Машина остановилась у ворот, когда часы показывали три четверти первого ночи. Через Лондон они проехали спокойно, без происшествий. Белль вышла, открыла ворота, загнала машину в гараж.
Когда она пошла закрывать их, из темноты выступил Бернерс, все еще одетый, как Сарлинг. Не сказав ни слова, он отдал Рейксу плетеную корзинку, взяв у него Сарлингов портфель.
Бернерс и Белль направились в дом. Перед входом горел тусклый голубой фонарь. Рейкс тем временем повернулся к Сарлингу, достал из кармана кляп-платок. Тут старик вдруг спросил:
— Вам нечего сказать мне?
— Нечего.
— Другой на вашем месте сказал бы: «Простите, нечего».
— Другой на вашем месте попытался бы спастись.
— Спастись можно от кого угодно, только не от вас. Все ясно — я приговорен. Не к смерти, а к вашей безжалостности. Я не обманулся в вас, а потому дайте мне сначала сказать пару слов, а уж потом затыкайте рот. Вы берете мою жизнь, значит, становитесь моим должником. А долг, знаете ли, платежом красен, верно?
— Нет.
— Две просьбы. Первая, возможно, не так уж важна. Это вопрос чувств. Если сможете, попытайтесь сохранить жизнь Белль. Не будь ее, вы бы сейчас здесь не изгалялись. Будьте к ней добры, если сможете. Такие вонючие люди, как мы с вами, пользовались добротой этой девушки. Отпустите ее, сделайте это ради нас обоих.
— А вторая? — В голосе Рейкса не было любопытства, одно нетерпение.
— Вы знаете о ней. Я даже не прошу об этом, не могу. Но вы и так выполните ее. Я уверен.
Рейкс не ответил. Он засунул кляп в рот Сарлингу, понимая, что в последнюю секунду тот может закричать в надежде, что в доме кто-нибудь не спит, завязал платок на затылке и освободил ноздри, чтобы можно было дышать.
Он вышел из машины, оставив в ней старика. Но это был уже не Сарлинг, уже не человек, о нем можно было думать только как о последней преграде на пути к свободе. А старик смотрел ему прямо в глаза откуда-то из-под котелка. Рейкс заметил, как дернулось его тело, как напряглись руки, пытаясь освободиться от веревок, как качнулась голова, отчего котелок смешно сдвинулся на самые брови. Рейкс освободил пружину и бросил капсулу в корзину. Закрыл крышку и быстро защелкнул замок. Едва успев захлопнуть дверцу, Рейкс услышал, как капсула негромко разорвалась.
Повернувшись, он пошел в дом. Шагал в голубом свете осторожно, но уверенно, как шагал бы даже в кромешной тьме. Рейкс открыл дверь и вошел в заднюю прихожую, знакомую по фотографиям Белль, линиям и символам Бернерса на бумаге. Впотьмах он ступил на кокосовый половик и сел, быстро проверив кончиками пальцев, на месте ли стул.
Рейкс сидел и ждал. Ему не хотелось узнавать, что происходит над ним между Белль и Бернерсом или в гараже с Сарлингом. Телом он был на Парк-стрит, а мыслями в Альвертоне — думал, как восстановить заброшенный летний домик.
Час спустя пришел Бернерс и, ни слова не говоря, положил ему руку на плечо.
— Ну? — спросил Рейкс.
— Бейнс вышел посмотреть, не надо ли чего хозяину. Он видел меня только со спины. Мисс Виккерс отослала его обратно. Все складывается как нельзя лучше.
Они спустились в гараж, подошли с двух сторон к машине, распахнули обе передние дверцы, потом вернулись обратно в прихожую, подождали еще пятнадцать минут. Они действовали, опираясь на точное знание свойств ГФ-1.
Через четверть часа в гараже пахло только бензином и маслом. Сарлинг полулежал на заднем сиденье. Рейкс с помощью Бернерса вытащил старика, взвалил на плечи. Бернерс шел впереди, нес котелок — свой он не снял до сих пор.
Они миновали темную прихожую, темный коридор, попали в тускло освещенный главный холл, поднялись на второй этаж. Ковер парадной лестницы заглушал их шаги. Квартиры слуг были под самой крышей. Вверх по ступенькам, в первую дверь направо — в кабинет. Шторы опущены, дубовая дверь бункера уже открыта, Белль впускает их и включает свет.
Рейкс снимает Сарлинга с плечь, будто это мешок с мукой, распрямляет тело перед бункером, поддерживая его сзади под мышки. Бернерс сдвигает защитную крышку, берет левую руку старика, снимает рукавицу и осторожно прижимает большой палец к главной пластинке.
И вот уже Рейкс оттащил Сарлинга назад, легко поддерживает маленькое тело. Бернерс сдвинул главную пластинку, фотоэлемент сработал, и дверь скользнула в сторону.
— Помогите мне отнести его, — попросил Рейкс. — Досье заберем потом.
— Верно, — кивнул Бернерс.
Они бережно, пэ-товарищески, взяли Сарлинга, понесли через узкий коридор в спальню, положили на кровать. Бернерс ушел.
Из темного угла за ночным столиком у кровати вышла Белль и заперла дверь спальни.
Тем временем Рейкс начал раздевать Сарлинга.
Он поднял голову и попросил:
— Помоги мне.
— Не могу. Я не смогу к нему прикоснуться.
Она уже выгнала Сарлинга из своих мыслей. Даже белье, которое старик надевал, ложась спать, она выложила для кого-то безымянного.
— Иди сюда, — тихо позвал Рейкс. — Посмотри на него. Он — ничто, не человек, а просто вещь, которую мы должны привести в порядок. — Он взял девушку за подбородок, крепко сжал его пальцами и встряхнул. — Ты сделаешь все, что я скажу. Расшнуруй ботинки.
К подошве ботинка прилип сырой дубовый листок. Машинально Белль сунула его в карман платья, где и обнаружит через неделю высохшие хрупкие крошки с обломками жилок.
Они переодели Сарлинга в пижаму и чулки, положили поудобнее в кровать. Рейкс смял подушки и простыню. Тело Сарлинга было все еще мягким, и Рейксу вспомнился разговор с Бернерсом о том, как остывает и коченеет тело, что в первые шесть часов его температура падает на два с половиной градуса в час… Он окоченеет как раз тогда, когда Бейнс придет будить его. Смерть во сне. Время остановки сердца — около часа ночи. И все естественно, кроме самой смерти, хотя и она тоже вполне закономерна для человека, который стремился управлять людьми, как марионетками в балагане. На горе свое пытается один повелевать другими.
Белль складывала и убирала одежду Сарлинга, как делал бы он сам, если бы поздно заявился домой.
— Заканчивай побыстрее, — сказал Рейкс. — Ложись спать, прими три таблетки снотворного.
Она стояла с рубашкой Сарлинга в руках и рассеянно вынимала из рукавов запонки. Рейкс обнял Белль, задел сухими губами сухие губы, ласково потрепал по щеке, потом повернулся и ушел.
Он спустился в гараж. Бернерс, теперь уже без усов, ждал его, держа под мышкой пачку форматных листов толщиной в фут — досье. Рейкс вынул из машины плетеную корзинку, открыл ее, взглянул на осколки на брезентовом дне, а потом проверил, не осталось ли чего на заднем сиденье; вынул пепельницу; высыпал в платок окурки трех сигарет, которые выкурил в пути. Разумеется, все это он проделал в перчатках.
Досье положили в корзинку. Любого человека, идущего задними дворами и переулками без четверти три с плетеной корзинкой в руках, могла бы остановить полиция. Но на машине они не вызвали подозрений. И через несколько минут благополучно остановились на Маунт-стрит. Бернерс пошел в дом, Рейкс поехал в гараж.
Когда он вернулся на такси на Маунт-стрит, Бернерс сидел в кресле со стаканом в руке. Рейкс налил себе полстопки чистого виски и сел напротив. Он кивнул Бернерсу и выпил. Они молчали, все во власти крепкого союза их интересов, прочной нити той общности, о которой они никогда не говорили. Они просто сидели рядом, довольствуясь сознанием того, что они вместе, пока, наконец, Бернерс не сказал:
— Интересно, сколько он заплатил за стол в Меоне? По фотографиям я думал, у него стоит Чиппендейл. Однако это подделка, хорошая, но подделка.
А в постели на Парк-стрит Белль всматривалась в темноту широко раскрытыми глазами и понимала, что снотворное ей не поможет.
Глава 9
Суббота, восемь утра. Бернерс сидит в удобном кресле, положив ноги на табуретку. Спать не хочется, хотя всю ночь он не смыкал глаз. Он доволен собой, ему надо лишь дождаться утреннего поезда в Брайтон. За окном шумит выходной Лондон, гудит корабль, пробираясь к тесной пристани, стучат каблуки по мостовой — люди возвращаются с заутрени. Кто-то насвистывает песенку, женщина зовет собаку, стучит тележка молочника, в проволочной корзине позванивают бутылки, звенит звонок велосипеда… Всю неделю эти звуки таились по углам, и вот настало их время.
Еще Бернерс слышал, как в ванной возится Рейкс. Наконец тот вошел в комнату, чисто выбритый, подтянутый, сильный, воплощенная уверенность в себе, но без восторженной гордости или тщеславия. Четырехчасовой сон освежил его, голубые глаза лучились здоровьем, светлые волосы потемнели от душа. И Рейкс, и Бернерс знали, что, несмотря на разную внешность, разную кровь, они — братья, знали, что живут в Согласии более сильном, чем любовь в любом ее проявлении.
— Кофе? — предложил Рейкс. — Как у вас со временем?
— Мой поезд не раньше чем через час. Да ведь и другой следом сыщется.
Рейкс пошел на кухню. До Бернерса донесся его голос:
— Старик сказал, что оставляет ей пятьдесят тысяч фунтов. Как вы думаете, это правда?
— Не думаю. Что будем с ней делать?
— Пока ничего. Должно же пройти какое-то время. Шеф и его секретарша друг за другом — это уже подозрительно. И еще: она мне нужна, чтобы кое-что кое-где подчистить.
— Ну что ж, дайте мне знать, когда пробьет ее час.
— Я и сам справлюсь.
— Нет. Мы всегда все делали вместе.
— Но то, чего от нас хотел Сарлинг, вам бы не понравилось.
— Лет пять назад, может быть, и понравилось бы.
Рейкс удивленно выглянул из кухни. Бернерс указал на стол: перед ним лежали обе половинки кунардского проспекта.
— Я нашел его ночью в мусорной корзине. Кое-что меня очень заинтересовало.
— А я и не читал. Он хотел стибрить с корабля золото в слитках. На миллион фунтов. Говорил, что почти без всякой мороки это можно сделать даже вдвоем. Неужели вы и впрямь бы пошли на такое дело?
— Лет пять назад. Я думал об этом, пока вы спали. Кстати, у меня поместье совсем как у Сарлинга — только во Франции. Знаете ли, замок с черепичной крышей, хорошая мебель, стены в кабинете покрыты бархатно-коричневой кожей с з