– И что? – настойчиво спрашиваю я.
Он снова смотрит в глаза своему отражению.
– И у нас не будет свободного времени. Мы с ней вообще перестанем видеться.
– Да ладно, все не так плохо…
– Свободного времени у нас будет еще меньше, чем сейчас. То есть не будет, – мрачно повторяет Роуэн.
Пока я смотрю на его отражение в зеркале, взгляд невольно задерживается на Алексе. Кажется, что он целиком и полностью занят волосами Роуэна и не следит за нашим разговором, но выражение жалости на лице выдает его с головой.
– Где Листер? – спрашивает Сесили. Она сидит, закинув ногу на ногу, на диване в гримерке и неотрывно глядит в телефон – что, впрочем, не мешает ей следить за происходящим вокруг. – Пора заняться его волосами.
Но никто не может ей ответить.
– В туалет пошел? – неуверенно предполагаю я.
Все молчат.
– Наверное, – вздыхает Сесили. – Позовешь его?
– Конечно.
За дверью гримерной начинается длинный серый коридор. Если повернуть направо, практически сразу попадешь в туалет для артистов. Он тоже отделан со вкусом: блестящие мраморные писсуары, зеркала в изящных рамах, даже над сушилками красуется декоративный бюст.
– Листер, ты здесь?
Из дальней кабинки доносится звон стекла – с таким звуком бутылка ударяется о плиточный пол, – а следом тихие ругательства.
Вот и ответ.
Я иду в конец туалета и останавливаюсь перед закрытой дверью. Что Листер тут забыл? И зачем ему бутылка?
– Ты в порядке? – спрашиваю я. – Давно здесь сидишь.
– Человеку уже и посрать спокойно нельзя, Джимми? – Листер смеется до того фальшиво, что у меня зубы сводит.
– А ты правда этим занимаешься?
Листер отвечает не сразу. Вместо этого он опять начинает смеяться, и я снова слышу звон. У него там точно бутылка. Что он делает?
– Может, откроешь? – прошу я. В голове бьется мысль, что нужно позвать Роуэна. Кажется, у нас назревают проблемы.
К моему удивлению, Листер послушно щелкает задвижкой, и дверь распахивается. Он сидит на унитазе с опущенной крышкой – к счастью, полностью одетый, – с телефоном в одной руке и почти пустой бутылкой красного вина в другой.
– Что за срочность, Джимми? – Листер смотрит на меня, сузив глаза. – У меня тут важное совещание.
Я вдруг чувствую себя маленьким и ничтожным. Пока я слонялся по гримерке и болтал с Роуэном, Листер в одиночестве сидел в туалете, накачиваясь вином.
– Ты все это сейчас выпил? – Я киваю на бутылку.
Листер смотрит на нее так, будто видит впервые в жизни.
– А! Ну да. Знаешь, решил, что пара глотков перед концертом лишней не будет. Только чтобы нервы успокоить.
Он пьян. Не до красных глаз, не до бессознательного состояния, но порядочно надрался – это факт.
За несколько часов до концерта.
Хотя ему запретили пить в дни выступлений – о чем я и спешу ему напомнить. Листер в ответ лишь презрительно фыркает.
– Да ладно тебе, Джимми, это последний концерт! – Он утыкается головой в стену кабинки. – Зато потом я смогу пить каждый день.
– И как ты собираешься выступать пьяным? У нас еще встреча с фанатами, ты не забыл? Люди заметят, – говорю я, чувствуя, как подступает паника.
– Ой, да все со мной в порядке. Смотри. – Листер встает так резко, что я от неожиданности отступаю на несколько шагов. А он небрежно отбрасывает волосы назад и кладет руки на бедра. – Никто ничего не заподозрит.
Я пристально смотрю на него и понимаю, что, пожалуй, он прав. Его выдают только слегка затуманенный взгляд и то, как губы изгибаются в кривой усмешке. В остальном Листер выглядит абсолютно нормально.
– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.
– Что делаю? – недоуменно моргает Листер.
– Все время напиваешься.
Листер выходит из кабинки, тесня меня к раковинам. Он больше не улыбается.
– А в чем проблема? – спрашивает он, глядя широко распахнутыми глазами куда-то поверх моей головы. – Почему мне нельзя пить? Закатывать вечеринки, хорошо проводить время, наслаждаться тем, что у нас есть? – Он смеется. – Мы богаты и знамениты, Джимми. Ты хоть представляешь, что это значит для такого, как я? Для человека, у которого еще недавно не было ничего.
Я молчу.
– Нет, – горько усмехается Листер. – Не представляешь. Потому что твоя семья в деньгах никогда не нуждалась. А мы с мамой могли в любой момент оказаться на улице. И теперь ты стоишь и выговариваешь мне за то, что я имею наглость тратить честно заработанные деньги так, как мне нравится, и быть счастливым. Ты просто злишься на меня.
– Что за глупости, Листер, я не злюсь…
– Ради бога, как же я устал от вас с Роуэном! Возомнили себя взрослыми и разумными, относитесь ко мне как к ребенку. Думаете, что со всем разобрались. Но знаешь что? Ни хрена вы не разобрались. Вы ничем меня не лучше. Вы такие же, как я! Так что хватит смотреть на меня сверху вниз.
Я не знаю, что ответить. Листер делает еще шаг вперед, и холодный мраморный бортик упирается мне в поясницу.
– Прости, прости, – бормочет он. – Я не хотел на тебя кричать. Просто устал. – Он кладет бутылку в раковину и ласково треплет меня по щеке. – Прости, Джимми.
Затем обхватывает меня за плечи и крепко обнимает.
– Прости, что я такой дерьмовый друг.
Я по-прежнему не знаю, что сказать. Понятия не имею, что творится у Листера в голове, и боюсь спровоцировать его неосторожным словом. Но вечно молчать тоже нельзя. Я глажу его по спине.
– Ты алкоголик, – беззлобно говорю я, с предельной ясностью осознавая, что это правда. Как только я раньше не понял. Интересно, кто-нибудь уже говорил Листеру об этом?
– Я в курсе, – фыркает он. Видимо, думает, что это шутка.
После чего чуть отодвигается назад и заглядывает мне в глаза.
– Эй. – Он моргает медленнее, чем обычно. Пальцы рассеянно скользят по воротнику моего джемпера. – Хочешь?..
Вопрос он не заканчивает. Просто наклоняется и целует меня.
Желудок завязывается в узел – и не потому, что я в восторге от происходящего. Напротив, я глубоко потрясен. В голове мелькают воспоминания о моем последнем поцелуе. Тогда тоже не я проявил инициативу. Нет, я хочу поцеловаться с парнем всерьез – но не в такой ситуации, когда все ощущается неправильным. Хотя у меня это никогда не получается правильно, не так, как происходит в кино. Похоже, вся эта романтика просто не для меня.
Но Листер ничего не замечает. Он нежен, но его губы горчат, и мне не нравится вкус, а он прижимает меня все сильнее, и я застываю – потому что не знаю, как реагировать, и потому что он выше и крепче. Да, он очень важный для меня человек, но я никогда не испытывал к нему влечения… Или испытывал?
И хотя я мог бы поцеловать его – в конце концов, он очень красив, а я отчаянно хочу чувствовать себя нужным и желанным в хорошем смысле, а не в том, как воспринимают меня фанаты, – и хотя на долю секунды я действительно отвечаю на его поцелуй, мимолетно окрыленный возможностью быть с кем-то, кто знает меня настоящего…
Я не… Я просто…
Просто не могу.
А потому отшатываюсь и выпаливаю:
– Пожалуйста, не надо.
– О. – Листер обескураженно смотрит на меня. – Господи, прости. Мне жаль, я не…
Он обнимает меня, и я наконец чувствую, что это он, а не алкоголь.
– Мне очень жаль, – мычит он мне куда-то в плечо, словно просит прощения сразу за все человечество. – Я не так себе это представлял.
– Что представлял? – хрипло шепчу я.
– Как скажу тебе.
Пришедший в норму желудок снова завязывается узлом. Нет, быть такого не может. Только не сейчас. Листер же никогда… Я даже не думал…
– Тебе необязательно отвечать на мои чувства, – говорит он, и голос его срывается, но я не понимаю, смеется он или отчаянно пытается не заплакать. – Только прошу, не нужно меня ненавидеть.
– Я не ненавижу тебя, – запинаясь, отвечаю я, хотя на самом деле мне хочется сказать совсем другое. Что я люблю его – просто не так, как он любит меня, по крайней мере пока. И я хочу ему помочь, хочу, чтобы он перестал пить, но у нас у всех в жизни дерьма хватает, и я мало что понимаю в этом мире, кроме того, что нам нужно друг за друга держаться. А признание Листера, его невысказанные чувства… Я не хочу о них знать. Не сейчас. Сейчас у меня нет сил даже думать о них.
Наконец Листер отпускает меня – очень вовремя, на спине, наверное, уже синяк от раковины – и поворачивается к двери.
– Всего один концерт! И мы сможем упокоиться с миром! – бросает он через плечо. Голос у него жизнерадостный, но я еще не отошел от случившегося, и прощальное «упокоиться с миром» долго звенит в ушах и намертво застревает в мозгу.
АНГЕЛ РАХИМИ
– Я умру. Нет, я точно умру, – повторяю я по пути от станции метро к Арене О2.
– Я бы не советовала, – отвечает Джульетта с таким видом, будто две недели отдыхала в загробном мире и поставила ему два из пяти на «Трипэдвайзере».
Мы движемся в плотном потоке фанатов «Ковчега». Хотя многие при слове «фанатка» представляют визжащую двенадцатилетку, на самом деле мы куда более разнородны. Не спорю, среди нас есть и двенадцатилетние девчонки в футболках с символикой группы; на лицах – яркий грим, в руках – самодельные плакаты с сердечками и надписями «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЛИСТЕР» или «РОУЭН, ДЖИММИ, ЛИСТЕР». Есть девушки постарше с цветными волосами; они одеты в драные черные джинсы и куртки, на ногах – мотоботы. Некоторые выглядят так, будто собрались в клуб: макияж, укладка, каблуки, блестящие клатчи. Я даже взрослых замечаю в толпе – довольно молодых, правда, но они все равно выделяются на общем фоне. Я знаю, что в их сердцах по-прежнему бьется любовь к «Ковчегу», и если по радио в машине включают наших мальчиков, они подпевают во весь голос – потому что им безразлично, что думают люди. И сюда они пришли, чтобы почувствовать абсолютное счастье. Наверное, многим знакомо это желание. Все мы здесь хотим стать счастливее.
Ну, кроме Джульетты.