А. Проханов: — Я читал другой учебник. Я читал другой учебник — там не было никаких ни коров, ни стад. Библейские терминологии там отсутствовали.
Это учебник, написанный не об одном отдельно взятом народе — не о русском, не о татарском, не о еврейском. Это учебник о созидании государства российского во всех его конвульсиях, на протяжении всех тысячелетий, на которых оно создавалось. Это история того, как создавались пространства, как в эти пространства включались другие народы, другие верования, языки, потенциалы. Как к древним славянам примыкали угро-финны, как в них вливалась нордическая, варяжская энергия, как приходили люди большой степи, кипчаки и хазары. Как создавалась эта потрясающая уникальная общность.
А внутри этой общности возникала София Киевская, возникал Ярослав Мудрый, возникали русские святыни.
О. Бычкова: — Вот там, кстати, эти вопросы — хотя, казалось бы, уже много прошло лет и даже веков с тех пор — про варягов, про Софию Киевскую, — там есть некоторые неловкости, и некоторые из них даже отнесены к трудным темам, которые выделены в отдельные методические разработки.
А. Проханов: — Ну, они, конечно, трудные, потому что сегодня у нас же нет единодушия, единомыслия по поводу…
О. Бычкова: — Ни по чему.
А. Проханов: — Ни по чему. В частности, государство не может воспитывать своих граждан в разномыслии. Граждане должны быть воспитаны как сыны отечества, которые способны выдержать огромный натиск истории, и служить государству и отечеству своему в период его кромешный и в период его светоносный.
О. Бычкова: — То есть если варяги не вписываются, например…
А. Проханов — Почему они не вписываются? Они вписываются.
О. Бычкова: — …то давайте как-то мы варягов так, замнем для ясности.
А. Проханов: — Да, и вместо них поставим хазар. Ну, естественно.
О. Бычкова: — Вместо них поставим…
А. Проханов: — Хазар неразумных.
О. Бычкова: — Чтобы сплошные везде были… Никаких хазар вам, никаких варягов. Всё наши русские народные медведи с балалайками.
Я хочу вас вот что спросить. Это вопрос, на который многие ищут ответа. Отвечают на него по-разному, и он непонятен всё равно. Как вы думаете, русский национализм не в зигующем, чудовищном абсолютно варианте, а в цивилизованном — он возможен? Или это иллюзия?
А. Проханов: — Русский национализм на протяжении всей русской истории был имперским сознанием. Имперское сознание — это и есть русский национализм. Потому что русскость не в косоворотке, не в орнаменте на наличниках и даже не в языке. Русскость — в огромной гигантской мессианской задаче по созданию вот этого евразийского царства. И русская миссия всегда была связана с империей.
Сегодня возник новый, неожиданный, абсолютно русский национализм — так называемый уменьшительный, или либерал-национализм, который говорит «Россия для русских. Долой Кавказ. Долой Татарстан. Отдадим Кенигсберг немцам. По существу, отбросим Сибирь, откажемся от Арктики». Вот этот национализм…
О. Бычкова: — Но Сибирь мы не отбросим. Сибирь не отбросим.
А. Проханов: — Нет, ну, по логике…
О. Бычкова: — Нам Сибирь надо — у нас там нефть, знаете ли, и газ.
А. Проханов: — Там у нас нефть, но там татары. Там очень много татар в Сибири. Тюмень вся…
О. Бычкова: — И северных народов еще, да.
А. Проханов: — И северных народов. Поэтому национализм, который встречается с отпором или с национально-освободительными движениями где-нибудь в Чувашии или в Якутии, он отступает перед лицом этих национально-освободительных движений и сжимается до Вологодской губернии.
Вот этот национализм, который говорит: «Сколько же можно русским быть империалистами? Столько трат, столько лишений. Давайте заживем по-европейски, чтобы была своя вилла, бассейн, чтобы были хорошие мерседесы, прекрасная еда», — на него искушают русских людей. А что же делать с этой огромной исторической задачей? А что делать с этим повторяющимся порывом в космос, который заставляет человека не думать о шелковых галстуках или манжетах, а заниматься космическим порывом или божественным поиском?
О. Бычкова: — А можно одновременно о галстуках и о космических ракетах?
А. Проханов: — Можно о галстуках, космических ракетах, быть гомосексуалистом, одновременно венчаться с собаками в церквах и при этом исповедовать огненное христианство, быть Пушкиным, а также заниматься рубкой икон, как занимается Гельман. Всё это можно в стране, которая остановилась и падает в пропасть. Россия сегодняшняя такова. Но это будет не вечно. Россия преодолеет эту смуту и вырвется опять на стратегическое направление. Русский ренессанс неизбежен.
О. Бычкова: — Русский или российский?
А. Проханов: — Русский ренессанс так, как его понимали татары в период Великой Отечественной войны.
О. Бычкова: — А как вам нравится предложение митрополита Волоколамского Иллариона поставить на Лубянке памятник князю Владимиру Красное Солнышко, князю Владимиру Владимировичу, может быть, — Красное Солнышко вместо Железного Феликса, вместо фонтана, вместо, я не знаю, чего еще?
А. Проханов: — Я представляю, как этот памятник будет поставлен. Наверняка, Владимир будет с крестом в руках как, наверное, Владимирская Горка в Киеве.
О. Бычкова: — Ну да.
А. Проханов: — И, конечно, этот крест будет обращен к зданию Лубянки.
О. Бычкова: — Почему?
А. Проханов: — Ну, а куда еще? На метро, что ли?
О. Бычкова: — Нет, ну, подождите. Феликс Эдмундович стоял спиной к Лубянке. Как бы она его сзади поддерживала.
А. Проханов: — Нет, ну а что? Владимир, а за его спиной вся лубянская рать, что ли?
О. Бычкова: — Да. Да.
А. Проханов: — Нет. Он будет повернут крестом к Лубянке, и памятник будет называться «Чур меня, чур».
О. Бычкова (смеется): — И спиной к людям, которые будут ходить вокруг.
А. Проханов: — Нет. Я думаю всё время над этим. Я не устаю, конечно, изумляться нашему иерарху в его бесконечных выдумках и в его какой-то болезненной, мучительной, антисоветской какой-то боли, которую он несет в себе и передает нам, грешным.
Поставить туда Дзержинского было бы нормально.
О. Бычкова: — Ну, что нормального-то, господи?
А. Проханов: — Поставить туда…
О. Бычкова: — Чур вас, чур, Александр Андреевич.
А. Проханов: — Поставить туда Дзержинского было бы нормально, потому что… Никто, действительно, не скажет, что поставили Дзержинского, потому что сейчас начнет ВЧК шарить по квартирам и брать.
О. Бычкова: — Скажут. Я скажу.
А. Проханов: — Ну, это безумцы, либо такие экзальтированные прекрасные женщины, как вы. Никто не скажет. Эта эра кончилась. И Дзержинский был поставлен в период, когда никакого НКВД и никакого ЧК уже не было. Это был сытый, спокойный, бархатный период, когда поставили. Раз.
И если его поставить, будут удовлетворены нынешние спецслужбисты. Потому что до сих пор у них в кабинетах висит Дзержинский как отец-основатель. Но это же не люди Судоплатова, это же не люди…
О. Бычкова: — Или даже как икона, прости, господи, за богохульство.
А. Проханов: — Да. Это создатель их мощной корпорации. Причем, эта корпорация — она, может быть, сильнее, чем государство. И они, верные своей корпорации, чтут образ Дзержинского. Это будет справедливо по отношению к ним.
Наконец, это завершит ансамбль. Потому что, конечно же, кругом гигантские здания ФСБ. Слева серое, справа желто-яичное, вот этот огромный фасад. И появление там такого памятника просто завершит этот ансамбль.
О. Бычкова: — Подождите. Ансамбль изначально, когда там стояло первоначальное здание, вокруг которого вот это всё серое и какое-то яичное выросло — там было страховое общество «Россия», его московское отделение, как мы помним. И перед ним стоял просто большой красивый фонтан, который существует до сих пор — его можно вернуть.
А. Проханов: — Да, давайте вернем. Только отрубим половину от этого здания — оно же было другим совершенно. Там Жолтовский поработал. И разрушим слева здание и справа.
О. Бычкова: — Но фасад-то тот же приблизительно.
А. Проханов: — Там был другой, вдвое меньший фасад.
О. Бычкова: — Ну, там наросло, конечно. Наросло.
А. Проханов: — Давайте, я готов разрушить это здание, к фасаду поставить фонтан, налить в него шампанское и купцов туда собрать.
О. Бычкова: — Давайте разрушим эту тюрьму, Александр Андреевич, как поется в известной песне…
А. Проханов: — Ну, давайте разрушим весь Новый Арбат. И куда же мы с вами тогда денемся с нашими эфирами? Поэтому, повторяю, было бы правильно поставить туда Дзержинского. Потому что он архитектурно…
О. Бычкова: — Во-первых, это красиво.
А. Проханов: — …архитектурно он выдержан. Он был бы там уместен.
Теперь вернемся к нашему иерарху. Господи, почему он так боится Дзержинского, если церковь поставила в Москве за последнее время чуть ли не тысячу алтарей, Москву застроили церквами? В Москве предполагается еще построить 600 церквей. Неужели алтари, которые построила церковь, слабее одного этого истукана? Неужели этот языческий Перун сильнее и мощнее, чем тысячи духовных алтарей, на которых совершаются литургии, с амвонов которых произносятся христианские проповеди? Это огромное количество духовных, духовно настроенных священников, батюшек… Неужели он не верит в мощь и силу возрождающейся церкви? Откуда такая слабость?