Милая миссис Брюс! Я до сих пор как наяву вижу выражение ее лица, когда она отвернулась, расстроенная моим упрямством. Видя, что доводы ее не находят отклика, она подослала Эллен уговаривать меня. Когда пробило десять вечера, а Эллен все еще к ней не вернулась, эта бдительная и неутомимая женщина обеспокоилась. Она приехала к нам в экипаже, привезя сундук со всем необходимым для дороги, ибо верила, что на сей раз я прислушаюсь к доводам рассудка. Я уступила, как и следовало сделать прежде.
На следующий день мы с малышом пустились в путь, снова направляясь в Новую Англию, несмотря на бушевавшую метель. По приезде я получала письма из «града беззаконного», адресованные на вымышленное имя. Через пару дней пришло письмо от миссис Брюс, в котором она сообщала, что новый хозяин продолжает искать меня и она намерена положить конец этому преследованию, выкупив мою свободу. Я была благодарна за доброту, которой было продиктовано это предложение, но оно вызвало у меня не такие приятные чувства, как можно было ожидать. Чем более просвещенным становился мой ум, тем труднее было считать себя предметом собственности, и уплата денег людям, которые так жестоко притесняли меня, казалось, лишала мои страдания ореола победы. Я написала миссис Брюс, благодаря ее, но прибавила, что продажа одним владельцем другому слишком уж напоминает рабство, что такое важное обязательство не так легко отменить и что я предпочитаю отправиться к брату в Калифорнию.
Без моего ведома миссис Брюс наняла в Нью-Йорке одного джентльмена для переговоров с мистером Доджем. Он предложил уплатить триста долларов наличными, если мистер Додж продаст меня и даст обязательство отныне и впредь отказаться от всех притязаний на меня или моих детей. Тот, кто называл себя моим хозяином, сказал, что столь незначительное предложение за столь ценную служанку звучит как насмешка. Джентльмен, нанятый миссис Брюс, ответил: «Вам виднее, сэр. Если откажетесь от этого предложения, вообще ничего не получите, ибо у этой женщины есть друзья, которые вывезут ее и детей из страны».
Мистер Додж рассудил, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, и согласился на выставленные условия. Следующей почтой я получила такое краткое письмо от миссис Брюс: «Я рада сообщить тебе, что деньги за твою свободу были выплачены мистеру Доджу. Завтра же возвращайся домой. Мне не терпится увидеть тебя и моего милого малютку».
Пока я читала эти строки, разум кипел. Джентльмен, стоявший подле меня, сказал: «Это правда, я сам видел купчую». Купчую! Эти слова поразили меня, как удар. Значит, я наконец-то продана! Человек продан в свободном городе Нью-Йорке! Купчая зарегистрирована, и будущие поколения узнают из нее, что женщины были предметом незаконной торговли в Нью-Йорке в конце девятнадцатого столетия существования христианской религии. Возможно, впоследствии она окажется полезным документом для историков, изучающих развитие цивилизации в Соединенных Штатах. Я прекрасно знаю цену этого документа, но, как бы я ни любила свободу, мне не нравится смотреть на него. Я глубоко благодарна великодушной подруге, которая эту свободу выкупила, но презираю негодяя, который потребовал платы за то, что никогда не принадлежало по праву ни ему, ни его близким.
Я возражала против выкупа моей свободы, однако должна признать, что, когда это было сделано, тяжкое бремя спало с моих усталых плеч. Возвращаясь в поезде домой, я больше не боялась открыть лицо и смотреть на прохожих. Мне следовало бы порадоваться даже встрече с самим Дэниелом Доджем – вот бы он увидел и узнал меня, чтобы посетовать на неудачные обстоятельства, понудившие его продать меня за три сотни долларов!
Я глубоко благодарна великодушной подруге, которая эту свободу выкупила, но презираю негодяя, который потребовал платы за то, что никогда не принадлежало по праву ни ему, ни его близким.
Когда я прибыла домой, моя благодетельница заключила меня в объятия, и наши слезы смешались. Вернув себе способность говорить, она сказала:
– О Линда, я так рада, что все это закончилось! Ты писала мне, что у тебя такое чувство, будто переходишь от одного владельца к другому. Но я купила тебя не ради твоих услуг! Я сделала бы то же самое, даже если бы ты завтра отплывала в Калифорнию. По крайней мере, тогда я радовалась бы тому, что ты покидаешь меня свободной женщиной.
Сердце было переполнено чувствами. Я вспоминала, как бедный отец пытался выкупить меня, когда я была маленькой девочкой, и как его постигло разочарование. Я надеялась, что его дух теперь порадовался. Я вспоминала, как в последующие годы добрая старая бабушка откладывала заработанные деньги, чтобы выкупить меня, и как часто ее планы оказывались разрушены. О, эта верная, любящая душа запрыгала бы от радости, если бы могла увидеть меня и моих детей теперь, когда мы были свободны! Мои родственники потерпели неудачу во всех усилиях, но Бог привел мне друга среди незнакомцев, друга, который вручил мне драгоценный, давно желанный дар. Друг! Это распространенное слово, которым часто бросаются легкомысленно. Как и другие хорошие и прекрасные вещи, его можно запятнать небрежным обращением; но, когда я называю миссис Брюс своим другом, это слово для меня свято.
Бабушка дожила до того дня, когда смогла порадоваться моей свободе; но вскоре после этого пришло письмо с черной печатью. Она ушла туда, где «беззаконные перестают наводить страх, и отдыхают истощившиеся в силах».
Прошло некоторое время, и с Юга прислали газету, содержавшую краткий некролог дяди Филиппа. Это был единственный известный мне случай, когда такая честь была оказана цветному. Некролог написал один из его друзей, и в нем были такие слова: «Ныне, когда его сразила смерть, его называют хорошим человеком и ценным гражданином; но что в панегириках чернокожему, когда очи его закрылись для мира сего? Хвала людская не нужна, чтобы обрести покой в царстве Божием». Значит, они называли цветного гражданином! Сколь странные слова для тех мест!
Читатель, моя история завершается свободой – а не, как обычно, свадьбой. Я и мои дети ныне свободны! Мы свободны от власти рабовладельцев так же, как белые люди на Севере, и, хотя это значит не так уж много в сравнении с моими идеями, в моем положении это огромное улучшение. Мечта моей жизни еще не сбылась. Я не живу со своими детьми в собственном доме, я по-прежнему мечтаю о домашнем очаге, сколь угодно скромном. Я желаю этого ради детей, как и ради себя самой. Но Бог так распоряжается обстоятельствами, что я по-прежнему остаюсь со своим другом, миссис Брюс. Любовь, долг, благодарность привязывают меня к ней. Это честь – служить той, которая жалеет мой притесняемый народ и вручила мне и моим детям бесценный дар свободы.
Мне во многих отношениях больно вспоминать страшные годы, которые я провела в неволе. Я бы с радостью позабыла их, если бы могла. Однако эти мрачные воспоминания не полностью лишены утешения – ибо с ними приходит и нежная память о доброй старой бабушке, словно легкие пушистые облачка, плывущие над темным и бурным морем.
Приложение
Следующее заявление составлено Эми Пост, членом Общества Друзей[47] в штате Нью-Йорк, известной и уважаемой друзьями бедных и угнетенных. Как уже говорилось на предшествующих страницах, автор сочинения провела некоторое время под ее гостеприимным кровом.
Автор этой книги – моя подруга, которую я высоко ценю. Если бы читатели знали ее так, как знаю я, они непременно глубоко сострадали бы ее истории. Она была возлюбленным членом нашей семьи почти весь 1849 год. Ее представил нам ее любящий и честный брат, который прежде поведал о некоторых почти невероятных событиях из жизни сестры. Я сразу же прониклась большим участием к Линде, ибо внешность ее оказалась весьма располагающей, а манеры указывали на замечательную тонкость чувств и чистоту помыслов.
По мере развития нашей дружбы она время от времени рассказывала некоторые случаи из своего горького опыта рабыни. Хотя ею двигала естественная жажда человеческого сочувствия, она проходила через крещение страданием, пересказывая мне испытания в частных конфиденциальных беседах. Бремя воспоминаний отягощало ее дух – от природы добродетельный и утонченный. Я неоднократно уговаривала ее согласиться на публикацию этого повествования, ибо мне казалось, оно побудит людей к более упорной работе ради освобождения из рабства миллионов, по-прежнему остающихся в этом сокрушительном для души положении, которое было столь нестерпимым для нее. Но чувствительный дух сторонился публичности. Она говорила: «Вы знаете, женщине намного легче нашептать о жестоких несправедливостях на ухо дорогой подруге, чем записать рассказ о них и дать прочесть всему миру». Даже разговаривая со мной, она так рыдала и переживала такие душевные мучения, что ее история казалась мне слишком сакральной, чтобы выманивать из нее подробности любознательными вопросами. Я предоставила ей рассказывать столько, сколько она решала сама. И все же я твердила, что это ее долг – опубликовать воспоминания ради того блага, которое они могут принести; и наконец она взялась за эту задачу.
Пробыв рабыней столь большую часть жизни, она не получила полного образования; ей приходится зарабатывать на жизнь собственным трудом, и она неустанно трудится, чтобы обеспечить образование детям. Несколько раз она была вынуждена оставлять места службы, скрываясь от «охотников за головами» нашей страны; но она боролась со всеми препятствиями и преодолела их. Окончив же труды дневные, тайно и осторожно, при полуночном светильнике вела правдивую летопись своей полной событий жизни.
Сей «имперский штат»[48] – не лучшее убежище для угнетенных, но здесь, благодаря усилиям великодушного друга, после преодоления тревог, смятения и отчаяния, была наконец обеспечена свобода Линды и ее детей. Она благодарила за этот дар, однако мысль о том, что ее