– Нет, – возразила она. – Ты вскорости свидишься с детьми, а у меня нет никакой надежды, что я хоть что-то узнаю о своих.
Судно вскоре снялось с якоря, но двигались мы медленно. Ветер был противный, и я не придала бы этому значения, если бы мы успели отойти подальше от городка. Но пока нас и наших врагов не разделили мили водного пространства, мы постоянно опасались, что на борт поднимутся констебли. Капитан и его люди тоже не внушали полного доверия. Мы были настолько в их власти, что, окажись они дурными людьми, положение наше было бы ужасным. Теперь, когда капитану было уплачено за наш проезд, разве мог он не испытывать соблазна заработать еще больше, сдав меня и Фэнни тем, кто объявлял нас собственностью? Я от природы была доверчива, но рабство заставило меня подозревать всех. Фэнни не разделяла моих сомнений в капитане и его людях. Она сказала, что тоже боялась поначалу, но пробыла на борту три дня, пока судно стояло в доке, и никто не выдал ее, все обращались с ней по-доброму.
Я от природы была доверчива, но рабство заставило меня подозревать всех.
Вскоре пришел капитан, который посоветовал подняться на палубу и подышать свежим воздухом. Его дружеские и достойные манеры вкупе со свидетельством Фэнни успокоили меня, и мы пошли с ним. Он указал на удобные сиденья и время от времени завязывал с нами беседу. Капитан, по его словам, сам был урожденным южанином и провел бо́льшую часть жизни в рабовладельческих штатах, а недавно потерял брата, который занимался работорговлей.
– Но, – прибавил он, – это презренный и унизительный бизнес, и я всегда стыдился признавать, что мой брат с ним связан.
Когда проплывали мимо Змеиной Топи, он указал на нее и сказал:
– Это территория рабов, которая попирает все здешние законы.
Я подумала об ужасных днях, которые провела на этих болотах, и, хотя место называлось Змеиной Топью, а не Трясиной Страдания, одного взгляда на него было довольно, чтобы вызвать страдание в моей душе.
Никогда не забуду тот вечер. Каким освежающим был ароматный воздух весны! И как я смогу описать ощущения, когда мы гордо шли под парусами по Чесапикскому заливу? О, прекрасный солнечный свет! Радостный свежий ветер! И можно было наслаждаться ими без страха и ограничений. Я не представляла, какие это чудесные вещи – воздух и солнце, – пока не оказалась их лишена.
Через десять дней мы приблизились к Филадельфии. Капитан сказал, что необходимо прибыть туда ночью, однако ему представляется, что лучше дождаться утра и сойти на берег при свете солнца, ибо это лучший способ избежать подозрений.
Я ответила:
– Вам лучше знать. Но вы же останетесь на борту и будете защищать нас?
Капитан понял, что я его подозреваю, и сказал, что ему очень жаль – даже теперь, когда он доставил нас к концу нашего путешествия, – что я настолько не уверена в нем. Ах, если бы ему когда-нибудь в жизни пришлось быть рабом, он бы понял, как трудно доверять белому человеку! Капитан заверил, что мы можем ночевать здесь без страха, он позаботится о том, чтобы мы не остались без защиты. Следует отдать ему должное: хоть он и был южанином, невозможно представить более уважительного обращения с его стороны, даже если бы мы с Фэнни были белыми леди и плыли с ним на законных основаниях. Мой умный друг Питер верно оценил характер этого мужчины, чьей чести доверил нас. На следующее утро, едва рассвело, я уже была на палубе. Я позвала Фэнни полюбоваться восходом солнца – первым в нашей жизни на свободной земле; ибо тогда я считала ее свободной. Мы смотрели на розовеющее небо и видели, как огромный шар медленно поднимался, как нам казалось, из самой воды. Вскоре волны засверкали, и все вокруг ловило эти красивые блики. Перед нами лежал город, полный незнакомых людей. Мы переглянулись, и глаза увлажнились. Нам удалось бежать из рабства и предположительно сбить со следа охотников. Но мы были одни во всем мире и оставили позади дорогие сердцу узы – узы, жестоко разорванные демоном Рабства.
XXXIПроисшествия в Филадельфии
Я слыхала, что у бедного раба на Севере много друзей. Я верила, что в будущем мы найдем некоторых из них. Было решено считать друзьями всех, пока они не докажут обратное. Я поблагодарила доброго капитана за все знаки внимания и сказала, что никогда не перестану быть благодарной за ту услугу, которую он нам оказал. Я дала ему письмо для друзей, которых оставила на родине, и он пообещал его доставить. Нас усадили в шлюпку, и примерно через пятнадцать минут мы высадились на деревянную пристань в Филадельфии. Пока я стояла там, озираясь, дружелюбный капитан тронул меня за плечо и сказал:
– За вами высадился цветной мужчина, который кажется мне человеком порядочным. Я поговорю с ним о поездах на Нью-Йорк и скажу, что вы желаете продолжить путь.
Я поблагодарила его и попросила подсказать магазины, где можно купить перчатки и вуали. Капитан дал указания и сообщил, что будет разговаривать с тем цветным мужчиной до моего возвращения. Я спешила, как могла. Постоянный моцион на борту судна и частые растирания с соленой водой почти вернули подвижность конечностей. Шум большого города смутил меня, но я нашла указанные лавки и купила двойные вуали и перчатки для себя и Фэнни. Лавочник посетовал, что на них «очень высокая пошлина». Я никогда раньше не слышала этого слова, но не призналась в этом. Если бы он понял, что я нездешняя, мог бы спросить меня, откуда я родом. Я дала золотую монету, и когда он протянул мне сдачу, пересчитала ее и выяснила, сколько составляет эта самая «пошлина», после чего вернулась на пристань.
Там капитан представил мне упомянутого цветного мужчину, назвав его преподобным Джеремайей Дарэмом, служителем церкви Вефиль. Мистер Дарэм взял меня за руку, словно мы с ним были старые друзья. Он сказал, что мы прибыли слишком поздно, чтобы успеть на утренний поезд в Нью-Йорк, и теперь должны ждать до вечера или следующего утра. Он пригласил меня к себе в гости, уверив, что его жена окажет сердечное гостеприимство, а подруге предоставит ночлег одна из его соседок. Я поблагодарила за такую доброту к незнакомым женщинам и сказала, что, если уж задержки не избежать, мне хотелось бы найти людей, которые прежде прибыли сюда из нашей части страны. Мистер Дарэм настоял, чтобы я с ним отужинала, пообещав, что потом поможет отыскать моих друзей. Матросы подошли, чтобы попрощаться. Я пожимала их загрубелые руки со слезами на глазах. Все они были добры к нам и оказали самую большую услугу, какую только можно вообразить.
Постоянный моцион на борту судна и частые растирания с соленой водой почти вернули подвижность конечностей.
Я никогда прежде не бывала в таком большом городе и не видала столько людей на улицах. Казалось, все прохожие смотрели на нас с любопытством. Мое лицо после сидения на палубе так обгорело и шелушилось от солнца и ветра, что, наверное, им нелегко было определить, к какому народу я принадлежу.
Миссис Дарэм оказала добрый прием, не задавая вопросов. Я устала, и ее дружеская манера общения помогла восстановить силы. Благослови ее Бог! Я была уверена, что до того, как ее сочувствие излилось на меня, ей не раз случалось утешать и другие усталые сердца. Она жила в окружении мужа и детей, под кровом, который делали священным защищавшие его законы. Я думала о своих детях и вздыхала.
После ужина мистер Дарэм пошел вместе со мной искать друзей, о которых я говорила. Они были родом из моего родного городка, и я предвкушала удовольствие оттого, что увижу знакомые лица. Дома их не оказалось, и мы двинулись в обратный путь по восхитительно чистым улицам. По дороге мистер Дарэм заметил, что, когда я говорила ему о дочери, с которой рассчитывала встретиться, он удивился, поскольку я выглядела так молодо, что он принял меня за незамужнюю женщину. Он вплотную подобрался к теме, которая была для меня крайне щепетильной. Вот сейчас он спросит о моем муже, подумала я, и что он обо мне подумает, если я отвечу правдиво? Я сказала мистеру Дарэму, что у меня двое детей – дочь в Нью-Йорке и сын на Юге. Он задал еще несколько вопросов, и я честно рассказала о некоторых важнейших событиях жизни. Это было больно, но обманывать не хотелось. Если он хочет быть другом, думала я, то должен знать, насколько я этого заслуживаю.
– Простите, если затронул ваши чувства, – сказал он. – Но я расспрашиваю вас не из праздного любопытства. Я хотел понять ваше положение, чтобы знать, смогу ли оказать какую-либо услугу вам или вашей дочери. Прямые ответы делают вам честь, но не отвечайте так откровенно всем. Это может дать некоторым бессердечным людям повод обращаться с вами презрительно.
Слово «презрительно» обожгло меня, как горящие угли. Я ответила:
– Одному Богу известно, как я страдала; и Он, я верю, меня простит. Если мне будет позволено вернуть детей, я намерена быть им хорошей матерью и жить так, что люди просто не смогут обращаться со мной презрительно.
– Я уважаю ваши чувства, – отозвался он. – Полагайтесь на Бога и руководствуйтесь благими принципами – и вы непременно обретете друзей.
Когда мы добрались до его дома, я ушла в отведенную мне комнату, радуясь возможности на некоторое время затвориться от мира. Сказанные мистером Дарэмом слова оставили в душе неизгладимый отпечаток. Они принесли исполинские тени из мрачного прошлого. Посреди размышлений я вздрогнула от стука в дверь. Вошла миссис Дарэм. Ее лицо лучилось добротой. Она сказала, что в гостиной находится их друг, противник рабства, который хотел бы увидеться со мной. Я преодолела страх перед встречей с незнакомым человеком и спустилась по лестнице вслед за хозяйкой дома. Меня засыпали вопросами, касавшимися моих приключений и бегства из рабства; но я заметила, как тщательно люди старались не сказать ничего такого, что могло ранить мои чувства. Насколько это было приятно, может понять лишь человек, привыкший к тому, что понятие человеческого существа на него не распространяют. Друг-аболиционист пришел, чтобы расспросить о моих планах и предложить помощь, если таковая понадобится. Фэнни удалось удобно устроить на время у знакомой мистера Дарэма. Общество по борьбе с рабством согласилось оплатить ее расходы на дорогу до Нью-Йорка. То же было предложено и мне, но я отказалась, пояснив, что бабушка выделила мне сумму, достаточную для оплаты расходов до конца путешествия. Нас уговорили остаться в Филадельфии на пару дней, пока для нас не найдут подходящего сопровождения. Я с радостью приняла предложение, поскольку опасалась встретить знакомых рабовладельцев, а также боялась железных дорог. Я никогда не садилась в вагон поезда, и предстоящая поездка казалась очень важным событием.