– Поскорее идите и переговорите с капитаном сами. Возьмите дочку, и, я уверен, он не позволит ей спать на палубе.
С этими добрыми словами и прощальным рукопожатием он удалился.
Пароход вскоре отчалил, стремительно унося меня прочь от дружелюбного дома, где я надеялась найти безопасность и покой. Брат переложил покупку билетов на меня, полагая, что мне, возможно, улыбнется бо́льшая удача, чем ему. Когда стюардесса подошла, я уплатила названную сумму, и она дала мне три билета с обрезанными уголками. Изображая наивную простушку, я сказала:
– Вы ошиблись, я просила у вас билеты в каюту. Я никак не могу согласиться спать на палубе с маленькой дочерью.
Она заверила, что никакой ошибки нет, пояснив, что на некоторых маршрутах цветным людям действительно разрешено спать в каютах, но не на этом, который часто выбирают богачи. Тогда я попросила проводить меня в каюту капитана, и она пообещала сделать это после чая. Когда настало время, я взяла Эллен за руку и пришла к капитану, вежливо попросив его поменять наши билеты, поскольку нам было бы неудобно на палубе. Он сказал, что это против порядков, но проследит, чтобы нам достались койки внизу, а также постарается приобрести удобные места в поезде. В последнем он не уверен, но непременно поговорит об этом с кондуктором, когда пароход прибудет на место. Я поблагодарила его и вернулась в женский салон. Позже капитан пришел и сообщил, что кондуктор плывет на его судне, что он переговорил с ним и тот пообещал о нас позаботиться. Меня очень удивило такое доброе отношение. Не знаю, что было причиной – то ли приятное личико моей дочки завоевало его сердце, то ли стюардесса догадалась по манере адвоката Хоппера, что я беглянка, и замолвила словечко.
Когда пароход прибыл в Стонингтон, кондуктор сдержал обещание и проводил нас в первый вагон, ближайший к паровозу.
Когда пароход прибыл в Стонингтон, кондуктор сдержал обещание и проводил нас в первый вагон, ближайший к паровозу. Он попросил занять места рядом с дверью, но, когда прошел дальше, мы отважились пересесть в другой конец. Никакой грубости в наш адрес не последовало, и мы благополучно добрались до Бостона.
Следующий день после прибытия был одним из счастливейших в моей жизни. Я чувствовала себя так, словно ускользнула от преследования гончих псов; и впервые за много лет дети были со мной. Они очень радовались воссоединению, весело смеялись и болтали. Я смотрела на них с переполненным чувствами сердцем. Каждое движение доставляло мне радость.
Я не чувствовала себя в безопасности в Нью-Йорке и приняла предложение одной подруги разделить расходы пополам и вместе снять дом. Я написала миссис Хоббс, что Эллен должна получать образование и потому ей следует остаться со мной ради этой цели. Она стыдилась того, что в своем возрасте не умела читать и писать, так что вместо того, чтобы сразу послать ее в школу вместе с Бенни, я наставляла ее сама, пока не подтянула до уровня средних классов школы. Зима прошла в приятных хлопотах: я была занята шитьем, а дети – учебниками.
XXXVIIПоездка в Англию
Весной пришла печальная весть. Миссис Брюс умерла. Никогда больше на этом свете не увижу я ее милого лица, не услышу сочувственного голоса. Я потеряла превосходного друга, а маленькая Мэри лишилась нежной матери. Мистер Брюс хотел, чтобы девочка погостила у одной из родственниц ее матери в Англии, и выразил желание, чтобы я позаботилась о ней. Маленькая сиротка привыкла и привязалась ко мне, и я подумала, что она будет счастливей под моей опекой, нежели с какой-нибудь незнакомкой. Кроме того, таким образом я могла заработать больше, чем шитьем. Так что я отдала Бенни в подмастерья к ремесленнику, а Эллен оставила со своей подругой, чтобы она продолжала ходить в школу.
Мы отплыли из Нью-Йорка и прибыли в Ливерпуль после приятного морского путешествия, занявшего двенадцать дней. Оттуда сразу отправились в Лондон и поселились в отеле «Аделаида». Ужин в нем показался мне менее роскошным, чем те, которыми потчевали в американских гостиницах. Но положение мое было неописуемо более приятным. Впервые в жизни я оказалась в таком месте, где со мной обращались соответственно должности, невзирая на цвет кожи. Мне казалось, что с груди разом сбросили тяжелую каменную плиту. Разместившись в уютном номере с дорогой маленькой подопечной, я ложилась спать, впервые ощущая восхитительное осознание чистой, неподдельной свободы.
Поскольку я была постоянно занята заботами о ребенке, у меня было не много возможностей узреть чудеса этого великого города, но я наблюдала за потоком жизни, струившимся по его улицам и поразившим меня непривычным контрастом к застою, царившему в наших южных городках. Мистер Брюс, собираясь провести несколько дней у друзей в Оксфорд-Крисчент, решил взять дочь с собой, и мне, разумеется, необходимо было сопровождать ее. Я много слышала о систематическом методе английского образования и всей душой желала, чтобы дорогая Мэри попала в самую гущу этого оазиса благопристойности. Я пристально наблюдала за ее маленькими подругами по играм и их няньками, готовая брать уроки в науке хороших манер. Маленькие англичане показались мне более румяными, чем американские дети, но я не видела, чтобы одни сильно отличались от других в иных отношениях. Они были такими же, как все дети, – иногда послушными, а иногда проказливыми.
Далее мы поехали в Стивентон в Беркшире. Это был маленький городок, как говорили, беднейший в графстве. Я видела мужчин, трудившихся в полях за шесть или семь шиллингов в неделю, и женщин, работавших за шесть-семь пенсов в день, при этом платить за кров и еду они должны были сами. Разумеется, они жили в самых примитивных условиях; по-другому и быть не могло, если заработка женщины за целый день не хватало на покупку фунта мяса. За жилье платили очень мало, и одежда была сшита из самых дешевых тканей, хотя за те же деньги в Соединенных Штатах можно было приобрести намного лучшую материю. Я много слышала об угнетении бедных в Европе. Многие люди, которых я видела вокруг, принадлежали к числу беднейших из бедняков. Но когда я бывала в гостях в их маленьких домиках с соломенными крышами, мне казалось, что положение даже самых нищих и самых невежественных намного превосходило положение самых любимых рабов в Америке. Они тяжко трудились, однако им не приказывали выходить на работу, когда еще не померкли на небе звезды; их не гнал в зной и в холод надсмотрщик, помогая себе плетью, пока звезды не засияют вновь. Их дома были скромны, но они были защищены законом. Никакие высокомерные патрульные не могли заявиться к ним под покровом ночи и сечь их плетями в свое удовольствие. Отец семейства, закрывая дверь домика, чувствовал себя в безопасности в окружении семьи. Никакой хозяин или надсмотрщик не мог прийти и отобрать у него жену или дочь. Они вынуждены были расставаться, чтобы заработать на жизнь, но родители знали, куда направляются дети, и могли общаться с ними при помощи писем. Родственные связи мужа и жены, родителя и ребенка были слишком священны, чтобы самый богатый аристократ в стране мог покуситься на них безнаказанно. Многое делалось для просвещения бедных людей. Для них были учреждены школы и действовали благотворительные общества, старавшиеся облегчить их положение. Не было закона, воспрещавшего учиться читать и писать, и, если они помогали друг другу читать Библию, им не грозило получить за это тридцать девять плетей, как мне и бедному благочестивому старому дядюшке Фреду. Я повторяю, самые невежественные и самые обездоленные из этих крестьян находились в положении, в тысячу раз лучшем, чем самый балованный американский раб.
Я не отрицаю, что бедных в Европе угнетают. Я не расположена рисовать их положение в таких розовых красках, в каких мисс Мюррей[40] расписывает положение рабов в Соединенных Штатах. Даже малая часть моего опыта дала бы ей возможность читать написанные ею самой страницы со слезами на глазах. Если бы ей пришлось отказаться от титула и, вместо того чтобы вращаться в высших кругах общества, стать домашней служанкой – к примеру, бедной гувернанткой на какой-нибудь плантации в Луизиане или Алабаме, – она бы увидела и услышала вещи, которые заставили бы ее рассказывать иную историю.
Самые невежественные и самые обездоленные из этих крестьян находились в положении, в тысячу раз лучшем, чем самый балованный американский раб.
Посещение Англии стало памятным событием в моей жизни, ибо там я получила сильные религиозные впечатления. Презрительная манера, в которой причастие дают цветным людям на моей родине; принадлежность к церкви доктора Флинта и ему подобных; покупка и продажа рабов самопровозглашенными проповедниками Слова Божьего воспитали во мне предубеждение против епископальной церкви. Все ее служение казалось насмешкой и шарлатанством. Но дом в Стивентоне, где я жила, принадлежал семье священника, который был истинным учеником Иисуса. Красота его повседневной жизни вдохновила меня уверовать в подлинность христианского вероисповедания. Благодать вошла в мое сердце, и я опускалась на колени перед причастием, я верила – в истинное смирение души.
Я пробыла за границей десять месяцев, намного дольше, чем рассчитывала. За все это время я ни разу не увидела ни малейшего симптома предубеждения против цвета кожи. Более того, я совершенно позабыла о нем – пока не пришло время возвращаться в Америку.
XXXVIIIНовые приглашения на Юг
Зимнее плавание выдалось нелегким. Издали казалось, что с берегов Соединенных Штатов восстают призраки. Какое прискорбное чувство – бояться собственной родины! Мы благополучно прибыли в Нью-Йорк, и я поспешила в Бостон, чтобы позаботиться о детях. Эллен я нашла здоровой и делающей успехи в школе, но Бенни меня не встретил – его не было дома. Я оставила его учиться ремеслу в хорошем месте, и несколько месяцев все шло как нельзя лучше. Мастеру он пришелся по нраву и был любимцем товарищей-подмастерьев; но однажды они случайно узнали о том, чего никогда прежде и не подозревали: Бенни был цветным! Это сразу же превратило его в существо иного рода. Одни из подмастерьев были американцами, другие – рожденными в Америке ирландцами. Их достоинство было оскорблено присутствием «черномазого» – после того как им