— Не очень. Он оставил мне двадцать тысяч. Но знаешь, я думаю — не надо их брать.
— Не будь дурой. Это ведь не подарок. Ты заработала каждый пенс из этих денег.
— Они хотят, чтобы я поработала у них еще месяца два-три и привела все в порядок… но, видимо, это займет годы. На похоронах был кое-кто из его семьи. Я даже видела одного брата старика. Он совсем на него не похож, высокий, здоровый, прямо как фермер.
— Так и должно быть. Ты встречалась с одним из хорошо откормленных, а Сарлинг — просто сосунок.
— Сосунок?
Рейкс засмеялся, обнял и положил руку ей на грудь:
— Самый слабый поросенок в помете. Братья всегда отталкивают его в конец, где меньше молока.
Он подошел к бару за вином, а она, стоя позади, ни с того ни с сего сказала:
— Похороны влияют на людей, правда? Смешно, но я все еще думаю, что должна чувствовать себя виноватой… мысль о том, что мы сделали, должна вроде бы приводить меня в ужас. Так было в первую ночь. Но не теперь. Сейчас я просто ничего не чувствую.
Рейкс обернулся:
— Тебе и не нужно ничего чувствовать. Сарлинг — это лишь горстка пепла.
На другой день Рейкс поехал в Девон. Не успел он добраться до Солсбери, а план, как избавиться от Белль, был уже готов. Подробности пока подождут. Все равно заняться им можно будет не раньше, чем через несколько недель. Дома он спрятал капсулы в винный погреб и запер на ключ. Никто, кроме него самого, туда не ходил. После обеда, когда миссис Гамильтон ушла, он достал досье и пролистал их. Раз или два у него возникало желание сохранить эти папки, запереть их в сейф на черный день.
Но в конце концов он отнес их в котельную и сжег, мешая кочергой, пока бумага не превратилась в пепел. Теперь ему осталось уничтожить только капсулы. Значит, надо было ехать на торфяники, искать безопасное место.
На другое утро Рейкс засунул полдюжины гранат в карманы пальто и поехал на болота. Он не собирался рисковать, везя в машине все сразу. Можно попасть в аварию… рассыпанные по дороге капсулы… какой бы малой ни была вероятность такой нелепицы, он не пошел даже на это. Но меньше всего он хотел взрывать гранаты в одном и том же месте. У пастухов, бакенщиков, охотников острый глаз, многие заметят его, любой заинтересуется им, потому что стоит январь и в округе нет туристов. И все же за несколько недель он найдет подходящие места и постепенно избавится от капсул. Рейкс поднялся на широкий голый холм, оглядел местность в бинокль и взорвал гранаты, бросая их по ветру через каждые пятьдесят ярдов.
Близился вечер, высокое небо только что очистилось от облаков, грубую поверхность торфяников смягчали ярко-красные и желтые блики заходящего солнца. Ястреб пролетел над самыми холмами, поднялся и повис в воздухе, зорко осматривая землю, Рейкса с его последней капсулой. Рейкс следил, как птица не спеша машет крыльями, как опускает вниз клюв, следит, пока ее не унесло ветром в сторону. Он бросил капсулу, отступил, услыхал мягкий хлопок, который приглушил ветер.
В то самое время, когда Рейкс шагал к машине по торфяному склону, Мери Уорбутон сидела у себя в спальне. Она только что прошлась по магазинам и теперь держала в руках письмо, которое доставила вечерняя почта. Письмо подтвердило опасения, возникшие у нее несколько месяцев назад. Мери вышла из комнаты и спустилась вниз к телефону.
И в это же самое время в одной из парижских квартир пожилой светло-волосый мужчина читал в «Таймс» некролог о Сарлинге. Длинное неприятное лицо делало его похожим на Веллингтона. Мужчина отложил некролог и через распахнутые шторы взглянул на Сену. Желтоватые блики умирающего дня еще играли на воде. Караван барж плыл вниз по реке. Мужчина щелкнул черным язычком интеркома.
— Месье? — ответил женский голос.
— У вас под рукой досье на Эпплгейта?
— Досье в Лондоне, месье, у нас только копия.
— Дайте ее мне. И еще: соедините меня с Бенсоном.
Он выключил интерком и вернулся к бумагам на столе.
Рейкс и Мери пообедали вместе. Миссис Гамильтон ушла, Мери осталась ночевать у него. Березовые поленья стрельнули в камине и наконец вспыхнули сильным желто-голубым пламенем, серебристая береста пускала струйки розового дыма.
Рейкс бросил на стол номер еженедельника «Филд», откинулся на спинку кресла и расслабился, чувствуя себя хозяином дома. Почти забыв о Мери, он вспоминал ручей в Гемпшире, вновь почувствовал, как форель тянет вниз наживку.
— Пенни за твои мысли, — сказала Мери.
Рейкс с улыбкой повернулся к ней:
— Они тебе не понравятся.
— А ты попробуй, расскажи.
— Я размышлял о рыбалке.
— Ох, Энди, — засмеялась она.
Он тоже засмеялся и с облегчением подумал, почему ее «Энди» звучит совсем по-другому. Мери развалилась в кресле, положила ноги на расшитый пуфик. На Мери были красные брючки и джемпер из шерсти ангорской козы, выкрашенный в желто-зеленый цвет. «Почти как грудка у лазоревки», — подумал он. Она провела руками вверх по распущенным волосам, качнула головой. Он так хорошо знал это движение и здесь, в кресле, и в спальне, в постели; этот знакомый изгиб тела, округлость обнаженных плеч и рук. Рейкс взял ящик с сигаретами, встряхнул, предлагая ей, и, когда она в ответ покачала головой, достал сигарету себе.
Мери смотрела, как он прикуривает, твердой рукой держит зажигалку — язычок пламени не колыхнется в неподвижном воздухе комнаты. «Не сказать, — подумала она, — значит, обмануть его».
Мери любила прямоту, была не из тех, кто пытается повернуть разговор так, чтобы поудобнее подойти к неприятному, поэтому решила, — еще до того, как позвонила ему и сказала, что приедет к вечеру и останется ночевать, — что самый подходящий момент наступит после обеда, после бренди. Когда до постели недалеко, тогда и надо во всем сознаться, ведь она знает, что его любовь отличается от ее любви. Его любовь состоит еще и из таких малозначащих для нее вещей, как Альвертон, традиции Рейксов, а она просто хочет его, хочет быть всегда с ним.
Поэтому она ринулась вперед, очертя голову, с одной мыслью: «Господи, надеюсь, все будет хорошо, не надо только плакать, не надо слез, они заставляют мужчин давать сиюминутные обещания, о которых они сожалеют уже на другой день».
— Энди, я должна тебе кое-что сказать.
— Что?
Нелегко было смотреть на него, улыбающегося, ничего не подозревающего.
— Так вот. Последние полгода я не носила спирали и не принимала таблетки…
Он наклонился вперед:
— Черт возьми, ведь ты рисковала.
— Ты был бы против, если бы что-нибудь случилось? Ведь мы в любой момент могли бы пожениться и ждать Альвертона.
— Думаю, могли бы. Хотя я смотрю на это по-другому. И все-таки, в чем дело?
— Дело в том, что я хотела узнать, могу ли иметь детей, — наступала она. — Знаешь, сколько раз мы были вместе за эти полгода? Конечно, нет. Зато я знаю точно — тридцать семь. И ничего.
— Это еще ничего не доказывает. Бостоки жили вместе пять лет, усыновили ребенка, а потом она забеременела.
— Меня не интересуют ни Бостоки, ни странности жизни других. Я думаю о нас с тобой. О тебе, наверно, даже больше, потому что знаю, как много для тебя значит иметь детей. А факты прямо стоят за то, что они вряд ли у меня когда-нибудь будут. Вот так вот.
Она закусила губу. «Не надо раскисать. Говори только правду». Она полезла в карман брюк, заметив, что его глаза следят за каждым ее движением, и вытащила конверт.
— Прочти.
Он вынул письмо, посмотрел на обратную чистую сторону, будто это промедление доставляло ему удовольствие.
— Это от гинеколога из Плимута.
На листке было отпечатано:
«Сообщаю результаты Вашего посещения моей клиники. Вспомните, что шесть лет назад у Вас был довольно опасный приступ аппендицита. Как я объяснил Вашим родителям, пришлось осушить большой гнойник в брюшной полости. Во время операции был удален аппендикс, а также правый яичник и большая часть правой фаллопиевой трубы… Эти чрезвычайные меры мы применили для того, чтобы спасти вашу жизнь. Я очень сожалею, но Ваши шансы на беременность при обычном зачатии очень невелики…»
Рейкс положил письмо на колени и взглянул на Мери. Он понимал, что она готова расплакаться, но борется со слезами. Его волной захлестнула жалость к ней и отчасти к самому себе, восхищение перед ее честностью, и он подумал, словно посмотрев на себя со стороны: «Если бы я знал, что такое любовь, и если бы действительно любил ее, то наплевал бы на это».
— Родители никогда тебе об этом не говорили? — спросил он.
— Только намеками. Я тогда как раз закончила школу. Операция как-то не запомнилась, а может быть, они сами не захотели, чтобы я знала обо всем.
— Это еще нужно проверить.
— Хочешь знать точно?
— К чему ты клонишь?
— Энди, ведь мы с тобой знаем наши чувства друг к другу. Давай начистоту — для тебя так много значит Альвертон и семья Рейксов. Тебе нужна женщина, которая заполнит дом твоими детьми. А я, наверно, не смогу этого сделать.
— Ну что ж, придется рискнуть… — Рейкс встал, подошел к Мери, взял ее за руку.
— Я понимаю, как много значат для тебя дети, и считаю, что не могу просить тебя решиться на такой шаг.
— За кого ты меня принимаешь? За конюха, который ходит по стойлам и выбирает кобылу для скрещивания? Думаешь, в самый первый раз у меня тоже были такие мысли?
— Нет, не думаю. Ты еще не загадывал так далеко вперед. Но сейчас все это перед тобой как на ладони: Альвертон, дети, двое мальчишек уезжают в Бланделл, как и все мужчины Рейксов. Думаешь, я не вижу? Думаешь, я не знаю, о чем ты размышлял тогда, сидя у реки… Ты видел себя с сыном, рассказывал ему о премудростях рыбной ловли и преимуществах жизни в деревне, о которых тебе поведал еще отец.
— Ну что ж, если у нас не будет сына, так тому и быть. Я просил твоей руки, и ты сказала «да». Так что же я, по-твоему, должен теперь делать? — Он бросил письмо ей на колени. — Что мне жаль, но придется купить другую кобылу? Да побойся бога!