Есть еще в Париже и такие, к счастью.
Кто не забыл, что это, по крайней мере официально, пока французский город.
Европейский.
Хотя у меня уже тогда были на этот счет сомнения, которые потом подтвердились по полной.
Та-а-акие фантики приехали.
Прям срамота какая-то, а не белые футбольные хулиганы.
«Крайне правые», ага.
Особенно меня их «старшой» поразил, – пухленький такой типчик с двумя сережками в ушах.
В виде серебряных сердечек.
У парней из «ГФ», которые всю эту шнягу с парижанами и мутили, просто челюсти со стуком на марсельскую мостовую попадали, когда он в их гостиничке нарисовался.
А у остальных – животы клина дали.
От смеха, разумеется.
Но это только потом выяснилось.
А пока – почему бы и нет, думаем.
Отчего бы не погонять.
Короче, разгреб дела на службе, отпросился у начальства и – в Марсель.
Через Париж, разумеется.
Некоторые наши придурки решили, что им будет короче и дешевле туда через Барселону добираться. Только не учли: из Парижа на скоростной «собаке» до этого городишки, родины знаменитого супа «буайбезз» и графа Монте-Кристо – всего четыре часа.
А вот из Барсы…
Ну, да ладно.
Их трудности.
Некоторые вон вообще через Стокгольм ломанулись.
Есть у нас такой персонаж, Серега, он парней и смутил.
Путешественник, мать его.
Бешеной собаке, что называется, – не крюк ни фига.
Зато – дешевле…
…В Париже мы со Златой и встретились.
Она сказала, что давно хотела там побывать, побродить по старым узеньким улочкам Латинского квартала, подняться на Эйфелеву башню, поглазеть на Нотр-Дам де Пари, попить знаменитого кофе в маленьких университетских кафешках.
И – обязательно вместе со мной.
Любовь.
Я к этому слову в последнее время, врать не буду, начал намного серьезнее относиться.
И – ответственнее.
А как вы хотите?
Когда твоя маленькая девочка, твоя пражская принцесса ждет от тебя твоего первого в этой жизни ребенка – это вам, парни, уже не шуточки.
Такая вот фигня получается…
…Я вообще-то Париж, если честно, – не люблю.
Мои города в Европе – Рим и Лондон.
Быть может, еще надменный в своем каменном кружеве, пропахший рыбой и горькой морской солью Стокгольм.
Ну, и Прага теперь, разумеется.
А Париж…
Слишком многого я, видимо, ожидал от первой с ним встречи. Все детство и юность об этом городе книжки читал: от Дюма до Эренбурга с Хемингуэем.
Хотелось праздника, который всегда с тобой.
Ехал туда впервые – аж трясся.
Думал, сейчас найду места, где де Бюсси дрался с фаворитами Генриха Четвертого, зайду на местный рынок поесть знаменитого лукового супа, а потом обязательно посижу в кафе «Ротонда», где Пикассо пьянствовал с Аполлинером, а молодой красавец Модильяни соблазнял дикую восточную барышню Анечку Горенко с чудовищным для европейского уха татарским псевдонимом Ахматова.
Ага.
Как это называется-то?
Кажется, завышенные ожидания?
Попал в результате в грязную арабскую деревню.
С мусорным ветром, грязной рекой, дерьмовым кофе и совершенно тошнотворными обитателями…
…Ничто так не убивает, как обосранные надежды.
Но ради Златы я еще и не такую шнягу готов перетерпеть.
Не то что несчастную сраную столицу когда-то великой Французской Республики.
Очень уж увидеть хотелось – не Париж, разумеется, – Злату.
И – не только увидеть.
Короче, встретились.
Обнялись.
И – будто не расставались.
– Знаешь, – говорит, изящно помешивая маленькой ложечкой черный кофе в симпатичном заведении неподалеку от Сорбонны, – а я, кажется, придумала, чем мне хочется в Москве заниматься.
Так, хмыкаю про себя.
Уже хорошо.
По крайней мере, вопрос, где мы с ней будем жить – в Праге или в Москве, – даже не обсуждается.
Заметано.
– И чем же? – интересуюсь.
– Ну-у-у, – тянет, неодобрительно посматривая на мою дымящуюся сигарету, – сначала я хотела устроиться просто переводчиком. У меня, кроме русского и чешского, еще хороший немецкий, из-за мамы. И английский неплохой.
– Ого! – удивляюсь. – Я и не знал об этих твоих талантах. Кроме, разве что, знания английского. Слышал, как ты на Самуи с местными общалась.
Она кивает.
– Да, – говорит. – Мне языки хорошо даются. Вот про итальянский еще думаю. Но устроиться переводчицей сейчас будет трудно…
– Это еще почему? – поднимаю левую бровь домиком.
Она тихо смеется.
– Скажи, – улыбается лукаво, гладя себя по пока еще плоскому, подтянутому животику, – если б ты был бизнесменом, ты бы принял на работу беременную сотрудницу?
Хлопаю себя по лбу.
Вот идиот!
Ну конечно же…
– И что ты решила? – спрашиваю.
– У меня хороший слог, и мне нравятся русские книги. Хочу почитать, подумать. Вдруг получится что-нибудь перевести?
– Хочешь попробовать сблизить наши народы? – смеюсь.
Смотрит неожиданно серьезно.
Даже кофе помешивать перестала.
– Ты напрасно смеешься, – говорит очень тихо. – Если б я не читала русские книги и не учила русский язык в университете, вряд ли я смогла бы с тобой жить. Мой народ не очень хорошо относится к русским, ты же понимаешь…
Я молчу.
Потом – прикуриваю следующую сигарету.
– Наверное, ты права. Нас вообще многие не любят. И большей частью потому, что не понимают. Не хотят понимать. В шестьдесят восьмом к вам приезжали на танках не русские, Злат. А коммунисты. Которые насиловали и мой народ. Причем значительно дольше, чем твой.
– Я знаю, – накрывает мою руку узкой прохладной ладошкой. – Я знаю, Дан. Но другие-то не знают…
Я кривлюсь.
– Что ж тут, – поднимаю на нее глаза, – непонятного? Особенно для тех, кто считает себя лидерами и интеллектуалами. Для них «не знать» – это не добросовестно заблуждаться, моя девочка. Для них «не знать» – это просто тупо врать другим, которые и вправду могут не понимать, что происходит и происходило на самом деле.
Она гладит меня легкими пальцами по тыльной стороне ладони.
– Давай не будем об этом, – просит, – хорошо? Я понимаю, тебе больно. Но ты сильный, ты справишься.
– Я справлюсь, – киваю. – Мы уже привыкли к этому, понимаешь? Потому и справляемся. Как умеем.
– Да, – качает головой. – Наверное…
– А, кстати, – улыбаюсь, чтобы переменить неприятную для нас обоих тему, – как тебе пришла в голову идея изучать именно русский язык? Такая вроде симпатичная, европейски образованная девушка…
Она смеется.
– …И вдруг язык диких восточных варваров? – хохочет. – Меня даже в университете отговаривали. Именно такими словами. Чуть не отговорили. Отец настоял. Он очень любит Запад, но совершенно в него не верит. Говорит, что тут все мертвое. А вас он не любит. Но почему-то считает, что будущее именно за вами. И еще считает, что мне с тобой повезло.
Смеемся уже вместе.
Дальновидный ты дядя, папаша Мартин, думаю.
И – расчетливый.
Ладно, мне не с тобой жить.
А с твоей дочерью.
Спасибо за то, что воспитал. Что настоял, чтобы она изучала русскую филологию.
И – до свидания…
…Париж ей, как и мне, тоже не понравился, но обязательную программу мы все равно выполнили.
Как там: увидеть Париж и умереть, говорите?
Ну, лучше тогда – сразу вешайтесь.
Поэтому дню, когда вся эта шняга закончилась и мы, наконец встретившись с прилетевшей из Москвы «группой поддержки» во главе с Али и Никитосом, уселись в скоростную «собаку» до Марселя, я искренне обрадовался.
А из Марселя тем временем непрерывно шли звонки и эсэмэски о поджидающих нас толпах местных арабов, о ножах, цепях и прочей арматуре. И я, врать не буду, даже немного – самую чуточку – забеспокоился.
Не за себя, разумеется.
За Злату.
Такие адреналиновые приключения не для беременной.
В сад, что называется.
Может, думаю, съюлить?
А как?
Все знают, что еду уже, и не один.
Да и Злате хрен объяснишь…
…Забегая вперед, скажу, что арабов мы в этом славном портовом городишке все-таки встретили.
Их там вообще, по-моему, большинство.
Подавляющее.
Будто и не в Европе находишься.
Вокруг – или тупо черные, или тупо носатые.
Беда, короче.
А белая часть населения – только полицейские и пенсионеры.
Но вот с ножами, к счастью, обломчик вышел.
Рожденный, есть такое смутное подозрение, воспаленным воображением парижан, предводительствуемых тем самым пухлым толстячком.
И слава Богу.
…За окном «собаки» уже начинали мелькать характерные южнофранцузские пейзажи.
Красивая страна все-таки.
Не тем досталась…
…Али крякнул и полез в рюкзак, откуда, покопавшись, извлек бутылку купленного в дьюти-фри бренди и пластиковые стаканчики.
– Ну, – говорит, разливая, – сдвинули. За приезд!
Хорошему человеку, усмехаюсь про себя, – грех отказывать.
Сдвинули так сдвинули.
Даже Злата пригубила.
Со свиданьицем.
Отдышались.
Али сигарету в уголок губ закидывает, поднимается.
– Пойдем, – говорит, – покурим, что ли?
А я что, когда-то отказывался?
Подымили в специально отведенном местечке, вернулись.
– Ну, и как тебе Париж, Дэн? – спрашивает Никитос.
– Да как всегда, – хмыкаю, – говно говнищем. Живое доказательство гибели белой культуры.
Али согласно кивает.
А вот Никитос удивляется.
– Я, – говорит, – все, конечно, понимаю. И разговоры ваши умные постоянно слушаю. О смерти западной культуры и тому подобное. Вот только смотрю сейчас в окно – и никакой гибели, представь себе, че-то не замечаю. Наоборот, нам бы так жить.
И – кивает за окно, где с ошеломляющей скоростью проносятся ухоженные поля и аккуратные домики благоустроенных французских деревушек.
Зрелище для непривычного российского взгляда действительно впечатляющее.
Али только крякает.
И разливает еще по одной.