читать годы страданий за время этого праздника, столь радостного для свободных. В день наступления нового года, предшествовавший смерти тетушки, одну из моих подруг, которую звали Фэнни, должны были продать на аукционе, чтобы оплатить долги ее хозяина. Я мысленно была с ней в тот день, а вечером встревоженно спросила, какая ее постигла судьба. Мне сказали, что ее продали одному хозяину, а ее маленьких дочерей – другому, в отдаленную местность; что она бежала от приобретателя и ее не нашли. Ее матерью была старая Эгги, о которой я уже писала. Она жила в маленьком домике, принадлежавшем моей бабушке и выстроенном на одном участке с ее домом. Жилище Эгги подвергли обыску, за ним была установлена слежка, из-за этого патрули ходили так близко, что я была вынуждена безвылазно сидеть в своем логове. Охотников каким-то образом удалось сбить со следа, а вскоре после этого Бенни случайно заметил Фэнни в хижине матери. Он рассказал об этом бабушке, которая велела никогда не упоминать об этом, объяснив страшные последствия, и он ни разу не предал оказанного доверия. Эгги было невдомек, что бабушка знала, где прячется ее дочь, и что сгорбленная спина старой соседки сгибается под таким же, как у нее, бременем тревоги и страха; но эти опасные тайны углубили симпатию между двумя бедными исстрадавшимися матерями.
Мы с подругой Фэнни много недель скрывались на таком близком расстоянии, что могли бы окликнуть друг друга, но она об этом не знала. Мне бы очень хотелось, чтобы она разделила со мной чердак, который казался намного более безопасным убежищем, чем ее собственное; но я причинила столько хлопот бабушке, что казалось неправильным просить ее рисковать еще больше. Мое беспокойство усиливалось. Я слишком долго прожила в боли телесной и мучении духа. Я постоянно боялась, что по случайности или злому умыслу рабство добьется успеха и лишит меня детей. Эта мысль доводила меня едва ли не до неистовства, и я решилась во что бы то ни стало продолжить путь на Полярную звезду. И в момент этого кризиса Провидение открыло для меня неожиданный способ побега. Однажды вечером пришел Питер и попросил позволения поговорить со мной.
– Твой день настал, Линда, – сказал он. – Я нашел возможность отправиться в свободные штаты. У тебя есть две недели, чтобы принять решение.
Эта новость, как мне показалось, была слишком хороша, чтобы быть правдой; но Питер объяснил обстоятельства и сказал: единственное, что я должна сделать, – сказать «да». Я собиралась ответить с радостью, как тут на ум пришла мысль о Бенни. Я сказала, что искушение невероятно велико, но ужасно боюсь предположительной власти доктора Флинта над моим ребенком и не могу просто уехать и бросить его здесь. Питер горячо возражал. Он убеждал, что такой хороший шанс может больше не представиться; Бенни свободен, и его могут прислать ко мне, и ради благополучия детей я не должна мешкать ни минуты. Я сказала, что посоветуюсь с дядей Филиппом. Тот порадовался плану и стал просить меня ехать в любом случае. Он обещал, что, если жизнь его пощадит, он либо привезет, либо пришлет ко мне сына, как только я доберусь до безопасного места. Я решилась ехать, но подумала, что бабушке лучше ничего не говорить до самого отъезда. Однако дядя думал, что эта потеря ударит по ней еще больнее, если я уеду внезапно.
– Я уговорю ее, – пообещал он, – и сумею убедить, что это совершенно необходимо, не только ради тебя, но и ради нее самой. Ты же не слепая, чтобы не видеть того факта, что она вот-вот рухнет под своим бременем.
Слепой я не была. И знала, что необходимость скрывать меня была вечным источником тревоги, и чем больше лет прибавлялось бабушке, тем больший нервный страх перед разоблачением ее охватывал. Дядя поговорил с ней, и наконец ему удалось убедить старушку, что необходимо воспользоваться шансом, столь неожиданно представившимся.
Предвкушение момента, когда я буду свободной женщиной, едва не подкосило и мое слабое здоровье. Возбуждение прибавляло сил и в то же время вгоняло в растерянность. Я занялась приготовлениями к путешествию и к тому, что мой сын последует за мной. Я решилась поговорить с ним до отъезда, дать ему наставления и советы и рассказать, с каким нетерпением я буду ждать его на Севере. Бабушка как могла часто прокрадывалась ко мне, чтобы прошептать слова напутствия. Она настаивала, чтобы я написала доктору Флинту, как только прибуду в свободные штаты, с просьбой продать меня ей. Она сказала, что пожертвует домом и всем, что есть у нее в этом мире, чтобы мы с детьми были в безопасности в любой части света. Если бы она только смогла дожить до момента, когда увидит это, она могла бы умереть в покое. Я обещала милой старой верной подруге, что напишу сразу по прибытии и безопасно отошлю письмо, чтобы оно до нее добралось; но мысленно решила, что больше ни одного цента из ее трудовых сбережений не должно быть потрачено на плату ненасытным рабовладельцам за то, что они называли собственностью. И даже если я сама была не прочь купить то, на обладание чем я и так имела право, обычная человечность не позволила бы принять великодушное предложение бабушки, тем самым лишив ее дома и крова, когда она уже трепетала на краю могилы.
Мне предстояло бежать на судне, но от дальнейших подробностей в описании я воздержусь. Я была в полной готовности к отъезду, но судно неожиданно задержали на несколько дней. Тем временем до городка добрались новости о чудовищном убийстве беглого раба по имени Джеймс. Черити, его мать, была нашей старой знакомой. Я рассказала шокирующие подробности его гибели в описании соседей-рабовладельцев. Моя бабушка, всегда чувствительная к судьбе беглецов, ужасно перепугалась. Она была уверена, что меня ожидает такая же доля, если я не откажусь от своего предприятия. Она рыдала, и стонала, и молила меня не ехать. Ее чрезмерный страх был до некоторой степени заразителен, мое сердце не могло выстоять против ее крайних мучений. Испытывая горькие чувства, я обещала отказаться.
Когда об этом узнал Питер, он был одновременно разочарован и раздосадован. Он указал, что, судя по нашему опыту, пройдет еще много времени, прежде мне представится еще один шанс, и этот слишком хорош, чтобы отбрасывать его. Я ответила, что не нужно его отбрасывать, у меня поблизости прячется подруга, которая будет рада занять место, приготовленное для меня. Я рассказала о бедной Фэнни, и этот добросердечный, благородный человек, который никогда не поворачивался спиной к тем, кто попадал в беду, будь они белыми или чернокожими, выразил готовность помочь ей. Эгги сильно удивилась, когда узнала, что нам известна ее тайна. Она обрадовалась, услышав о такой возможности для Фэнни, и были сделаны нужные приготовления, чтобы отправить ее на борт судна следующей ночью. Обе полагали, что я давно живу на Севере, поэтому мое имя в деле не упоминалось. Фэнни подняли на борт в назначенный час и спрятали в очень маленькой каюте. Эта возможность была приобретена за сумму, которой хватило бы на оплату путешествия в Англию. Но когда людям предлагают отправиться в старую добрую Англию, они берут время на размышление о том, могут ли позволить себе такое удовольствие, в то время как при заключении сделки ради спасения от рабства дрожащая жертва готова воскликнуть: «Возьмите все, что у меня есть, только не выдавайте!»
Мне предстояло бежать на судне, но от дальнейших подробностей в описании я воздержусь.
На следующее утро я глянула в потайной глазок и увидела, что на улице темно и облачно. Вечером мне передали, что ожидается сильный ветер, а судно до сих пор не отчалило. Я все сильнее беспокоилась о Фэнни и о Питере, который сильно рисковал по моему наущению. На следующий день ветер и непогода остались без изменений. Бедная Фэнни была полумертва от страха, когда ее поднимали на борт, и я легко могла представить, как она, должно быть, страдает. Бабушка часто приходила к моему чердаку сказать, как она благодарна за то, что я не уехала. На третье утро она постучала в условном месте, чтобы я спустилась в кладовую. Бедная старушка-страдалица надломилась под бременем бед. Теперь ее было легко испугать. Я обнаружила ее в нервном, возбужденном состоянии, но не заметила, что она забыла запереть дверь, как делала обычно.
Бабушка все сильнее волновалась из-за задержки судна. Она боялась, что все вскроется, и тогда Фэнни, Питера и меня – всех нас запытают до смерти, и Филиппу придет конец, и дом снесут до основания. Бедный Питер! Если ему суждено за его доброту в попытках помочь мне умереть такой страшной смертью, какая недавно постигла бедного Джеймса, то как ужасно это будет для нас всех! Увы, эта мысль была мне знакома, из-за нее мое сердце не раз терзала совесть. Я попыталась подавить тревогу и успокоить бабушку. Она упомянула о тетушке Нэнси, своей дорогой дочери, которую недавно похоронила, и тут совершенно утратила самообладание. Пока она стояла, дрожа и всхлипывая, с веранды послышался голос:
– Да где ж ты, тетушка Марти?
Бабушка вздрогнула и в волнении распахнула дверь, не подумав обо мне. Внутрь шагнула Дженни, та самая зловредная горничная, которая пыталась проникнуть в мою комнату, когда я скрывалась в доме белой благодетельницы.
– Ищу да ищу тебя повсюду, тетушка Марти! – протараторила она. – Моя миссус хочет, чтоб ты ей крекеров своих послала.
Я присела за бочку, которая полностью скрыла меня из виду, но мне показалось, что Дженни смотрела точно на это место, и сердце неистово заколотилось. Бабушка тут же поняла, что натворила, и быстро выпроводила Дженни считать крекеры, заперев за собой дверь. Она вернулась через пару минут, и на лице было написано чистое отчаяние.
– Бедное дитя! – воскликнула она. – Мое легкомыслие тебя погубило! Пароход еще не отплыл. Приготовься немедленно и поезжай с Фэнни. Теперь я тебе и слова не скажу, ибо невозможно предвидеть, что может сегодня случиться.
Послали за дядей Филиппом, и он согласился с предположением матери, что Дженни сообщит обо всем доктору Флинту не позднее чем через двадцать четыре часа. Он посоветовал, если получится, доставить меня на борт судна; если же нет, я должна буду тихо, как мышь, сидеть в логове, где они не смогут найти меня, если не снесут весь дом. Он сказал, что ему не годится ввязываться, потому что в отношении него немедленно возникнут подозрения, но пообещал дать знать обо всем Питеру. Мне не хотелось снова обращаться к другу с просьбой, поскольку я и так подвергла его слишком большой опасности; но казалось, иного выхода не было. Как бы ни раздражала Питера моя нерешительность, он остался верен своей великодушной натуре и сразу же сказал, что приложит все силы, чтобы помочь мне, и верит, что на сей раз я покажу себя более сильной женщиной.