– Пришли, – сообщил Серега. – Вон, видишь почерневшее здание?
Они подошли к обгоревшему павильону. Возле него уже не было ни пожарных, ни Лейкина, ни зевак. Окна разбиты, но крыша целехонька.
– Ты прав, – задумчиво сказал Серега, – пожарные приехали быстро. Разрушения незначительные. Снаружи по крайней мере.
– Зато внутри, кажется, почти ничего не осталось.
Алексей заглянул в павильон, потом нырнул внутрь, стараясь не запачкаться. Подошедшему постовому Барышев протянул раскрытое удостоверение:
– Свои.
– Уголовный розыск, что ли? Криминал ищете?
– Вроде того.
– Удачи, – козырнул патрульный.
Алексей в это время вышел из павильона, вытирая грязные руки:
– Бесполезно. Можешь даже не заходить. Он, видимо, бумаги поджег и убежал.
– Не проще ли было взять из ящика стола тетрадь, запереть дверь и уйти? Или сигнализация сработала?
– Видимо, он ее отключил. Да, странно. Времени, чтобы найти тетрадь, у него было достаточно.
– Но тогда зачем, Леша?
– Я и сам все время об этом думаю. И у меня есть идея. Знаешь, куда нам с тобой надо сейчас заехать?
– Куда?
– К матери Лилии.
– Это еще зачем?
– Там узнаешь, – загадочно сказал Алексей.
– Хорошо. Я только позвоню.
Пока Серега разговаривал по телефону, Алексей прогуливался взад-вперед и думал. О платке в машине Николая Суханова, о сумке Виктории Воробьевой. И о ее духах с запахом резеды.
Барышев вернулся минут через десять, потирая руки, заявил:
– Порядок!
– Жена в сотый раз сказала, что тебя любит? – усмехнулся Алексей.
– Иди ты со своими шуточками! Ублюдка, что магнитолы воровал, мужики задержали. Привели в отделение, и там он во всем признался. Теперь можешь спать спокойно. И машину оставлять во дворе.
– Ну, уж нет! Береженого бог бережет.
– Надо бы поехать, с ним побеседовать.
– Успеешь. Хотя… Ох, я дурак! Давно следовало догадаться! Я же говорил, что одна из женщин была лишней! Вот мы сейчас и узнаем наверняка, которая…
…Мать убитой девушки Полина Михайловна нежданным гостям не удивилась. Тяжело вздохнула и сказала:
– Что ж, проходите. Я как раз к гадалке собралась. Назначено у меня. А вы надолго?
– Зачем же к гадалке? – удивился Алексей.
– Есть, говорят, предсказательница Тамара, так она по фотографии может отыскать злодея, который дочку мою убил.
– По чьей фотографии? – спросил Леонидов, а Барышев пробурчал: «Дайте мне его снимок, я и сам найду».
– Как по чьей? Дочки!
– Так и я тоже могу, – усмехнулся Алексей. – Зачем же к гадалке? Тем более я сделаю это бесплатно. А сколько с вас собиралась содрать гадалка?
– У вас есть экстрасенсорные способности?! – уставилась на него Полина Михайловна.
– А то! Не верите – у оперуполномоченного спросите. – Серега хмыкнул: клоун!
– А вы разве не…
– Нет. Это он из полиции. А я – экстрасенс. Но мне нужна не фотография Лили, а ее вещи.
– Конечно-конечно, – засуетилась Полина Михайловна и направилась в маленькую комнату.
– Когда это у тебя проявились способности экстрасенса? – прошипел Барышев, ткнув Алексея в бок.
– Полчаса назад. У сгоревшего павильона. Не поверишь, Серега! Как посмотрел на него, понял: открылось шестое чувство. Вижу свет в конце тоннеля. Иду прямо на него.
И Леонидов следом за Полиной Михайловной двинулся в маленькую комнату. Она с готовностью распахнула перед гостями гардероб:
– Вот. Дочкины вещи. Сохранила все, как при ней было.
Алексей заглянул в недра старого шкафа, удушливо пахнущие лавандой:
– Полина Михайловна, меня вообще-то интересуют те вещи, которые Лилии подарила Виктория Воробьева. Вы же сами говорили: духи, платок. Мол, на полке все так и лежит.
– Да-да.
Полина Михайловна выдвинула нижний ящик шкафа, заглянула туда, сказала недоумевая:
– Не понимаю. Вот здесь все и было.
Она торопливо стала перекладывать вещи. Сказала виновато:
– Я давно уже сюда не заглядывала. Ни к чему. Но… Ничего нет! Ни духов, ни платка.
– Может, Лилия их кому-нибудь отдала? – спросил Алексей.
– Кому ж? Если только подружке. Маргаритой ее звали. Только ее тоже убили, – вздохнула Полина Михайловна.
– А сумка среди вещей была?
– Какая сумка? Ах, сумка! Кожаная, с большой пряжкой. С камушками. Но Лиля сразу сказала, что эта вещь не для нее. Подруге, мол, отдам. Той подойдет. Она девушка яркая. Значит, и другие вещи тоже отдала. А платок-то новый был! И пузырек с духами полный, нераспечатанный.
– Вот тебе и решение задачки, – вздохнул Алексей. – Спасибо, Полина Михайловна. Мы, пожалуй, пойдем.
– А вещи-то? Вещи?
– Я уже их посмотрел.
– Вы ж обещали назвать имя убийцы!
– Увы, имени я не знаю, – и, поймав разочарованный взгляд Полины Михайловны, Алексей добавил: – Но зато знаю адрес. Так что не ходите к гадалке. Не стоит тратить деньги.
И Алексей подтолкнул Барышева к дверям. Очутившись на лестничной клетке, тот прошипел:
– Ты что плетешь? Какой адрес?
– Я ж тебе сказал: у сгоревшего павильона у меня открылись экстрасенсорные способности.
Они вошли в лифт. Барышев схватил друга за плечо, резко развернул лицом к себе:
– Давай, говори!
– Могу я тебя чуточку помучить? Шучу. Выйдем на улицу, тогда скажу.
Они остановились у подъезда.
– Говори, – потребовал Барышев. – Адрес.
– На самом деле я и имя знаю. При ней не хотел говорить. Это будет для нее ударом. Она ведь хорошо знает этого человека.
И, не обращая внимания на мрачное лицо лучшего друга, Алексей начал рассказывать:
– Все это настолько очевидно, что я мог лопухнуться только по причине занятости на основной работе. Как только у меня появилось свободное время, я все понял. Одна из женщин была лишней. И это именно Вика. Луговая трава, не цветок. Он просто ошибся. И не хотел ее убивать. У него ведь зрение слабое. Он убил Лилию, потом решил убить Марго. Представь себе картину: Лилия отдала ей вещи богатой подруги, которые без толку валялись в шкафу. А Марго экономила на всем, деньги копила. Кто бы стал о ней заботиться в больнице? Потому она и вещи у Лилии брала. Среди них оказались духи и пестрый платок. Марго его часто надевала. А пакет с подсолнухами сыграл роковую роль. Он же не знал, что Виктория зайдет после работы в супермаркет, чтобы мороженым полакомиться. И на сцене появится яркий пакет. А в подъезде темно. Помнишь, Флора говорила, что он все время принюхивался? У этого человека недостаток зрения компенсируется острым обонянием и тонким слухом. И движения неуверенные, не потому что он пьяный. Он слабовидящий. Особенно плохо видит в темноте. Потому и линейку на шею с первого раза не смог закинуть. Отсюда и царапины. Ошибка, элементарная ошибка. Он хотел убить не Викторию, а Марго.
– Но зачем?
– Цветы, наверное. Он маньяк. Помешан на цветоводстве. Он и павильон потому поджег, что не мог найти тетрадку. Не в состоянии был разглядеть написанное, вот и решил уничтожить все бумаги. Чтобы наверняка. Роза не знала этого человека в лицо, а Марго как раз знала. Она все рассказала ей, а та записала.
– Но тогда получается, что это…
– Воробьев, да?
– Нет, Леша! Не узнать свою собственную жену?!
– Может, он ее потом узнал? Когда она уже была мертва? Или чуть раньше, но… Ненавидел ее так сильно, что продолжал душить.
– Надо его брать! – решительно сказал Барышев.
– Знаешь, Серега, иди к нему один. Я не могу. Я ведь ему поверил. И… помог.
– Выходит, это твоих рук дело? – зло спросил Барышев. – А не пожалей ты его тогда, Роза была бы жива!
– Ну, бывает, – развел руками Алексей.
– Бывает?!! Видеть тебя больше не хочу!
Барышев развернулся к нему спиной и зашагал к подъезду, где жили Воробьевы. Алексей тоскливо смотрел ему вслед. Что ж, бывает.
Я давно уже никому не говорю, какое у меня зрение. Минус сколько. Это так много, что люди все равно не в состоянии представить себе, каково мне. Плюс астигматизм. Все сливается в одно сплошное разноцветное пятно. В кляксу. Такая близорукость полностью не корректируется. А очки очень тяжелые, и с такими толстыми стеклами, что натирают переносицу. Меня жалеют. Вслух. А я чувствую в людях скрытую радость: «Ой, как хорошо, что это не у меня!» Потому что, выразив соболезнование, сочувствующие торопятся сообщить о своем отличном зрении. В крайнем случае о небольших проблемах. Минус один, два, три. Господи! Да это же ничто! Они даже не подозревают о том, как это меня раздражает! Я давно уже делаю вид, что все более или менее нормально. И очки со стеклами, уменьшающими мои глаза почти до точки, надеваю только в крайних случаях. Двигаюсь на голос и на ощупь. На разноцветные пятна, в которые сливаются люди и машины.
По причине слабого зрения все чувства мои обострены до крайности. Особенно обоняние. Контактные линзы я носить не могу. Во-первых, астигматизм. Такие линзы стоят дорого, а денег у меня нет. Во-вторых, роговица моих неудавшихся глаз сверхчувствительна. Линзы ее мгновенно натирают, и слезы льются градом. Я не могу ходить по улицам, ревя белугой, а потом залечивая микротравмы роговицы дорогостоящими каплями и гелями. Денег у меня нет.
Я живу в своем, особом мире. В нем нет людей, только туманные пятна. Цветные пульсирующие пятна, если я пытаюсь в них вглядеться. Но я не чувствую себя ущербным. Наоборот. Я знаю, как уродливо многое из того, что видят остальные. На это незачем смотреть. А мой мир прекрасен. Несмотря ни на что. Я его домысливаю. А фантазия у меня богатая.
Я лучше слышу, тоньше чувствую. И запахи, и людей. Я придумываю их по этим запахам, а еще по голосам. И уродины могут показаться мне красавицами, а красавицы – ведьмами. Уродинами. У меня свое зрение. Особое.
И я не хочу, чтобы меня жалели.
3
– Что мрачный? – спросила жена, открыв Алексею дверь.
– Меня обманули, Сашенька, – пожаловался он. – Человек, которому я сделал добро.