– Чего же вы испугались? – делаю, в манере нашего старшего друга Али, левую бровь «домиком».
Он вздергивает вверх покатые сильные плечи и от этого еще сильнее сутулится.
Потом кивает каким-то своим мыслям, снова берет в руки сигару, прикуривает ее от длинной изящной спички из специального деревянного коробка.
Пижон, блин.
Какой же ты все-таки, сцуко, пижон престарелый!
Видно, не наигрался в детстве в красивую жизнь, гонял тебя влюбленный в Советы папаша-коммунист, по полной, блин, программе. По самые гланды, небось, впердоливал, знаю я этих идейных аскетов с горящими, как у кота на течную кошку, глазами.
Вот ты от него на баррикады и сбежал.
И сейчас «добираешь».
Хотя и сильный мужик.
И умный, чего уж там.
– Ну, как… Знаю я публику, которая приезжает на футбол, а потом громит магазины. У наших знакомых бар недавно пострадал. Ваши соотечественники передрались с какими-то случайно попавшими в Прагу англичанами. Там, кстати, подруга Златы подрабатывает барменом у своих родителей. А вы и вправду так любите футбол?
Ладно, усмехаюсь про себя.
Подробности вам, папаша, ни к чему.
Надеюсь, дочь не поделится.
А то ты всю свою сигару сожрешь, вместе с золотистым бумажным ободком.
И не подавишься.
– Люблю, – киваю. – У каждого человека должно быть что-то свое, глубоко личное. Для меня это футбол. И великий футбольный клуб «Спартак-Москва». Тут уж ничего не поделаешь.
– Если честно, не одобряю. Но понимаю. А чем вы помимо футбола увлекаетесь?
Вздыхаю. Не дожидаясь разрешения, наливаю себе еще одну рюмку сливовицы.
Делаю маленький, осторожный глоток, катаю огненный шарик по нёбу, как дорогой коньяк.
Ничего.
Впечатляет.
Затягиваюсь, тушу недокуренную сигарету.
– Это, – говорю, – очень сложный вопрос, Мартин. Работой, наверное. Пиво люблю, книжки читаю. В кино почти не хожу. Ах, да. Кот у меня. Арамис. Здоровенная лысая сволочь. Кремовая. С белой грудкой и грустными желтыми глазами. Молодой еще, два года всего. Сейчас, пока я здесь, у знакомых живет, со своим папашей за территорию воюет. Даже не у знакомых. У друзей. Хорошая семья. Недавно я туда звонил, хозяйка говорит, он скучает. Сильно.
– А у вас, Дан, – спрашивает, – у вас хорошая семья?
Я поворачиваюсь к нему.
Не головой, всем корпусом.
– У меня, – чеканю, – нет семьи, Мартин. И прошу не задавать мне вопросов на эту тему. Никаких. О друзьях, о работе – пожалуйста, сколько угодно. На эту тему – нет.
Он внимательно смотрит на меня, потом смущенно отводит глаза.
– Извините.
– Ничего страшного, – говорю. – Все живы. Живут в Испании. В Марбелье. Отец, мама, сестра. Младшая. Невеста меня бросила. Семь лет назад. Живет с мужем, мелким олигархом, во Франции, на Лазурном берегу. Слышать ни о ком из них, кроме, пожалуй, сестры, я не хочу. Говорить тоже.
Он качает головой.
– А вы, Дан, – спрашивает, – где живете?
– Я? – криво усмехаюсь. – Я – русский.
Допиваю одним обжигающим глотком всю оставшуюся в смешной пузатой рюмке чудесную самопальную сливовицу.
И наливаю следующую.
Мартин встает, кряхтит, трет поясницу и идет к шкафчику за второй такой же рюмкой.
Возвращается, ставит на стол.
Наливает, поднимает, подмигивает.
Нормальный он все-таки мужик.
Уважаю.
Глава 7
А потом он докурил свой долгоиграющий «Давидофф», и мы пошли обедать.
Ничего особенного.
Нельзя сказать, что отрава, но и пальчики облизывать я бы не стал.
Вроде и вкусно.
А вот добавки просить не хочется.
Есть такие столы.
Все хорошо.
Но как-то безвкусно, не по-домашнему.
Да и общая беседа за столом тоже не клеилась: Златина мама совсем не говорила по-русски и очень плохо – по-английски. А немецким и чешским не владел я.
Ничего, бывает.
Некоторые даже мечтают о такой вот почти глухонемой теще, думаю.
А потом обрываю себя: что это тебе, старина, в твою покрытую шрамами башку такие дурные мысли лезут?
Теща какая-то!
Совсем обалдел?
Истосковался по домашним котлеткам?!
Так Златка тебе их точно готовить не будет.
Не тот типаж…
…Что-то домой захотелось.
В Москву, в Москву.
Ага, уже улетел.
Сижу, вилкой и ножом свинину с кнедликами ковыряю.
А на душе – самая настоящая паника.
Ты в этот раз, брат Дэн, попал по-настоящему.
Реально попал.
Сгорел, можно сказать.
Спалился.
…Поэтому, когда Мартин снова предложил в курительную комнату прогуляться, вы даже представить себе не можете, как я обрадовался!
Хоть, думаю, мозг немного в порядок приведу, под сливовицу да под умные разговоры.
…Ну, уселись.
Он опять себе виски плеснул, я – сливовицы.
Закурили, каждый свое.
На этот раз он тот самый неизвестный мне сорт «Macanudo» выбрал. Который homemade.
Ничего так аромат.
По крайней мере, со стороны.
Сидим, молчим.
Думаем.
Каждый о своем.
Хотя – черт его знает. Может так случиться, что оба как раз о его дочери и размышляем.
Похоже.
– А скажите, Дан, – спрашивает неожиданно, – я же совсем про вас ничего не знаю. Вы вот, к примеру, разрешили о вашей работе спрашивать. Чем вы занимаетесь? Какой у вас бизнес?
Улыбаюсь, полощу горло сливовицей. Про себя он рассказывать не торопится.
Он тоже улыбается:
– Я работаю в энергетике, поэтому у меня так много русских партнеров. Я открылся, да?
Ага, думаю.
Думаешь, я не догадался?
Нефть, газ.
Вариантов-то – всего ничего.
– Ну, – говорю, – если по бизнесу гадать будете, то наверняка не угадаете. Потому что я не бизнесмен. Журналист. Как у нас говорят – бумагомарака.
Он неожиданно удивляется:
– Репортер?
– Был когда-то репортером. Сейчас скорее чиновник. Заместитель главного редактора. Хотя иногда пописываю. Для души.
– Да?! – удивляется еще больше. – А какое издание? Я немного ваш рынок прессы понимаю. Правда, в основном, деловой.
Киваю.
– А я, – хмыкаю, – сейчас в деловом издании и работаю. Раньше в ежедневке трудился, мне очень нравилось. Там жизни больше. А потом устал, и когда должность нынешнюю предложили, согласился, почти не раздумывая.
И – называю издание.
У него аж брови наверх полезли.
Неудивительно.
Контора, в которой я сейчас тружусь, весьма уважаемая. И заслуженно.
Стыдиться нечего.
Полез в карман, достал оттуда портмоне, вынул визитку, протянул.
Он прочитал, по-детски шевеля губами.
Понятно: говорить по-русски и читать на кириллице – это не одно и то же.
– Злата знает?
Жму плечами.
– А зачем? – спрашиваю. – Придет время – скажу. Мы, Мартин, извините, всего три дня назад познакомились.
Он кивает.
– Ну что ж, моей девочке, кажется, повезло.
Тут я не выдерживаю:
– Да откуда вам знать, повезло ей или не повезло?! Вы бы сначала хоть у нее или у меня спросили!
И – осекаюсь.
Потому что он внимательно смотрит на меня и грустно улыбается.
Некоторое время молчим.
Видимо, что-то осознавая.
Оба.
– Дан, – говорит он наконец. – Мне в следующем году исполняется шестьдесят лет. Когда вам будет столько же, вы поймете, что не всегда обязательно спрашивать. Иногда достаточно просто смотреть.
И наливает нам по рюмке сливовицы.
Он ее, похоже, очень уважает.
По крайней мере, в виски только кончик сигары окунает, а это зелье с удовольствием опрокидывает стопками.
Даже у меня реже рюмка пустеет.
Что здесь, что за обедом.
И ведь не пьянеет. В то время как у меня в голове шуметь начинает.
А я алкогольный удар держать умею.
Проверено.
– Давайте, – вздыхает, – Дан, просто выпьем. И немного помолчим. У каждого из нас свое время. Я скажу банальность, но времена жизни похожи на времена года, и это особенно остро чувствуешь поздней осенью. Неважно, светит ли в этот день почти летнее солнце или идет тоскливый последний дождь. Ты все равно знаешь, что это осень. Но в любом времени есть свои преимущества.
Что ж, выпить так выпить.
Если хороший человек предлагает, какой смысл отказываться?
Сидим, молчим.
Потом он снова вздыхает.
– Знаете, Дан, – говорит. – Вы, русские, предавали нас, чехов, не один раз. Наши деды в Первую мировую войну переходили на вашу сторону и воевали против Германии и Австрии за славянское братство. А вы вместо славянского братства устроили чудовищную революцию. И отправили их на бойню. Потом вы освободили Чехию от немцев во Вторую мировую, и мы вам снова поверили. А вы предали в шестьдесят восьмом таких как я, мечтавших о социализме с человеческим лицом. Это ведь мы, чехи, придумали это «человеческое лицо». Вы журналист, образованный человек, значит, знаете. Мы тогда хотели провести эксперимент на себе и показать пример всем, и вам в том числе. Но вы ввели танки. А в девяностом вы предали таких как мой отец. Тех, кто верил вам до конца. Это все теперь просто история, да. И ее не надо ворошить, надо жить сегодня, а не вчера. Пыль на страницах мешает дышать свежей травой и вам, и нам. Поэтому прошу только об одном. Не предавайте мою дочь. Этого я вам не прощу. Никогда.
Молчу, думаю.
Он почти правильно говорит по-русски.
Но только почти.
И это касается не только грамматического построения фраз.
– А если ваша дочь предаст меня – так, чисто гипотетически. Ее простите?
– Прощу, конечно. Она же моя дочь.
Я с трудом сглатываю комок в горле.
Н-да…
– Ничего себе, – качаю головой. – У вас отличная логика.
Он снова улыбается и снова наполняет рюмки сливовицей.
– Вы, русские, считаете себя великим народом. И правильно считаете. Вы – великий народ и поэтому должны думать только во вторую очередь о себе, а в первую – о справедливости и других принципах. А мы, чехи, – просто народ. Хороший народ. Но маленький. Поэтому думаем в первую очередь о себе. Так надо. Кроме того, ты мужчина. А мужчина, который позволяет женщине предавать себя, виноват в этом сам. Я имею право это тебе говорить. Потому что я тоже мужчина. Это понятие не национальное.