Под эти раздумья он потихоньку оделся, чуть шипя, когда ткань рубахи касалась пропаханных ногтями Стриги – вот уж и подлинно, когти, как у ночной хищницы из свиты Трёхликого! – борозд. Нацепил пояс с мечом и ножом, замкнул поверх рубахи и чуги. Плащ… плащ оставил – на нём спала Стрига.
Ушёл, стараясь потише ступать по дощатому полу заборола. Спустился к воротам и в них наткнулся на поднимавшегося снизу, с берега, Икмора. Сын Ясмунда выглядел не в пример веселее самого Мечеслава Дружины, хотя и зевал во весь рот. Оружия при нём не было, только нож на поясе, да и одет был скудно – собственно, выше пояса на нём вообще ничего не было.
– Эгей, Дружина! – Икмор хлопнул приятеля по плечу. – Гляжу, ты и тут не скучал. А чего такой невесёлый?
– Да вот думаю – сейчас на нож кидаться или погодить… – проговорил Мечеслав, глядя мимо друга на берег, где уже еле мерцали последние догорающие костерки – зато навстречу рассвету занималась новая песня.
– Что случилось? – встревожился сын Ясмунда. Веселье с него как рукой сняло.
Мечеслав поглядел на друга, вздохнул и махнул рукою.
– В общем, я тебе сейчас всё расскажу. А ты скажи – по чести я поступил или против чести…
Хотел уж было добавить – «ты ж Вещему Ольгу внук», но вовремя вспомнил, как молодой русин относится к таким напоминаниям.
Выслушав, сын Ясмунда тряхнул чубом и с недоумением поглядел на вятича:
– И за что ты себя судить вздумал? Ты разве не хотел жениться на другой?
Мечеслав уставился на друга:
– Так то – женитьба!
– А это – Купала. Обряд. Долг перед Богами. В Купалу как раз одному в уголке сидеть – перед Богами нечестие. И твоей полонянке – ей разве хуже стало? Понятно, что не лучше – но ведь и не хуже. В чём твоя измена? Ты вызволять её раздумал? Мстить отказался?
– Скажешь!
– Ну вот.
– А с ней-то теперь как быть? Со Стригой? Я ведь… я теперь должен её защищать. Я теперь отвечаю за неё.
– Дружина. – Икмор поднял на друга потемневшие глаза. – Ты теперь княжий муж. Гридень. Ты за всех отвечаешь. И всех защищаешь. Понял?
Мечеслав хлопнул глазами.
– П… понял.
Рука Икмора вдруг соскользнула с Мечеславова плеча, а сам он поражённо уставился мимо приятеля, за ворота, вниз.
Снизу к воротам шёл одноглазый Ясмунд. И это само было б для молодых дружинников поводом застыть истуканами. Но в обнимку с седоусым шли две молодые девчонки с сонно-сытыми мордочками, с распухшими красными губами. Одну Мечеслав узнал – та самая Жалёна, которую вятич собирался защищать от кота Рыжко. Лукаво стрельнула на остолбеневших парней глазенками, хихикнула звонко и прижалось щекой к груди одноглазого.
– С-слава Перуну! – опомнился Мечеслав, поднимая руку в дружинном приветствии. Икмор только на полмгновения отстал от друга. Ясмунд, скользнув по сыну и дружиннику янтарным глазом, ответил тем же, сняв руку с плеч Жалёны и вскинув её вперёд и вверх. С тем и прошёл мимо, невозмутимый, будто большая ладья-насад мимо двух рыбацких челнов, жмущихся к берегу.
Парни проводили его ошалелыми взглядами, потом посмотрели друг на дружку.
– А ты говоришь… – с чувством произнёс Икмор.
Сменившись у ворот и поднявшись на забороло, Мечеслав не застал Стриги. Только лежащий под стеною плащ, хранивший запахи и тепло её тела.
Сама ключница при следующих встречах вела себя так, будто случившееся в Купальскую ночь пригрезилось вятичу. А сын вождя Ижеслава совсем не знал, как начать разговор. Под конец он положил себе с первой же добычи в бою справить Стриге-Нежке какой-нибудь подарок.
Хотя бы чтоб был повод заговорить.
С того самого дня, как закончился срок его новому отрочеству в дружине русского князя, Мечеслав собирался подойти к князю и потребовать выполнения обещанного. Когда срок войне? Когда обещанная битва со всеми полчищами Итиля?
Когда он сможет рассчитаться с теми, кто похитил Бажеру?
Но вышло так, что первые тревоги пришли в жизнь русского дружинника Мечеслава Дружины совсем с другой стороны.
В тот день Вольгость Верещага и Мечеслав Дружина несли стражу на деснинской башне Новгорода-Северского, когда увидели приближающийся с низовья конный отряд. На вражье войско он точно не походил – разве что какой враг решил нанести молодому князю тяжкое оскорбление, попытавшись взять в осаду крепость с сотней дружинников дюжиной конных бойцов. Хотя и бойцами там были не все – на иных вместо шлемов были шапки, отороченные соболем, а под дорожными плащами вместо кольчуг или хотя бы стёганок пестрели яркие свиты. Разглядев бьющиеся над отрядом по ветру прапоры, Верещага фыркнул:
– Ну вот и дождались, глядишь, гостей из Киева. Схожу доложу.
Спускаться с башни было проще, чем подыматься. Верх забираться приходилось по лестнице, а спускаться можно было по столбу, охватив его руками и ногами. Так Вольгость и съехал вниз, убежал к гридне, а потом, выскочив из неё, замахал руками Мечеславу: спускайся, мол, и ты.
Во двор въехал впереди нескольких всадников невысокий пожилой русин, повадкой и статью напомнивший Мечеславу хорька. Да и на лицо киевлянин был такой же – остролицый, с мелкими подвижными чертами, с быстрыми тёмными глазами. Одет он был странно – богато расшитый плащ-луда и высокая парчовая шапка, отделанная мехом, но на поясе – у первого из русинов, кого видел Мечеслав Дружина, – у приезжего не было меча. Только нож в щедро отделанных ножнах.
Соскочив с седла у крыльца, на котором стоял Святослав, приезжий не вскинул по-дружинному руку, а отвесил низкий поклон встречавшему его князю.
– Хорошо ли доехал, Синко Бирич? – спросил молодой князь.
– Хвала Велесу – Истоку Дорог, и доброму Попутнику, княже, – почтительно ответствовал приезжий.
– С чем тебя прислала моя матушка? – Святослав чуть заметно усмехнулся.
– Сегодня я здесь не по воле государыни, князь. – Синко Бирич снова поклонился.
Видно было, что ответ удивил князя – хоть и показал Святослав удивление разве что движением золотой брови. Да и дружинники – по всему, тоже не в первый раз видевшие остролицего Синко, сдержанно зашумели, удивляясь.
– Вот как? И кто же, кроме матушки, мог послать ко мне старейшину киевских биричей?
– Киев, князь. – Синко вскинул голову, темные глаза вдруг стали холодными и колючими, твёрдо встречая взгляд голубых глаз князя. – Город, в котором ты родился. Стол твоего отца и Ольга Вещего.
Святослав повёл челюстью в раздумье.
– Значит, ты приехал не от моей матери, а от Матери городов русских? – раздумчиво усмехнулся он. – Ну, говори, с чем был послан.
Маленькие глаза скользнули по сторонам – вправо и влево.
– Я предпочёл бы говорить с глазу на глаз, князь…
Святослав вскинул голову.
– Я не держу рядом с собою тех, кому не могу доверять.
– Твой отец тоже так думал, князь… – негромко сказал Синко Бирич, переводя взгляд на носки своих пошевней.
– Мой отец? – скулы Святослава затвердели, а взгляд стал холоден. – А разве ты хоть словом опроверг то, что говорят про его смерть? Может, ты сам это и придумал, ученик Стемира?
– Не один я молчал и молчу, князь. – На сей раз Синко Бирич глаз не поднял. – И ты знаешь, почему.
Святослав припечатал ладонь к резным перильцам крыльца.
– Я сказал, Синко Бирич. Ты или говоришь при всех, или – ты зря слезал с седла. – Князь развернулся к дверям гридни, но Синко поднял руку, болезненно поморщившись.
– Хорошо, хорошо. Слушай здесь, если хочешь, князь. – Темно-русый, с проседью ус шевельнула невесёлая усмешка. – Ты ведь и без меня знаешь, что государыня отправляла посольство к кесарю закатных земель, Оттону.
В голосе Синко не прозвучало вопроса, и Святослав ни единым движением не отозвался ни на эти слова, ни на последовавший за ними взгляд-укол тёмных глаз.
– А вот чего ты, верно, не знаешь – это зачем она посылала к нему послов и чего просила у немецкого государя.
– Дай угадаю, – усмехнулся Святослав. – Сватала Глебку за одну из девчонок, что Оттон прижил со своей Юдифью, как тогда клянчила за меня или за него одну из Царь-городских царевен.
Синко снова поморщился.
– О сватовстве князя Глеба, – он замолчал на несколько ударов сердца, словно подчёркивая, что и как сказал, – я ничего не слышал, князь.
– Нууу, если уж ты не слышал, – усмехнулся Святослав. Синко усмехнулся в ответ, прикрывая тёмные глаза и чуть наклонив на мгновение голову.
– Зато я слышал, что государыня просила у немцев помощи и наставничества в новой вере. В вере Распятого Мертвеца, – тихо, но чётко произнёс Синко. Оглядел всех слушателей, перевёл взгляд на Святослава.
– Я сказал, князь. Сказал, как ты хотел, при всех. Княгиня Ольга просила помощи у кесаря немцев и признала себя его подручницей. Ты доволен мною, князь?
Последние слова Синко потонули в изумлённом гомоне дружины.
– Он сказал то, что я слышал? – просипел над ухом Мечеслава Дружины Вольгость. – «Княгиня Ольга»?!
– …Просила помощи… – кивнул Мечеслав. Оттон, немцы, вера в Распятого – всё это было для него пустые слова.
– Да я не про то! – зашипел Вольгость Верещага. – Он правда сказал «княгиня Ольга»? Не «государыня»?
– Ну… да. А что такого?
– Ты биричей не знаешь, Дружина. А пуще всего – Синко. Для него слово не так сказать – такое же бесчестье, как для воина в спину ударить, а для купца – монету испортить…
Но тут Святослав поднял руку, и все дружинники словно онемели.
– Ты не всё сказал, Синко Бирич, – не повышая голоса, произнёс князь, с высоты крыльца разглядывая поднятое к нему острое лицо вестника.
– Не всё, князь, – кивнул тот. – Оттон согласился. К Киеву сейчас идёт отряд немцев и чехов во главе с епископом Адальбертом. Это имя, я думаю, ты тоже слыхал, князь.
На сей раз Святослав отозвался с нехорошей улыбкой:
– Доводилось.
Кивнув, Синко продолжал:
– Мои люди опередили его, но ненадолго. Если ты поспешишь, успеешь в Киев вровень с ними.