из моих детей наживку для беглянки, захочет их продать. Я знала, кто готов их купить. И вдруг до меня донесся голос, при звуке которого кровь застыла в жилах. Слишком хорошо знала я его и слишком боялась, чтобы не узнать в первый же миг старого хозяина. Он был в этом доме, и первой мыслью было, что он пришел схватить меня. Я в ужасе оглянулась по сторонам. Пути к спасению не было. Голос стал затихать. Я предположила, что с доктором вместе явился констебль и они сейчас обыскивают дом. Несмотря на тревогу, я не забыла, какую беду могу навлечь на великодушную благодетельницу. Казалось, я рождена приносить одни печали всем, кто водил со мною дружбу, и это донельзя отравляло и без того горькую чашу моей жизни. Через некоторое время я услышала приближавшиеся шаги; в замке двери повернулся ключ. Я прижалась к стене, чтобы удержаться на неверных ногах. Потом отважилась поднять взгляд… В дверях стояла благодетельница – одна. Буря чувств лишила меня дара речи, и я безмолвно осела на пол.
– Я так и думала, что ты услышишь голос хозяина и перепугаешься, – сказала она, – и, зная это, пришла сказать, что бояться нечего. Можешь даже вволю посмеяться над стариком. Он так уверен, что ты в Нью-Йорке, что пришел просить взаймы пятьсот долларов, чтобы отправиться туда за тобой. Моя сестра дает деньги в долг под проценты. Он взял их и нынче вечером рассчитывает отправиться туда. Так что ты на время в безопасности. Доктор лишь облегчит свой карман, охотясь за птичкой, что осталась за спиной.
XIXДети проданы
Доктор вернулся из Нью-Йорка, разумеется, не достигнув цели. Он потратил значительную сумму денег и был весьма не в духе. Мой брат и дети сидели в тюрьме уже два месяца, а это тоже влекло за собою некоторые расходы. Друзья решили, что настал благоприятный момент сыграть на его расстроенных чувствах. Мистер Сэндс послал перекупщика, чтобы предложить доктору девятьсот долларов за брата Уильяма и еще восемьсот за обоих детей. Это была высокая цена по тогдашним меркам; но предложение было отвергнуто. Будь вопрос лишь в деньгах, доктор легко продал бы любого мальчика одного с Бенни возраста за две сотни долларов; но тогда пришлось бы отказаться от мечты о мести. С другой стороны, он нуждался в деньгах и стал обдумывать сделку. Он знал, если сможет оставить у себя Эллен до пятнадцати лет, то сумеет продать ее за высокую цену; но, полагаю, он здраво рассудил, что за это время она может умереть или ее могут украсть. В общем, тем или иным путем он пришел к выводу, что лучше принять предложение работорговца. Встретив его на улице, доктор спросил, когда тот собирается покинуть город.
– Нынче же, в десять вечера, – был ответ.
– Ах, так скоро? – переспросил доктор. – Я тут поразмыслил над вашим предложением и решил отдать этих трех негров, если поднимете цену до тысячи девятисот долларов.
После недолгого торга торговец согласился. Он потребовал сразу же выписать купчую и подписать ее, поскольку у него оставалось много дел на то недолгое время, которое он должен был провести в городе. Доктор пошел в тюрьму и сказал Уильяму, что вернет его на прежнюю службу, если он пообещает примерно вести себя, но брат ответил, что предпочтет быть проданным.
– Ах, так?! Значит, быть тебе проданным, неблагодарный негодяй! – воскликнул доктор.
Меньше чем через час деньги были уплачены, бумаги подписаны и скреплены печатями, а брат и дети оказались в руках торговца.
Сделка была оформлена второпях, и после ее завершения вернулась характерная для доктора подозрительность. Он снова явился к перекупщику и сказал:
– Сэр, я пришел, дабы наложить на вас обязательство под штраф в тысячу долларов не продавать никого из этих негров в этом штате.
Меньше чем через час деньги были уплачены, бумаги подписаны и скреплены печатями, а брат и дети оказались в руках торговца.
– Поздно спохватились, милейший, – ответил торговец, – сделка закрыта.
Более того, он уже перепродал всех троих мистеру Сэндсу, но не упомянул об этом. Доктор потребовал, чтобы он заковал в кандалы «этого негодяя Билла» и провел их задними улочками, когда будет выводить партию из города. Работорговцу дали тайные инструкции уважить пожелания доктора. Моя добрая тетушка пошла в тюрьму, чтобы попрощаться с детьми, полагая, что теперь они будут собственностью перекупщика, и она с ними более не увидится. Когда она усадила Бенни к себе на колени, тот сказал:
– Тетушка Нэнси, я хочу кое-что тебе показать, – затем подвел ее к двери и показал длинный ряд зарубок. – Дядюшка Уилл научил меня считать. Я делал зарубку на каждый день, который провел здесь, и всего оказалось шестьдесят дней. Это очень долго, а теперь перекупщик заберет меня и Эллен с собой. Он нехороший человек. Это неправильно – забирать у бабушки детей. Я хочу к матушке!
Бабушке сообщили, что дети будут ей возвращены, но попросили пока вести себя так, будто их действительно отсылали прочь. Она послушно собрала узелок с одеждой и пошла к тюрьме. Придя на место, она увидела, что Уильям в кандалах уже стоит в партии негров, а дети сидят в фургоне торговца. Эта сцена показалась ей слишком непохожей на розыгрыш. Бабушка так испугалась, что может произойти какой-то обман или ошибка, что лишилась чувств, и ее отнесли домой.
Когда фургон остановился у гостиницы, из нее вышли несколько джентльменов, пожелавших купить Уильяма, но торговец отверг их предложения, не сказав, что тот уже продан. И вот настал он, час испытаний для этого человеческого стада, которое гнали прочь, точно скот, чтобы продать неведомо куда. Мужей отрывали от жен, родителей от детей, и не суждено им было больше свидеться друг с другом по эту сторону могилы. Заломленные руки и крики отчаяния сопровождали эту сцену.
Доктор Флинт был невероятно доволен, видя, что фургон покинул город, а миссис Флинт удовлетворилась предположением, что мои дети окажутся «за тридевять земель», как ей и хотелось. Согласно тайному уговору, дядя Филипп следовал за фургоном несколько миль, пока караван не добрался до старой фермы. Там торговец стал снимать с Уильяма кандалы и сопроводил это дело словами:
– Ты чертовски умный малый. Я бы с удовольствием оставил тебя себе. Те джентльмены, что хотели тебя купить, говорили, что ты – юноша смышленый и честный и что я должен продать тебя в хороший дом. Наверняка прежний хозяин будет завтра ругаться, на чем свет стоит, и называть себя старым дураком за то, что продал детей. Как я понял, их мамашу он себе уже не вернет. Она, поди, давно сбежала на Север. Прощай, дружище! Помни, что я сделал для тебя доброе дело. Ты должен отблагодарить меня, уговорив всех здешних красивых девиц уйти со мной следующей осенью. Это будет моя последняя поездка. Торговля неграми – дурное дело для человека, у которого есть сердце, – так сказал он, а потом прикрикнул на остальных: – Шевелись, ребята!
И партия рабов двинулась дальше, одному Богу ведомо куда.
Как бы я ни презирала класс работорговцев, которых считаю самыми порочными негодяями на земле, я должна отдать должное этому человеку, ибо у него, по всей видимости, сохранились человеческие чувства.
Как бы я ни презирала класс работорговцев, которых считаю самыми порочными негодяями на земле, я должна отдать должное этому человеку, ибо у него, по всей видимости, сохранились человеческие чувства. Он проникся симпатией к Уильяму еще в тюрьме и хотел сам купить его. Услышав историю детей, он вызвался добровольным помощником, чтобы вызволить их из-под власти доктора Флинта, даже не назначив за это обычные в таких случаях комиссионные.
Дядя Филипп усадил Уильяма и детей в фургон и доставил их обратно в город. Велика была радость в доме бабушки! Занавески были задернуты, свечи зажжены. Счастливая бабушка прижимала внуков к груди. Они обнимали ее, и целовали ее, и хлопали в ладоши, и кричали. Она опустилась на колени и вознесла Богу самую прочувствованную благодарственную молитву. Некоторое время при сем присутствовал их отец, и, хотя такая «родительская связь», которая существовала между ним и детьми, мало значит для сердца или совести рабовладельцев, должно быть, он тоже испытал мгновения чистой радости при виде счастья, которое подарил моей семье.
Мне же ликования в тот вечер не досталось. О событиях дня мне еще никто не сообщил. А теперь я расскажу вам о том, что случилось со мной; хотя вы, вероятно, решите, что это лишнее доказательство суеверия, свойственного рабам. Я сидела на обычном месте, на полу возле окна, откуда могла слышать многое из того, о чем говорили на улице, оставаясь невидимой для всех. Семейство благодетельницы уже отошло ко сну, и вокруг было тихо. Я сидела и думала о детях, когда услышала негромкую мелодию. Под окном прошла группа музыкантов, наигрывавших песню «Дом, милый дом». Я слушала эти затихавшие звуки, пока они не перестали напоминать музыку; в какой-то момент они стали походить на тихие детские стоны. Мне показалось, сердце вот-вот разорвется. Я встала со своего места и опустилась на колени. Луч луны падал из окна на пол передо мной, и посреди этого столба света вдруг явились силуэты обоих детей. Они вскоре исчезли, но я видела их отчетливо. Кто-то назовет это грезой, кто-то – видением. Мне неведомо, что это было, но оно произвело сильное впечатление на мой ум, и я ощутила полную уверенность, что с малютками что-то произошло.