– Они все у тебя работали, – заметил Алексей.
– Да. Все. Но я любил ее. И только ее. Я хотел на ней жениться.
– Почему же не женился?
– Какое тебе дело?
– Почему?
– Тихо. Т-с-с-с, – Лейкин приложил к губам палец.
– Не понял, – обернулся Алексей. Лейкин смотрел на стену, отделяющую кухню от гостиной.
Там, за стеной, было подозрительно тихо. Именно туда ушла Анна Валентиновна. «Подслушивает, – подумал Алексей. – Но чего он боится?» И спросил:
– И что теперь будет с твоим бизнесом? Других девушек уже нанял? Опять по именам подбирал?
– Я нанял управляющего. Пусть берет на работу кого хочет. Своих знакомых, через своих друзей. С любыми именами. Мне наплевать, – вяло сказал Лейкин. – Я ухожу от дел.
– И чем будешь заниматься?
– Ничем. В деревню хочу уехать. Розы выращивать. Теплицу построю. Зимний сад.
– Розы?
– Да не цепляйся ты к словам! Да, Роза! Потому я их так люблю. Я все надеялся, что она передумает.
– Но ты ходил к Марго.
– Уходи, Леша, – отмахнулся Лейкин. – Зачем тебе это?
– После того как Роза с тобой порвала, ты ходил к Марго. А потом ухаживал за бедной девочкой. За Лилей. Она же верила, что это всерьез. Чего ты хотел?
– Откуда ты узнал про Марго? – все так же вяло спросил Лейкин.
– В квартире, которую она снимала, я увидел странный букет. Помнишь? «Син», «соэ»… Ты приходил к ней не просто так. Икебану приносил. Сокровенным делился. Ты пытался человека найти, который хотя бы тебя выслушает. Так же, как Воробьев. Марго ведь была безотказной.
– Ну, навещал я своих девочек. И что? Я человек свободный.
– Ты ее о Розе расспрашивал. Они ведь были подружки. Марго старше. Ты хотел, чтобы она повлияла. К матери ее ходил. Я имею в виду Розу. На все рычаги давил. А ты предприимчивый, Лейкин. Я-то думал, романтик!
– Отстань от меня, а?
– Отстану. Скажи только: где ты был в четверг днем, с часу до двух?
– Документ покажи.
– Какой документ?
– На основании которого задаешь мне такие вопросы. Я не обязан перед тобой отчитываться. Без документа. И вообще: отдал книгу – уходи.
– Это ты взял у нее из ящика письменного стола тетрадь?
– Какую тетрадь?
– Общую. В клетку. Больше некому. Ты взял. Где она?
– Ищи, – пожал плечами Лейкин. – Ты все знаешь. Вот и ищи. Тебе спешить надо. А вдруг не успеешь всем доказать, что ты самый умный? Жизнь пройдет, а никто этого так и не узнает. Мне теперь некуда спешить. Времени у меня полно. Я в деревню уеду. Цветочки выращивать.
– А как же маникюр?
– Что? – Он внимательно посмотрел на свои руки. – Ничего. Перчатки можно надеть.
– Ну да. Это если готовиться. А случайная встреча? Не подведет ли лак для ногтей?
– Чего? – Лейкин вздрогнул. – К чему готовиться? Ловишь меня? Сыщик! Только я тебе не помогу.
– Поможешь. Не хочешь – заставят. Я к тебе больше не приду. Будешь давать объяснения в другом месте. А лучше было бы рассказать мне все по-дружески…
– По-дружески? – вздрогнул Лейкин. – Уходи! Ты не друг. Ты предатель. Да и не были мы никогда друзьями. Сам сказал. Уходи.
Алексей поднялся и направился к выходу. И вновь пригляделся к аккуратно расставленной обуви. И подумал: «Это ведь был не ее пакет». Но тогда логично спросить: «А чей?» Этого Алексей не знал. Пока. Но на женские туфли в прихожей посмотрел с интересом. Размерчик-то подходящий!
– Ну как? – выскочил из машины Барышев.
– А никак. Говорит загадками. Про нежность какую-то украденную, про время, которого у него полно. Похоже, он тронулся. Плывет. И признаний делать не хочет. Но что-то он знает. Определенно. Пакет-то выбросил!
– Какой пакет? – насторожился Барышев.
– С подсолнухами. Как будто я его не видел у него в руках! Чего он боится?
– Он убийца!
– Думаешь? А я вот сомневаюсь. И туфли у его матери тридцать девятого размера.
– И что? А у Лейкина маникюр!
– И что? Ведь и Роза наверняка была с маникюром. А?
– Не помню.
– А ты вспомни.
– Допустим, с маникюром. Ну и?
– Когда ее душили, она, естественно, сопротивлялась. Пыталась разжать его пальцы. Убийцы. Представляешь картину? Это может быть и ее лак.
– Ну и?..
– Это надо выяснить, Серега. Сравнить лак у нее на ногтях и тот, частички которого попали на ее кожу. Либо он один, либо два разных. Тогда Лейкина можно брать.
– Что ж…
– И еще одна мысль пришла мне в голову: а почему мы решили, что это мужчина?
– Что-о?
– Мужчина – маньяк.
– Но какая баба сможет…
– Не мужиков же убивают. И смотря какая баба.
– Черт! Это ты про туфли подумал?
– Да. Это был не ее пакет. Не Лилии. Помнишь его содержимое? Пол-литровый пакет кефира, один йогурт, две сдобные булочки. Лилия не могла это нести домой. Суханов высадил ее у супермаркета. Она зашла в магазин, видимо вспомнив, что мать просила что-то купить. Батон хлеба, например, но никак не две сдобные булочки. Семья-то большая. Накормишь их двумя булочками? Купила, положила в пакет. А возле дома на нее напал маньяк. Или маньячка.
– У которой в пакете был кефир, йогурт и две сдобные булочки? Умора!
– Не умора, а вариант. Девушку никто не поджидал, они случайно встретились, и…
– А чем же ее тогда? Откуда при случайной встрече возьмется весьма неслучайное орудие убийства? Железные пруты, Леша, на дороге не валяются. И в супермаркете не продаются. Вместе со сдобными булочками.
– Не продаются. Факт. А вдруг это не прут? Подумать надо.
– Тут и думать нечего! Лейкин!
– Есть у меня одна мысль. Но сначала надо убедиться в обратном. Что это не Лейкин. Ведь если экспертиза определит только лак Розы, это доказывает его алиби. Лейкин не мог не оставить на коже у жертвы частички своего лака для ногтей. А пока надо сделать у него обыск. Раз не хочет по-хорошему, пусть будет так. Надо искать общую тетрадь в клетку. Ту самую, с пальмами. Сдается мне, что друг Коля залез к своей любимой в письменный стол…
Он признался, что ходил к этой грязной женщине! Я все слышала! Он ходил, чтобы…Он спал с ней… Потому что она была… Он хотел у… Она ведь могла его…
Мой мальчик! О-о-о! Мой маленький мальчик! Да вы знаете, что такое мать?! Настоящая мать! Это тигрица, если надо защитить своего детеныша, кошка, если надо его приласкать, ястреб, если надо высмотреть, где таится опасность. Ну, что он может знать о жизни, моя крошка? Ведь они все хищницы, все! Я зна-а-аю…
Вы думаете, легко быть матерью? А хорошей матерью? Это каторжный труд изо дня в день. Когда голова раскалывается от ежесекундной необходимости делать выбор. Как надо вести себя: быть строгой или, напротив, ласковой и доброй, выговаривать за каждый промах, или просто их не замечать? Как быть: заставлять его съедать за завтраком всю манную кашу, даже если он не голоден, или не заталкивать ее насильно, потому что его организм сам знает, как, когда и сколько? Отдавать ему все самое вкусное до крошки или заставлять его делиться в надежде, что, когда вырастет, он поделится с тобой? Баловать или понукать? Говорить, что он для тебя дороже всех на свете, или быть сдержанной, чтобы он ни в коем случае не спекулировал этой любовью? Как?
Быть может, это случилось из-за моего непостоянства. Я никак не могла сделать выбор. Была то ласковой, то строгой, то ругала, то хвалила, то била, то ласкала, то говорила, что он должен рассчитывать только на себя, то заставляла дружить со всеми ребятами в классе без исключения и искать у них поддержки. И теперь он хочет у…
Он привык к тому, что я все время рядом. Отец бросил нас давно, когда Коля был еще крохой. Сын его не помнит. Совсем. И я почти не помню. Мне было все равно. Я заходила в маленькую комнатку, видела, как в детской кроватке под одеяльцем лежит это чудо, подходила тихонько и целовала его в светлую пушистую макушку. От него пахло детским мылом, теплом и, кажется, парным молоком. И капельку лавандой, мешочками с которой я перекладывала постельное белье в нашем шкафу. И в моем сердце уже не оставалось места для кого-нибудь или чего-нибудь другого. Для увлечений, нарядов, косметики, работы.
Он наказал меня за любовь. Он хотел у…
Если бы только я знала, что кто-нибудь сможет полюбить его так же! Я бы его отдала! Полюбить с такой же силой. Чтобы без колебаний пойти на преступление ради него. Отдать ему кровь, всю до капли, если она вдруг понадобится. Полюбить, а не ограбить. Не воспользоваться его деньгами, квартирой, его нежным и чутким сердцем. Все, что могла, я ему дала. А он сказал недавно, что обворовала. Что у него тоже могли быть дети. Но такая любовь, как у меня, бывает в жизни одна. Чем будут для меня его дети? Еще одна любовь, и мое сердце просто-напросто разорвется. Двоих детей мне не выдержать, слишком тяжело. Я не смогу больше часами смотреть в окно и ждать, когда мой маленький мальчик появится на тропинке, идущей от школы до нашего подъезда. Не смогу сидеть вечерами перед выключенным телевизором и прислушиваться к движению на лестничной клетке и скрежету лифта на этажах. Не смогу слушать, как ему нравится какая-нибудь девочка из класса и что она для него дороже всех на свете. Дороже меня. Это можно пережить только один раз.
Я хотела его лишь оградить от посягательств. Ведь я оказалась права: все они хотели использовать моего сына. Роза, Лилия, Маргаритка… Они его не любили. Я знаю, что такое цветы. Они изменчивы и капризны. С ними много возни, хлопот, а в итоге ими любуются другие. После того как ты душу в них вложил. Нет, цветы нам не подходят.
Но ведь он хотел у… Умереть. Как трудно это выговорить! Тогда и я умру. Нет уж. Пусть умирают другие. А мы с Колей останемся жить. И он будет мой и только мой. Навсегда.
3
– Да, кстати, – Барышев полез в карман, – ключи.
– Какие ключи?
– Те, что были при Марго. Раздобыл. Один из них наверняка от дачи Тимофеевых. Заедем?