Он тут же направился к пристани и обнаружил, что ветер сменился, и нужное нам судно медленно движется вниз по течению. Под предлогом какой-то срочной надобности он предложил двум лодочникам по доллару каждому, если удастся нагнать его. Питер был человеком более легкого телосложения, чем нанятые им лодочники, и, когда капитан увидел, что они так быстро приближаются, он решил, что офицеры преследуют его судно в поисках беглой рабыни, которая была у него на борту. По его приказу были подняты паруса, но лодка поравнялась с судном, и неутомимый Питер запрыгнул на борт.
Капитан сразу узнал его. Питер попросил его спуститься в каюту, чтобы поговорить о фальшивой банкноте, которую он якобы случайно ему дал. Когда Питер рассказал о своем деле, капитан ответил:
– Что? Та женщина, о которой ты говорил, уже здесь, и я посадил ее туда, где ни ты, ни сам дьявол ее не достанете.
– Но я хочу привезти еще одну, – сказал Питер. – Она тоже оказалась в большой беде, и вам заплатят любую сумму в пределах разумного, если вы остановитесь и возьмете ее.
– Как ее зовут? – спросил капитан.
– Линда, – ответил Питер.
– Это имя женщины, которая уже здесь, – возразил капитан. – Богом клянусь, мне кажется, ты собираешься меня предать!
– О! – воскликнул Питер. – Господь свидетель, я не дам и волоску упасть с вашей головы. Я вам слишком благодарен. Но другая женщина в большой опасности действительно есть. Проявите человечность, остановитесь и заберите ее!
Через некоторое время они пришли к пониманию. Фэнни, и не думая, что я нахожусь в этих краях, назвалась моим именем, хотя придумала себе фамилию Джонсон.
– Линда – имя распространенное, – заметил Питер, – а женщина, которую я хочу привести, – Линда Брент.
Впоследствии я уверилась, что она меня не видела, ибо из этого происшествия ничего так и не вышло, а Дженни была из тех низких людей, которые не замедлят предать страдающего ближнего за тридцать сребреников.
Капитан согласился ждать в определенном месте до вечера, если ему хорошо заплатят за задержку.
Разумеется, тот день выдался тревожным для всех. Но мы пришли к выводу, что если Дженни меня видела, то сообразит, что не стоит давать знать об этом хозяйке, а шанс повидать семью доктора Флинта ей, скорее всего, не представится до вечера, ибо я очень хорошо знала, каковы правила в его доме. Впоследствии я уверилась, что она меня не видела, ибо из этого происшествия ничего так и не вышло, а Дженни была из тех низких людей, которые не замедлят предать страдающего ближнего за тридцать сребреников.
Я завершила приготовления, чтобы отправиться на борт, как только наступили сумерки, оставшееся время решила провести с сыном. Я не разговаривала с Беном семь лет, хотя жила с ним под одной крышей и видела его каждый день, когда чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сидеть у смотрового глазка. Я не осмеливалась выходить дальше кладовой, поэтому его привели туда и заперли нас вдвоем. Мы устроились в таком месте, которое было скрыто от возможного чужого взгляда сквозь дверь веранды. Это была волнующая беседа для нас обоих. После того как мы поговорили и немного поплакали вместе, Бен сказал:
– Матушка, я рад, что ты уезжаешь. Как бы я хотел поехать с тобой! Я знал, что ты была здесь, и так боялся, что они придут и схватят тебя!
Я очень удивилась и спросила его, как он узнал.
Бен ответил:
– Я однажды стоял под стропилами, еще до отъезда Эллен, и услышал, как над дровяным сараем кто-то закашлялся. Не знаю, что навело меня на мысль, что это ты, но я так подумал. Эллен накануне отъезда в комнате не было, и бабушка привела ее обратно ночью. Я подумал: может, она ходила встретиться с тобой, прежде чем уехать. Потому что я слышал, как бабушка шепнула ей: «А теперь ложись спать, и помни – никогда никому не рассказывай».
Я спросила, говорил ли он когда-нибудь о подозрениях сестре. Бен сказал, что никогда; но после того, как услышал мой кашель, если он видел, что сестра играет с другими детьми на этой стороне дома, всегда пытался увести ее на другую сторону из страха, что ее друзья тоже услышат, как я кашляю. По его словам, он старательно остерегался доктора Флинта и, если заставал того за разговором с констеблем или патрульным, всегда говорил об этом бабушке. Теперь я и сама припомнила, что видела беспокойство Бена, когда с этой стороны дома были люди, но в то время никак не могла представить мотив его действий. Такая серьезность может показаться необыкновенной для мальчика двенадцати лет от роду, но рабы, окруженные тайнами, обманами и опасностями, рано учатся подозрительности и бдительности, преждевременно становясь осторожными и хитрыми. Он ни разу не задал вопроса ни бабушке, ни дяде Филиппу, и я часто слышала, как он поддакивал другим детям, когда они заводили разговоры о том, что я живу на Севере.
Однако, даже видя благословенную перспективу свободы, я ощущала глубокую печаль, навсегда покидая эту старую усадьбу.
Я сказала сыну, что теперь действительно еду в свободные штаты, и если он будет хорошим, честным мальчиком, любящим дорогую старую бабушку, то Господь благословит его и приведет ко мне и мы с ним и Эллен будем жить вместе. Он начал жаловаться, что бабушка ничего не ела целый день. Пока он это говорил, щелкнул замок, и вошла бабушка с небольшим мешочком денег, которые хотела дать мне с собой. Я умоляла ее оставить себе хотя бы часть, чтобы заплатить за отправку Бенни на Север, но она настаивала, заливаясь слезами, что я должна взять все.
– Ты можешь расхвораться, когда будешь среди незнакомых людей, – говорила она, – и они пошлют тебя умирать в богадельню!
Ах, моя добрая бабушка!
В последний раз я поднялась в свой тайный уголок. Его безрадостный вид больше не леденил мне кровь, ибо светоч надежды взошел в душе. Однако, даже видя благословенную перспективу свободы, я ощущала глубокую печаль, навсегда покидая эту старую усадьбу, где мне так долго давала приют и защиту милая старая бабушка, где я лелеяла первую юную мечту о любви и где, после того как она поблекла, явились на свет мои дети, чтобы так тесно оплести собою мое безутешное сердце. Когда настал час уходить, я снова спустилась в кладовую. Бабушка и Бенни были там. Она взяла меня за руку и сказала:
– Линда, давай помолимся.
Мы вместе опустились на колени. Одной рукой я прижимала к сердцу ребенка, а другой обнимала верную, любящую старую подругу моих дней, которую предстояло вот-вот покинуть навсегда. Никогда в жизни я не слышала более пламенной мольбы о милосердии и защите. Она пронизала дрожью мое сердце и вдохновила верой в Бога.
Питер ждал на улице. Вскоре я была рядом с ним, слабая телом, но сильная намерением. Я не оглядывалась на старый дом, хотя чувствовала, что больше никогда его не увижу.
XXXНа Север
Как мы добрались до пристани, я не запомнила. В голове словно вихрь кружился; колени подгибались. В назначенном месте нас встретил дядя Филипп, который вышел раньше и двигался другим путем, чтобы достичь пристани первым и дать нам своевременное предупреждение в случае какой-либо опасности. Шлюпка была в полной готовности. Собираясь погрузиться в нее, я почувствовала, как кто-то осторожно подергал меня за подол, а оглянувшись, увидела Бенни, бледного и встревоженного. Он прошептал мне на ухо:
– Я заглядывал в окошко к доктору, он сейчас дома. Прощай, матушка. Не плачь, я приеду.
И поспешил прочь. Я сжала руки доброго дядюшки, которому была стольким обязана, и Питера, отважного, великодушного друга, который вызвался стольким рискнуть, чтобы обеспечить мне безопасность. И по сей день я помню, как его лицо осветилось радостью, когда он рассказывал, как нашел для меня безопасный способ побега. Однако этот умный, предприимчивый, благородным сердцем мужчина был невольником! Невольником, которого можно – по законам страны, называющей себя цивилизованной, – продавать вместе с конями и свиньями! Мы расстались в молчании. Наши сердца были слишком полны, чтобы изливать их в словах!
Шлюпка быстро скользила по воде. Через некоторое время один из матросов сказал:
– Не падайте духом, мадам. Мы благополучно доставим вас мужу в Н.
Поначалу я никак не могла сообразить, что он имеет в виду, но мне хватило ума догадаться, что, вероятно, дело в истории, которую рассказал капитан. Так что я поблагодарила его и выразила надежду, что погода будет благоприятствовать.
Когда я поднялась на палубу, капитан вышел вперед, чтобы поздороваться. Это был пожилой мужчина с приятной внешностью. Он проводил меня в крохотную каюту, где сидела моя подруга Фэнни. Она вздрогнула, словно увидела привидение. Сначала долго глядела на меня в крайнем изумлении, потом воскликнула:
– Линда, ты ли это? Или это твой призрак?
Когда мы заключили друг друга в объятия, мои перевозбужденные чувства уже невозможно было сдержать. Мои рыдания достигли слуха капитана, который вошел и весьма любезно напомнил, что не следует привлекать излишнего внимания. Он выразил пожелание, чтобы мы, когда поблизости покажется другое судно, прятались в каюте; но в остальное время не возражал против нашего пребывания на палубе. Капитан заверил нас, что всегда будет настороже, и если мы станем вести себя достойно, то нам, по его мнению, не будет угрожать никакая опасность. Он представил нас команде как женщин, едущих на встречу с мужьями в городе Н. Мы поблагодарили его и пообещали старательно соблюдать все указания.
Теперь мы с Фэнни тихо и спокойно беседовали в нашей каюте. Она рассказала о страданиях, которые претерпела, совершая побег, и о страхах, терзавших ее, когда она пряталась в доме матери. Но более всего говорила о том, какие муки причинила ей разлука с детьми в тот ужасный день аукциона. Фэнни с трудом поверила, когда я рассказала ей о месте, в котором провела почти семь лет.
– Мы с тобой подруги по несчастью, – сказала я.