А. Проханов: Тут несколько причин… Вообще, конечно, Дед Хасан — это фигура, которую, действительно, выстрадала вся русская история и вся русская литература.
М. Королёва: — О как!
А. Проханов: — И я думаю, что это, конечно, один из величайших наших современников. Может быть даже, он может сравниться с нашими крупнейшими политиками. Он пировал в здании, в ресторанчике «Каретный ряд», который размещается на территории дома Ростовых…
М. Королёва: — Вы так со знанием дела говорите — вы, наверное, тоже там бывали?
А. Проханов: — Он размещается на территории дома Ростовых, воспетом Львом Николаевичем Толстым. Старый русский особняк, такое, культовое место. Он размещается в левом флигеле. Если входить в этот дом перед памятником, он в левом флигеле находится. В этом левом флигеле в советские времена размещалась так называемая иностранная комиссия, откуда писатели уезжали за границу. Ну вот, скажем, мои коллеги Евтушенко, Вознесенский обычно ездили в Париж, в Лондон.
М. Королёва: — А, вот почему вы знаете.
А. Проханов: — А я обычно оттуда ездил в Афганистан, в Камбоджу. Это было тоже такое, закрытое культовое место. Это маленькое подразделение госбезопасности, секретные выезды, документы.
И потом одно из поколений писателей, уже после 1991 года, загнало за бешеные деньги вот это чудесное ампирное сооружение. Это были службы. Может быть, там была псарня, а может быть, там жили прачки. Загнало. И теперь там разместилось это гнездовье. По существу, представляете, я написал бы, переписал сцену обеда у Ростова, когда съезжаются гости, когда все это гостеприимство, — я бы туда вписал сцену похорон Деда Хасана. Потому что это вещи связанные. Ну и время небольшое прошло, и вот вместо первого танца, первого бала Наташи Ростовой — Дедушка Хасан.
М. Королёва: — Ну, там после балов-то еще была все-таки иностранная комиссия Союза писателей.
А. Проханов: — Иностранная комиссия — это инструмент не подавления, а инструмент, с помощью которого родилось очень много интересных произведений. Евтушенко и Вознесенский увидели мир, Париж, они пели осанну Кубе.
М. Королёва: — Ну да, не многие тогда могли увидеть мир, это правда.
А. Проханов: — Ну вот у меня родился такой афоризм (это же было на улице Поварской), что Поварская опять превратилась в воровскую. И то, что Дед Хасан стал центральной фигурой всех этих дней, и вокруг него возник ажиотаж… Я думаю, что просто к Деду Хасану приходили проститься те, кто стремился проститься с Япончиком, с Тайванчиком, те, кто приходил на закрытые ужины к Измаилову, который кормил их из своей ложки с руки черной икрой, осетриной или сливками… Вся эта наша знать, элита, режиссеры виднейших театров, художники. Я думаю, что Дед Хасан, конечно, умер в окружении величайших деятелей искусства наших дней.
Мне даже кажется, что некоторые из них настолько ему были благодарны, что их похоронили вместе с Хасаном у стены Хованского кладбища.
М. Королёва: — Ну, это уже фантазии какие-то.
А. Проханов: — Это не фантазия. Потому что в центре нашей жизни стоит Дед Хасан. Дед Хасан — это центральная фигура нашей идеологии и нашей сегодняшней русской судьбы.
М. Королёва: — А почему так получилось?
А. Проханов: — Так получилось, потому что если раньше, до 1991 года, идеология, советская идеология, во многом совпадавшая с прежней российской идеологией, была направлена на постоянное возвышение, на постоянный взлет, на постоянное формулирование сверхцелей, это была космическая цивилизация и люди возвышались постоянно…
М. Королёва: — Подождите, но воры в законе — они же оттуда?
Они же оттуда, они же были до 1991 года.
А. Проханов: — Люди возвышались. Об этом пелись песни, об этом слагались романы, ставились памятники. А вот потом, с определенного момента возник другой вектор, все пошло специально, умышленно на унижение. Идеология нашего времени не в возвышении, не в полете к звездам, идеология нашего времени в деньгах, в преуспевании, в жратве, в прекрасной жизни твоей за счет других — не в будущем, а в том, чтобы здесь и сейчас. И в центре такой идеологии стоит вот эта категория людей.
Это дикая воронка, куда все сползает и скатывается, вся сегодняшняя культура, вся сегодняшняя философия, весь сегодняшний дизайн жизненный. А внизу сидит Дед Хасан и принимает это все на себя. Он — маг. Он же был езид, понимаете? Он — курд-езид, который был огнепоклонник. Наверное, он кричал «Огонь-огонь!», и тогда все начинали стрелять. Вот и в него попала пуля после этого…
М. Королёва: — Но вы, все-таки, не ответили на вопрос. А почему?.. Вот представьте себе, такой удобный момент. Вот, пожалуйста, собираются люди похоронить такого человека. Ведь понятно, кто приходит.
А. Проханов: — А зачем внуки Деда Хасана будут арестовывать братьев Деда Хасана? Все повязаны.
М. Королёва: — А кому он выгоден? Кому он важен?
А. Проханов: — Он не выгоден, он просто хозяин жизни. Кому он выгоден? Он — хозяин жизни. Это центральная фигура этого уклада.
М. Королёва: — Ну, подождите. Хозяева жизни в других местах сидят, как я понимаю. Вот мы с вами проезжаем мимо Кремля, мы видим: вот сидят хозяева жизни. Министерства какие-то, я не знаю. Вот они, хозяева жизни.
А. Проханов: — А мы не знаем, где сидел Дед Хасан. Он просто пришел в этот маленький ресторанчик. Может, до того он сидел в столовой Госдумы. Если к нему приходили на поклон сильные мира сего, если его не взял Уголовный розыск…
Был фильм такой прекрасный, Урсуляк поставил, «Ликвидация». Так поступил советский маршал, который освободил Одессу от жулья. Потому что задача была — освободить Одессу от жуликов, потому что в центре идеологии была победа, была достойная жизнь человека. И там же — «Вор должен сидеть в тюрьме». А сейчас никто не говорит, что вор должен сидеть в тюрьме.
Единственный, повторяю, кого мне по-настоящему жалко, невинно осужденный — это, конечно, Полонский. Это трагическая фигура. Как он отличается от Деда Хасана.
М. Королёва: — Вам, правда, его жалко?
А. Проханов: — Мне смертельно жалко. Представляете, он сейчас строит Сити в карцере Камбоджи. Он сидит и строит там город Сити.
Потом он действительно почти самосожженец. Он сжег там свои трусики и сжег наволочку от тюремной койки. Он говорил тогда, я помню, в Москве. Он очень вальяжный, настоящий…
М. Королёва: — Заметьте, я не прерываю, нет.
А. Проханов — Он — настоящий винер. Я — лузер, а он — винер. Он говорит, что если у человека нет миллиарда…
М. Королёва: — Винер — это у нас… Запрет может быть на иностранные слова.
А. Проханов: — Победитель. Победитель. Ну, это терминология Авена. Они — винеры, то есть в выигрыше, победители, а мы — лузеры, проигравшие. Он — винер. Он сказал: «Ко мне, если нет миллиарда, не приближайся». И вот, понимаете, сейчас к нему там приближаются в этом карцере, в этом СИЗО те, у кого даже и цента нет.
М. Королёва: — Подождите, но вам не должно быть жалко такого человека — вы должны торжествовать.
А. Проханов: — Нет, мне страшно жалко.
М. Королёва: — «Вот, наконец. Наконец, торжествует справедливость».
А. Проханов: — Нет, нет, нет. Мне чуждо злорадство. Я думаю, что к нему эти люди приближаются с очень опасными намерениями. Я даже думаю, что, может быть, он начал сжигать на себе одежду, потому что почувствовал себя глубоко униженным и оскорбленным в результате этого.
М. Королёва: — Александр Андреевич, его должны выпустить совсем скоро.
А. Проханов: — Я буду праздновать этот день. Как только Полонский выйдет оттуда из тюрьмы и приплывет к нам на своей личной яхте, я первый приду его встречать: «Наконец ты с нами, Полонский».
М. Королёва: — Заметьте, я снова не прерываю. Ну, Александр Андреевич, раз уж я от вас услышала слова «винеры» и «лузеры», то я просто не могу не задать вам вопрос, связанный с очередной инициативой Владимира Жириновского. Ну, правда, такая инициатива время от времени возникает, и не только от Жириновского. О запрете иностранных аналогов русских слов. Вообще это реально, как вы считаете?
А. Проханов: — Реально. И он будет называться «Владимир Волкович».
М. Королёва: — Ну, это понятно. Это уже многие пошутили.
А. Проханов: — Да?
М. Королёва: — Да, да, да.
А. Проханов: — Я думаю, что это все дичь такая. Веселая, смешная дичь, которая многих забавляет, и нас с вами тоже, дает пищу для размышления. На самом деле проблема русских не в том ведь, что они употребляют слова «винер» и «лузер», а в том, что их выдавливают с Кавказа, например, и что русские уходят не только с Кавказа — они уходят из Вологодской губернии, из Псковской, из Смоленской, они сжимаются, как шагреневая кожа, они покидают Сибирь и Дальний Восток. И исправлениями это все не исправишь — это профанация, более того, это издевка.
М. Королёва: — Ну, вот вы когда пишете, вы задумываетесь, какие слова вы используете, русские, иностранные? Для вас это важно?
А. Проханов: — Нет, там другая задача. Вот, скажем, один мой друг, изысканный писатель Владимир Личутин, он творец поразительного современного русского языка, каким не владели даже ни Шергин, ни Лесков. Он такой языкотворец божественный. Вот он говорил, его язык, его стилистика такова, что она не предполагает употребление таких слов как, скажем, «совхоз», например. Если он употребит слово «совхоз», это слово разрушит и сожжет четыре абзаца до этого и четыре после.