– Серега, куда! Стой! Дров наломаешь!
Но он опоздал. Близорукий Воробьев уже заметил гиганта и заметался, прижимая к груди пакет. Леонидов чуть не рассмеялся, глядя, как огромный Барышев навис над тщедушным цветоводом. Воробьеву было не до смеха:
– Что вам?! Кто вы такой?! – взвизгнул он.
– Никак не признали, товарищ? Полиция! – гаркнул Барышев. – Признавайтесь-ка в совершенных вами противозаконных деяниях!
– Мамочки! – ахнул цветовод и вцепился в пакет.
– Что у вас там?
– Ма, – Воробьев икнул, – макароны.
– Макароны?!
Тут подскочил и Леонидов.
– Да уймись ты! – сказал он Сереге. – Извините, гражданин Воробьев, это у него нервное. После того, как побывал в горячих точках. Последствия контузии. На людей кидается, а может и пристрелить. Барышев, ты табельное оружие сдал? Перед тем как из отделения уйти?
– Нет!
Серега сунул руку в карман, и тут Воробьев метнулся к своему подъезду.
– Стой!
Барышев догнал его в три прыжка, притянул к себе и зловеще сказал:
– Маргарита Семенова была больна СПИДом.
– СПИ… идом, – Воробьев снова икнул. Потом опомнился: – Да мне-то что?! Мне-то что за дело до вашей Маргариты?!
Серега, который ожидал признания в адюльтере и всех прочих грехах, учитывая шантаж, слегка растерялся. И цветовода отпустил. Тот шмыгнул в подъезд, воспользовавшись моментом.
– Пусть идет, – добродушно бросил Леонидов.
– Я тебя не понимаю, – озадаченно произнес Серега. – Ты же сам только что…
– Видать, ошибочка вышла. Не спал он с Марго. Пошли, Сережа, домой. Нас женщины ждут.
Алексей первым направился к подъезду, где находилась его квартира. Барышев шел следом и бубнил:
– Так ходил или не ходил? Ты же сам сказал, что ходил?
– Уймись! Ты зачем руку-то в карман опустил, когда я про табельное оружие спросил?
– Замерз.
– Вот и согрейся. А Воробьева пока не трогай. Сначала пусть Анашкин заявление напишет, что его шантажируют. Документов у Воробьева при себе нет. В пакете, видать, и в самом деле макароны.
– И что мне теперь делать?
– Сойти с моей ноги, – сердито сказал Алексей. – На которой ты сейчас стоишь. Черт, где же лифт? Кто его держит на десятом этаже? Эй, вы! – он забарабанил кулаком по двери маленького лифта. Большой вообще не работал.
– Извини, – засопел Серега. – Я переживаю.
– Переживай, но только не на моей ноге. В тебе весу больше центнера.
– У меня же мускулатура, не жир.
– А я разве сказал, что ты толстый? Я сказал: больше центнера. Все, поехали. Интересно, здорово нам влетит?
Когда открылась дверь, Леонидов завилял хвостом:
– Сашенька, ты сердишься? – Он попытался поймать взгляд жены.
– Совести у тебя нет, это я давно уже поняла. Что ж, проходите.
– Нам бы покушать, – робко вякнул Алексей.
– Где гуляли, там и ели бы.
– Ну, зачем ты так? – укоризненно сказала Анечка Барышева. – Они не гуляли, они работали. Конечно, накормим.
Пока женщины накрывали на стол, Алексей развалился на диване и взял в руки пульт. Нажимая на кнопки и переключая с канала на канал, задумчиво протянул:
– А вдруг и в самом деле маньяк?
– Да ну тебя, – отмахнулся Серега. – Все дело в деньгах.
– А если не в деньгах? За Сашу волнуюсь.
– Ведь ты сам сказал, что он не просто так убивает. По системе.
– Вот именно. А как понять эту систему? Как? С одной стороны, у маньяков нет логики. Они ж ненормальные! А с другой – железная. Они же не кого попало убивают. По системе. В нашем случае есть цепь. Одинаковые пакеты – цветочные имена – духи – характерные раны на лице и шее. Но! – он поднял вверх указательный палец. – В каждом убийстве присутствует элемент неожиданности. Одна разута. Другая Вика. И в то же время прослеживается связь. Но как вычислить следующую жертву? И будет ли она?
– Типун тебе на язык! – замахал руками Серега. – Никаких жертв больше не надо!
– С одной стороны, Марго и Лилия работали вместе, – продолжал Алексей. – А с другой: Вика-то с ними не торговала! Значит, убивают не по профессиональному признаку. Но! Все три жили в нашем доме! Выходит, надо проверить список жильцов? Вдруг какая-нибудь Гортензия?
– Розалия Марковна, – подсказал Серега.
– А что? И так может быть. Черт! А ведь это интересно!
– Вот теперь, Леша, я тебя узнаю, – усмехнулся Барышев. – Глаза горят, мозги шевелятся. А то совсем зарвался. Процветаешь, машину новую купил, денег много зарабатываешь. Тебе бы позавидовать, да что-то не хочется.
– Потому что я дурак. Я думал, что могу победить систему. Понимаешь ты, Серега? Сис-те-му. А ее победить нельзя. С такими, как я, она разделывается на раз-два. Ну, верит человек в идеалы. Хочет по-честному, по правилам. Ну, давай, рули. Попробовал… Прошло время, и я уже не хочу проблем. Не хочу делать то, что мне не выгодно. Поезд встал на рельсы и пусть себе катится. Какой смысл строить новую железную дорогу, коли и старая хороша? Прокладывать рельсы, таскать шпалы. Надорваться ж можно. Герои приходят и уходят, а работа остается. Есть они, нет ли, она всегда есть. И всегда как-то делается. Не факт, что при плохом руководителе плохо, а при хорошем хорошо. Скорее наоборот. Посредственность приносит делу больше пользы, чем воитель с ветряными мельницами. Вот и получается, что я лишний. Приехали!
– Ладно, перестань. Все нормально.
– Да давно уже ничего не нормально! Давно уже я лечу по жизни, словно стальная пуля. Ничего не слышу, ничего не вижу, только цель: прийти вечером домой, свалиться с ног от усталости, мгновенно уснуть, а утром лететь дальше все к той же цели. Чтобы никогда в нее не попасть. А жить когда? Я последнее время часто задаю себе этот вопрос: когда жить?! И самое главное: мне все это больше не интересно. А вот маньяк – интересен!
Александра заглянула к ним в комнату:
– Леша, чего ты так раскричался? Идите за стол.
– Ладно, закончили с этим, – махнул рукой Леонидов. – У тебя, Серега, в любом случае больше проблем, чем у меня.
– Ну, если ты это понимаешь, значит, молодец! А то расфилософствовался! Это означает лишь одно: у тебя все в порядке. Если человек философствует, значит, он сыт. И в завтрашнем дне уверен. А когда у тебя квартиры нет и не светит, тут не до философии. Извини, конечно…
– Да чего там! Ты прав. Все у меня есть, потому я могу себе позволить брюзжать. Значит, надо у меня что-то отобрать. А лучше не дожидаться. Судьбу не обманешь. Лучше уж отдать самому, добровольно, чем получить удар в спину. Отберут ведь то, что сам ты не отдал бы ни при каких условиях. Такова жизнь.
… За полночь Алексей пошел провожать гостей. Очередная оттепель принесла с собой влажный ветер и неприятную сырость. По ночам подмораживало, и улицы превращались в каток. Он поскользнулся и оперся рукой о машину:
– О, черт!
И вдруг услышал возмущенный Серегин голос:
– Твою мать! Он что… Да я его…
Анечка заткнула уши. Алексей догадался, что вор не испугался полицейской фуражки, лежащей на виду. Вскрыл Серегину машину и вытащил магнитолу. Причем, стоимость его не смутила. Магнитола-то копеечная! Разумнее было выбрать машину побогаче и владельца не «мента».
– Говорил же я тебе! – сказал он. – Предупреждал!
– Нет, ты глянь! Я ж сам это дело расследую! Об ограбленных машинах! Он что, издевается?!!
– Вот и возьми сам у себя показания. «Не заметили ли вы во дворе подозрительного мужчину, гражданин Барышев? И почему не поставили на личный автомобиль сигнализацию?» «Я даже не думал, что это может случиться со мной!» Как лох. Вот они, ботиночки! Их злостное влияние на владельца.
– Я тебя, кажется, предупреждал… – сжал кулаки Серега.
– Давай! Вали с больной головы на здоровую!
– Сережа! – вцепилась в гиганта жена.
– Может, у него чувство юмора такое? У преступника? – примирительно сказал Алексей. – У сыщика магнитолу украсть?
– Ничего, хорошо смеется тот…
– … кто смеется над последним, – закончил Алексей. – Вот пусть этим последним, у кого машину в нашем дворе ограбили, будешь ты.
Расстроенный Серега пообещал:
– Поймаю – убью! – и полез в салон.
– Звони, – махнул ему рукой Алексей. – Если что…
… «Если что» случилось на следующий день.
– Передо мной лежит заключение эксперта, Леша, – мрачно сказал Барышев. – Анализ крови гражданки Маргариты Семеновой. Не было у нее никакого СПИДа.
– Что?!
– Не было у нее СПИДа. Ты понял?
– Но откуда ж они тогда это взяли? Кто? Почему? Кто ей сказал, что она больна? И всем? И главное: зачем?
«Красиво жить не запретишь.
Но отравить жизнь можно. Даже красивую. Когда она у всех бельмом на глазу, средства найдутся. Нужно только объединиться. Они сами меня изгнали. Опозорили. У меня не осталось выбора. Только на панель. А потом стали завидовать. Чему? Моей «красивой» жизни? Да что они про нее знают!
И появляется этот диагноз. Болезнь, от которой не только умирают, но и стыдятся. А началось-то все с обычного аппендицита. Острый приступ скрутил внезапно, и пришлось вызвать «Скорую». Конечно, им придется заплатить. За лекарства, за уход, за отдельную палату, за операцию, наконец. И за собственный диагноз. Потому что ко мне, когда я еще не отошла от наркоза, пришла медсестра и, торжествуя, сказала:
– А у вас СПИД. Анализ показал положительный результат. Вы отдыхайте, отдыхайте.
Когда я в последний раз сдавала анализы? Когда меня проверяли? Да вскоре после родов! Потом я к врачам не обращалась. Только с дочкой. У нее брали кровь, все в порядке. А у меня нет. Так когда? И почему я не удивилась? Да потому что все правильно. Все справедливо. За все надо платить. И за красивую жизнь тоже.
Может, это ошибка? Врачи часто ошибаются. Но только не в этом случае. Сейчас все так, как и должно быть. Все логично. У меня даже нет сомнений в результате анализа.
Неизвестный поклонник принес цветы. Неужели еще не знает? Такую радостную весть все женщины города должны написать крупными буквами на огромных плакатах и вывесить их в окнах своих домов: «Вы к ней ходите, мужчины, а у нее СПИД!» Но букет стоит в вазе, на тумбочке. Розы. Отныне я ненавижу цветы. Этот букет не признание в любви. Он – признание в ненависти. Я даже догадываюсь, кто его прислал. Все женщины города. Которые меня ненавидят. С этого дня цветы для меня будут означать одно: болезнь и начало страшного пути по острым ножам осуждающих людских взглядов. Как же больно-то! Как страшно! И что теперь делать? Бежать! Как только вернутся силы, бросить все и бежать! Скрыться! Затеряться в огромном городе, где никому нет дела до тебя. И до твоей болезни. Скрыть все. Это преступление, но… Какая теперь разница?