[30] до болот. Мой страх перед змеями усилился из-за полученного недавно ядовитого укуса, и изобилие их в этом тайном месте вызывало у меня ужас. Но я была не в том положении, чтобы выбирать, и с благодарностью приняла лучшее, что могли для меня сделать мои бедные преследуемые друзья.
Питер высадился на берег первым и большим ножом стал прорубать тропу в зарослях бамбука и всевозможных колючих кустарников. Потом вернулся, взял меня на руки и перенес на полянку, вырубленную в гуще бамбука. Еще до того, как мы ее достигли, на нас накинулись полчища комаров. За какой-то час их укусы настолько отравили мою плоть, что я представляла собой жалкое зрелище. Когда полностью рассвело, стало видно, что вокруг кишмя кишат змеи. Я за свою жизнь привыкла к их виду, но эти рептилии были крупнее всех, когда-либо виденных ранее. И по сей день я содрогаюсь, вспоминая то утро. Когда день стал клониться к вечеру, число змей возросло настолько, что приходилось беспрерывно колотить их палками, чтобы они не ползали прямо по нам. Окружавший нас бамбук был таким высоким и рос так густо, что просматривался лишь на очень небольшое расстояние. Незадолго до наступления темноты мы устроили себе насест ближе ко входу на болота, опасаясь потерять из виду обратную дорогу к шлюпке. Вскоре услышали плеск весел по воде и тихий свист: это был сигнал, о котором мы договорились. Мы торопливо пробрались к шлюпке, и нас привезли обратно на судно. Я провела ночь в страданиях, ибо душные болотные испарения, укусы комаров и постоянный страх перед змеями вызвали сильный жар. Едва я забылась сном, как пришли мужчины и сказали, что пора возвращаться на это жуткое болото. Я едва сумела собраться с мужеством, чтобы встать. Но даже эти огромные ядовитые змеи меньше пугали воображение, чем белые люди, которых в южном обществе именуют цивилизованными.
Но даже эти огромные ядовитые змеи меньше пугали воображение, чем белые люди, которых в южном обществе именуют цивилизованными.
На сей раз Питер взял с собой табак для сожжения, чтобы отпугивать комаров. На них это оказало желаемый эффект, но мне обеспечило тошноту и сильную головную боль. С наступлением темноты мы вновь вернулись на судно. Весь день мне было так худо, что Питер объявил, что я должна вернуться домой этой же ночью, даже если патрулировать улицы будет сам дьявол. Мне сказали, что тайное убежище обустроено у бабушки. Я не могла представить, как можно спрятать меня в ее доме, каждый уголок которого семейство Флинтов знало как свои пять пальцев. На это сказали: подожди и увидишь. Мы пристали к берегу и смело пошли по улицам к дому бабушки. На мне снова была матросская одежда, а лицо я вычернила углем. Как и в прошлый раз, мы разминулись с несколькими людьми, которых я знала. Отец моих детей прошел так близко, что я задела его плечом, но даже он не догадался, кто перед ним.
– Хорошенько порадуйся этой прогулке, – посоветовал друг Питер, – поскольку вряд ли другая будет скоро.
В его голосе послышалась печаль. Как хорошо, что он по доброте душевной скрыл от меня, какой жалкой дыре предстояло стать моим прибежищем на долгое время!
XXIТайное убежище
Сарайчик был пристроен к бабушкиному дому много лет назад. Поперек балок уложили доски, и между ними и крышей получился крохотный чердак, где никогда не жил никто, кроме крыс и мышей. Крыша была односкатная, крытая лишь дранкой, как заведено по южному обычаю. Размером чердак был всего девять футов в длину и семь в ширину[31]. В самой высокой части высота его составляла три фута[32] и резко снижалась к полу из незакрепленных досок. Ни свету, ни воздуху доступа не было. Дядя Филипп, который был плотником, весьма искусно сделал в полу скрытый люк, который теперь сообщался с кладовой. Это он провернул, пока я пряталась на болотах. Дверь кладовой выходила на веранду. В это убежище меня и сопроводили, как только я вошла в дом. Воздух был душным, темнота – полной. На полу лежала постель. Я могла вполне удобно спать на одном боку, но угол кровли был таким отвесным, что на другой бок повернуться невозможно, не ударившись о крышу. Крысы и мыши бегали по постели, но я была утомлена и забылась таким глубоким сном, каким спят несчастные, над которыми пронеслась буря.
Настало утро. Я поняла это лишь по услышанным звукам. Ибо в крохотном логове разницы между днем и ночью не было. Воздуха мне не хватало еще сильнее. Но я устроилась не без удобства. Мне слышны были голоса детей. В этих звуках были и радость, и печаль. От них у меня ручьем лились слезы. Как я жаждала поговорить с ними! Как жаждала поглядеть на их личики; но не было ни отверстия, ни трещины, сквозь которую я могла бы подсмотреть хоть одним глазком. Этот вечный мрак подавлял. Казалось ужасным, что придется лежать или сидеть, съежившись, день за днем без единого лучика света. Однако я предпочла такую жизнь доле рабыни, хотя белые считали ее легкой – и такой она была по сравнению с судьбой других. Меня никогда не нагружали работой сверх меры; никогда плеть не полосовала меня с головы до ног; никогда не избивали так, чтобы я не могла перевернуться с одного бока на другой; никогда не приковывали к бревну и не заставляли волочь его за собой, пока я от рассвета до заката трудилась в полях; никогда не клеймили каленым железом и не травили гончими псами. Напротив, пока я не попала в руки доктора Флинта, обращались всегда по-доброму и нежно заботились. До этого момента я и не желала свободы. Но, хотя моя жизнь в рабстве была относительно избавлена от ее обычных тягот, смилуйся, Боже, над женщиной, принужденной вести такую жизнь!
Крысы и мыши бегали по постели, но я была утомлена и забылась таким глубоким сном, каким спят несчастные, над которыми пронеслась буря.
Пищу передавали через сооруженный дядей люк, и бабушка, дядя Филипп и тетушка Нэнси пользовались возможностью, чтобы подняться и поболтать со мной через отверстие. Но разумеется, в дневное время это было небезопасно. Я не могла принять положение стоя, но ради моциона ползала по логову. Однажды стукнулась головой о какой-то предмет и, ощупав его, поняла, что это буравчик. Дядя воткнул его рядом с тем местом, где сооружал люк. Я возрадовалась так, как мог бы Робинзон Крузо, обнаружив подобное сокровище. Эта находка навела меня на удачную мысль. Я сказала себе: «Теперь у меня будет свет. Теперь я увижу детей». Я не смела начать работу днем из страха привлечь внимание. Но ощупала все вокруг и, найдя сторону, ближайшую к улице, где детей можно было видеть чаще, воткнула в стену буравчик и стала ждать вечера. Я просверлила три ряда дырочек, один над другим; затем высверлила промежутки между ними. Так у меня получилось одно отверстие около дюйма в длину и столько же в ширину[33]. Я просидела возле него до поздней ночи, наслаждаясь просачивавшейся внутрь струйкой воздуха. А утром стала высматривать детей. Первым человеком, которого я увидела на улице, был доктор Флинт. Я содрогнулась, охваченная суеверным чувством, что это дурное предзнаменование. Затем мимо прошли несколько знакомых. Наконец я услышала веселый детский смех, и вскоре два милых личика уже глядели на меня, словно знали, что я там, и сознавали радость, которую мне доставляют. Как жаждала я сказать им, что я здесь!
Мое состояние к этому времени немного выправилось. Но я несколько недель страдала от сотен крохотных красных насекомых, тоненьких, как кончик иглы, которые проникали в кожу и вызывали нестерпимое жжение. Добрая бабушка поила меня травяными чаями и давала охлаждающие средства, и я наконец от них избавилась. Жара в логове стояла несусветная, ибо от палящего летнего солнца меня защищала лишь тонкая дранка. Но были и свои утешения. Через потайной глазок я наблюдала за детьми, а когда они оказывались достаточно близко, слышала разговоры. Тетушка Нэнси приносила новости, какие удавалось услышать в доме у доктора Флинта. От нее я узнала, что доктор написал в Нью-Йорк одной цветной женщине, которая родилась и выросла в нашей округе и прониклась ее заразным духом. Он предложил награду, если она сможет хоть что-то обо мне разузнать. Не знаю, какова была природа ее ответа, но вскоре после его получения доктор спешно отбыл в Нью-Йорк, сказав семье, что ему нужно совершить важную сделку. Я провожала его взглядом, когда он шел мимо по дороге к пароходу. Какое было удовлетворение знать, что нас разделят мили воды и суши, пусть даже ненадолго; и еще больше радовало то, что он полагает, будто я нахожусь в свободных штатах. Моя тесная берлога казалась не такой ужасной. Он вернулся, как из первой поездки, не получив никаких удовлетворительных сведений. Когда следующим утром он проходил мимо нашего дома, Бенни стоял у ворот. Сын слышал, как говорили, что доктор поехал искать меня, и окликнул его:
– Доктор Флинт, вы привезли домой матушку? Я хочу ее увидеть.
Доктор в гневе топнул на него ногой и воскликнул:
– Убирайся с дороги, ты, проклятый маленький негодяй! Если не уберешься, голову отрежу!
Бенни в испуге убежал в дом со словами:
– Вы не сможете снова посадить меня в тюрьму! Я теперь вам не принадлежу!
Хорошо, что ветер унес эти слова прочь и они не достигли ушей доктора. Я рассказала об этом бабушке, когда у нас состоялся очередной разговор у люка, и попросила не позволять детям разговаривать непочтительно с этим гневливым стариком.
Настала осень, принеся с собой приятное ослабление жары. Мои глаза привыкли к тусклому свету, и, держа книгу или работу в определенном положении рядом с проделанным отверстием, я ухитрялась читать и шить. Это было большое облегчение от утомительного однообразия жизни. Но когда пришла зима, холод стал проникать сквозь тонкую кровлю, и я ужасно мерзла. Зимы на Юге не такие долгие и суровые, как в северных широтах; но устройство домов не защищает от холода, а тесная берлога была особенно неуютна. Добрая бабушка приносила одеяла и горячее питье. Нередко приходилось целыми днями лежать в постели, чтобы не дрожать от холода, но, несмотря на все предосторожности, руки и ноги были в цыпках. О, эти долгие мрачные дни, когда глазу не на чем задержаться, никакие мысли не занимали ум, кроме ужасного прошлого и неопределенного будущего! Я радовалась, когда выдавался день достаточно теплый, чтобы выползти из одеял и сесть у глазка, наблюдая за прохожими. У южан заведено останавливаться и разговаривать на улицах, и я слышала много разговоров, не предназначенных для моих ушей. Так я узнала, что охотники за рабами строят планы поимки бедной беглянки. Несколько раз в разговоре мелькали упоминания о докторе Флинте, обо мне и об истории моих детей, которые в это время, наверное, играли рядом с воротами. Один из собеседников сказал: «Я бы и мизинцем не шевельнул, чтобы поймать ее и вернуть в собственность старика Флинта».