Мрачные мысли мелькали в уме, пока я день за днем лежала. Я старалась быть благодарной за маленькую келью, какой бы жалкой она ни была, и даже любить ее – как часть той цены, которую уплатила за выкуп детей. Иногда я думала, что Бог – сострадательный Отец, который простит мне грехи ради моих страданий. В другие моменты казалось, что в божественном правлении нет ни справедливости, ни милосердия. Я задавалась вопросом, почему проклятию рабства позволено существовать и почему меня с самой юности подвергали стольким преследованиям и несправедливостям. Все эти вещи образовали непостижимую тайну, которая и по сей день не разъяснилась для моей души так, как, я верю, разъяснится на том свете.
В разгар болезни бремя тревог и тяжких трудов подкосило бабушку. Мысль о возможности потерять ту, которая всегда была мне лучшим другом и матерью моим детям, стала самым горьким испытанием за всю жизнь. О, как искренне молилась я о ее выздоровлении! Как тяжело было осознание, что я не могу ухаживать за ней, так долго и так нежно заботившейся обо мне!
Однажды детские крики всполошили меня, придав сил, чтобы подползти к потайному глазку, и я увидела во дворе сына, залитого кровью. Свирепый пес, которого обычно держали на цепи, набросился на него и искусал. Послали за доктором, и я слышала стоны и крики моего дитя, когда доктор зашивал его раны. О, какая пытка для сердца матери – слушать это и быть неспособной пойти к своему ребенку!
Но детство подобно весеннему дню: то дождь, то солнце. Еще и ночь не настала, а Бенни был уже весел, оживлен и грозил псу прибить его, и велика была его радость, когда доктор на следующий день сказал ему, что пес этот покусал еще одного мальчика и был застрелен. Бенни оправился от ран, но ходить смог нескоро.
Когда стало известно о болезни бабушки, многие ее покупательницы стали наведываться, чтобы порадовать гостинцами и спросить, есть ли у нее все, что нужно. Однажды вечером тетушка Нэнси попросила позволения поухаживать за больной матерью, и миссис Флинт ответила: «Не вижу никакой нужды идти туда. Я не могу без тебя обойтись». Но когда узнала, что другие леди из округи проявляют такое внимание, она, не желая, чтобы ее превзошли в христианском милосердии, тоже вплыла в дом с величественной снисходительностью и постояла у ложа той, которая любила ее во младенчестве и которой отплатили столь прискорбными несправедливостями. Казалось, она была удивлена, увидев, что бабушка так больна, и выбранила дядю Филиппа за то, что он не послал за доктором Флинтом. Она сама сразу же отправила за ним, и тот пришел. Как бы безопасно ни было мне в убежище, знай я, что он находится так близко, я бы испугалась. Он объявил, что состояние весьма критическое, и сказал, что, если пожелает того ее лечащий врач, он начнет посещать ее. Никто не хотел, чтобы он заявлялся в дом в любое время, и к тому же мы не были расположены дать ему шанс выставить нам большой счет.
Когда миссис Флинт уходила, Салли объяснила, по какой причине Бенни хромает, а именно – что его покусала собака. «Вот и славно, – ответила эта добрая леди. – Жаль, что не загрызла. Хорошо бы послать его матери весточку об этом. Ничего, ее день еще настанет. Собаки и до нее доберутся». С этими христианскими словами они с мужем отбыли и, к моему великому удовлетворению, больше не возвращались.
С чувствами невыразимой радости и благодарности я узнала от дяди Филиппа, что кризис миновал и бабушка будет жить.
С чувствами невыразимой радости и благодарности я узнала от дяди Филиппа, что кризис миновал и бабушка будет жить. Теперь я могла сказать от чистого сердца: «Бог милосерден. Он избавил меня от мук понимания, что я была причиной ее смерти».
XXIVКандидат в конгресс
Лето почти окончилось, когда доктор Флинт в третий раз поехал в Нью-Йорк искать меня. Два кандидата от нашего штата избирались в Конгресс, и он вернулся как раз ко времени голосования. Отец моих детей был кандидатом от вигов[36]. Доктор до тех пор был ярым вигом, но теперь приложил всю энергию, чтобы нанести поражение мистеру Сэндсу. Он приглашал большие компании мужчин застольничать в тени деревьев у своего дома; ром и бренди лились рекой. Если какой-нибудь бедняк топил свой разум в чаше и, в откровенности веселящегося сердца, объявлял, что не собирается голосовать за кандидата от демократов, его без церемоний выпроваживали со двора.
Но зря доктор тратил свое спиртное. Мистер Сэндс был избран – событие, которое навело меня на тревожные мысли. Он до сих пор не освободил моих детей, и в случае его смерти они оказались бы в распоряжении его наследников. Два тоненьких голоска, которые часто достигали моих ушей, казалось, молили не позволить их отцу уехать, не предприняв попытки добиться от него свободы. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз говорила с ним. Я даже не видела его с того вечера, когда, неузнанная, разминулась с ним на улице в своем матросском обличье. Я полагала, что он зайдет перед отъездом, чтобы дать бабушке указания касательно детей, и определилась, как буду действовать.
Накануне его отъезда в Вашингтон, ближе к вечеру, я совершила нужные приготовления, чтобы спуститься из укрытия в кладовую. Я стала такой негибкой и неловкой, что лишь с великими трудностями перебиралась с места на место, то и дело останавливаясь передохнуть. Когда добралась до кладовой, ноги подкосились, и я, обессиленная, упала на пол. Казалось, я больше никогда не смогу пользоваться конечностями. Но цель, которую я себе поставила, собрала воедино оставшиеся силы. Я на четвереньках поползла к окну и, прячась за бочкой, стала ждать его прихода. Часы пробили девять, а мне было известно, что пароход отплывает между десятью и одиннадцатью. Надежды таяли. Но вскоре я услышала его голос, говоривший кому-то:
– Подожди меня минутку. Я хочу повидаться с тетушкой Мартой.
Когда он вышел из дома и проходил мимо окна, я проговорила:
– Остановитесь на миг и дайте мне сказать о моих детях.
Он вздрогнул, замешкался, но потом прошел мимо и вышел за ворота. Я прикрыла ставень, приоткрытый заранее, и рухнула на пол рядом с бочкой. Я много страдала в жизни, но редко случалось мне получать более сильный удар, чем сейчас. Значит, дети так мало для него значат? Неужели у него совсем нет сочувствия к их несчастной матери, раз он не желает даже мгновение послушать ее, когда она за них просит? Болезненные воспоминания настолько захватили меня, что я забыла, что не заперла ставень на крюк, и не вспоминала об этом до тех пор, пока не услышала, как кто-то его открывает. Я подняла голову. Он вернулся.
– Кто звал меня? – спросил он приглушенным тоном.
– Это я, – ответила я.
– О, Линда, – отозвался он, – я узнал твой голос, но боялся ответить, чтобы друг меня не услышал. Зачем ты пришла? Как могла ты так рисковать собой, придя в этот дом? Они с ума сошли, если допустили это! Того и гляди, вы себя погубите.
Я не хотела делать его соучастником, сообщая о своем убежище, поэтому просто сказала:
– Я думала, вы зайдете, чтобы попрощаться с бабушкой, и поэтому пришла, чтобы сказать вам пару слов об освобождении детей. Мало ли что может случиться за те шесть месяцев, что вы будете не здесь, а в Вашингтоне, и мне кажется неправильным, если вы подвергнете их риску таких перемен. Для себя я не хочу ничего; все, о чем я прошу, – чтобы вы освободили моих детей или оставили кому-либо из друзей поручение это сделать, прежде чем уедете.
Он пообещал это сделать и выразил полную готовность принять любые меры, благодаря которым меня можно будет выкупить.
Послышались шаги, и пришлось торопливо захлопнуть ставень. Я хотела заползти обратно в логово, не давая родственникам знать о том, что сделала, ибо знала – они сочтут это совершенно неподобающим поступком. Но мистер Сэндс снова вошел в дом, сказал бабушке, что разговаривал со мной через окошко кладовой, и попросил ее не позволять мне оставаться в доме на ночь. Он сказал, что для меня верхом безумия было прийти туда; что все мы, несомненно, себя погубим. К счастью, он слишком спешил, чтобы дожидаться ответа, иначе добрая старушка непременно рассказала бы ему обо всем.
Я попыталась подняться на чердак, но обнаружила, что вверх забираться труднее, чем спускаться. Теперь, когда миссия была исполнена, те немногие силы, что поддерживали меня все это время, иссякли, и я беспомощно осела на пол. Бабушка, встревоженная тем, что я пошла на такой риск, дождавшись темноты, пришла в кладовую и заперла дверь.
– Линда, – прошептала она, – где ты?
– Здесь, у окна, – отозвалась я. – Я не могла позволить ему уехать, не освободив детей. Кто знает, что может случиться?
– Давай, поднимайся, дитя, – заторопила бабушка, – негоже оставаться здесь ни минуты. Ты поступила нехорошо, но не мне винить тебя, бедняжка!
Я сказала, что не сумела вернуться на чердак без посторонней помощи, и ей придется позвать дядю. Пришел дядя Филипп, которому жалость помешала меня выбранить. Он отнес меня обратно в темницу, ласково уложил на ложе, напоил лекарством и спросил, может ли еще что-то сделать. Потом ушел, а я осталась наедине с собственными мыслями – кромешными, как окружавшая меня полуночная тьма.
Друзья опасались, что я стану калекой на всю жизнь, а я так устала от заточения, что, если бы не надежда еще когда-нибудь послужить детям, была бы счастлива умереть; но ради них готова была держаться.
XXVСостязание в хитрости
Доктор Флинт не отказался от надежды вернуть меня. Время от времени он говорил бабушке, что я еще вернусь и добровольно сдамся; и когда я это сделаю, меня смогут купить родственники или любой человек, который выскажет пожелание. Я слишком хорошо знала его лисью натуру, чтобы не понять – это расставленная ловушка; так же хорошо понимали это и друзья. И решилась поставить свою хитрость против его коварства. Чтобы заставить его поверить, что я в Нью-Йорке, я решила отправить ему письмо с обратным адресом в этом городе. Я отправила за другом Питером и спросила его, знает ли он какого-нибудь надежного моряка, который мог бы отвезти письмо в Нью-Йорк и отнести его на почту. Питер ответил, что знает одного человека, которому доверил бы собственную жизнь в любом конце света. Я напомнила, что предприятие рискованное. Он ответил, что знает это, но готов сделать что угодно, чтобы помочь. Я ответила, что мне нужна нью-йоркская газета, чтобы разузнать точные названия улиц. Питер сунул руку в карман и сказал: