– Неподалеку есть кафе, – отвечает он, и Фрейе хочется его обнять. – Я бывал там раньше. Не слишком дорого, чтобы… – Он запинается и краснеет. – Еда хорошая, и можно сидеть сколько хочешь.
– Отлично! – восклицает Фрейя. Харун поднимается. Натаниэль остается сидеть.
– Ты идешь? – спрашивает Фрейя. В том, что ты хороший вокалист, есть плюс – твой голос проецирует чувства, которых у тебя может и не быть, поэтому Фрейя старается говорить властно, хотя ей тошно от мысли, что Натаниэль откажется, ее неубедительный план рухнет и они разойдутся разными дорогами, оставив ее одну.
– Может, ты не хочешь есть? – после затянувшегося молчания интересуется Харун. Фрейе хочется ударить его по голове за то, что предоставил Натаниэлю удобный случай уйти. Разве он не видит, как она старается? Как ей это нужно?
– Нет, хочу, – признается Натаниэль.
Натаниэль не просто хочет есть. Он умирает с голоду. Он не ел горячую пищу больше двух недель. Более того, он две недели не ел в компании.
Но о таком не говорят. Не вслух. Не при хороших, пусть и на время, обстоятельствах.
Натаниэль хочет есть. Фрейя до смешного рада.
– Круто, – говорит она, смягчив энтузиазм, раз согласие достигнуто. – Давайте поедим.
Официант в этом кафе – сварливый старый грек, который грубит независимо от того, заказываешь ты чашку чая или бифштекс (что однажды сделал Джеймс, чтобы поделить его на двоих – оглядываясь назад, это оказалось ошибкой, – потому что по консистенции своей кусок мяса был похож на веревку), и безжизненным взглядом следит, съедаешь ты все за полчаса или остаешься на несколько часов. Поэтому это место было одним из самых любимых.
Джеймс флиртовал с официантом, все безуспешно. Но он все равно не сдавался. «Я могу завоевать кого угодно», – говорил он, бросая на Харуна многозначительный взгляд.
Нет причин думать, что он может оказаться здесь. Хотя сегодня четверг. Вряд ли Джеймс сегодня приехал в центр. Зачем это ему? Но если бы приехал, если бы был здесь… Харун представляет это себе. Вот он заходит с Фрейей. Преподносит Джеймсу подарок. Он не сможет от него отказаться. Они поцелуются. И сварливый официант наконец улыбнется.
Но Джеймса нет. Официант хмурится.
Здесь почти пусто. За стойкой, как и всегда, сидит старик. В одну из кабинок забились девчонки. Столик в углу – за которым они сидели, потому что он рядом с уборными и менее востребован, таким образом, его было проще занять на целый день, заказав лишь суп, – пуст.
Они усаживаются в кабинку. Недовольный официант с многострадальным вздохом приносит меню и ставит три стакана с водой, расплескав ее по салфеткам с картой Манхэттена.
Меню – типичное для кафе Нью-Йорка, иными словами, состоит из заламинированных страниц с изображениями еды, которая всегда выглядит куда аппетитнее, чем ее реальный аналог. Обычно Харун берет суп. Суп сложно испортить. К тому же одна тарелка стоит пять долларов, и сварливый официант почему-то щедро отсыпает крекеров.
Натаниэль сосредоточенно смотрит на заляпанные изображения омлетов, бургеров и многослойных сэндвичей. Объявившая себя голодной Фрейя даже не взглянула на меню. Она хмуро уставилась на телефон.
– Готовы заказать? – спрашивает официант, нетерпеливо постукивая ручкой по планшету, как будто ему надо обслужить еще десятки других столиков.
– Я возьму минестроне, – говорит Харун.
– Чашку или большую тарелку?
– Чашку.
Официант фыркает.
– А вы? – спрашивает он Натаниэля.
Тот растерянно смотрит на меню.
– Эм, наверное, то же самое.
Амми иногда рассказывала, каково ей было переехать в Америку, чтобы выйти замуж за Абу. Она изучала английский в школе, но знаний оказалось недостаточно даже для обычных разговоров. Она вникала в язык, повторяя за коренными жителями. Поняв, что именно это только что сделал Натаниэль, Харун тут же жалеет, что заказал суп.
– А я возьму салат кобб, без бекона, без яиц, заправка отдельно, – отчеканивает Фрейя. Кажется, ей так же нравится ее заказ, как Харуну – свой.
– Две чашки минестроне и кобб без заправки, – повторяет официант, уже собираясь уходить.
Но, когда он почти доходит до кухни, Фрейя вдруг кричит:
– Подождите. Я передумала.
Харун готовится к гневу официанта. И конечно же, тот поворачивается с убийственным взглядом на лице.
– Извините, – с улыбкой произносит Фрейя, точно пытается использовать стратегию «убей их своей добротой». Не срабатывает. – Я бы хотела сыр гриль на ржаном хлебе и с помидорами. – Она облизывает губы. – Только американский сыр. Он должен быть американским.
– Салат или картофель фри? – спрашивает официант.
Фрейя задумывается.
– К черту, – решает она. – Фри. С хрустящей корочкой.
– С хрустящей корочкой? – переспрашивает официант.
– Да, ее дважды опускают во фритюрницу. – Похоже, официант в ужасе. – И мед.
– Мед?
– Для фри.
Официант приходит в еще больший ужас.
А Фрейя улыбается.
Харун смотрит на Натаниэля, худого Натаниэля, и чувствует его голод, как свой собственный, хотя у самого аппетит пропал, когда Джеймс сказал ему убираться из его жизни. Понимая, что рискует, он зовет официанта обратно. Судя по выражению его лица, одна их тарелок будет приправлена плевком.
– Я возьму то же, что и она, – говорит Харун.
– Вы хотите то же, что и она? – Официант не верит своим ушам, будто знает, что Харуну не нравятся сэндвичи с жареным сыром.
– Именно. Фри с хрустящей корочкой.
– Мед тоже будете?
– Конечно, – отвечает Харун. Смотрит на Натаниэля и вспоминает Амми, которая повторяла за коренными жителями. – Может, возьмем сразу на троих?
На лице Натаниэля отражаются облегчение и благодарность, и Харун не понимает, почему ему вдруг становится так стыдно.
Когда приносят еду, Натаниэля настигает аппетит. Его последняя трапеза – шесть пакетиков крендельков, украденных из тележки стюардессы и спешно съеденных в крошечном туалете.
Его захлестывает вкус еды. Расплавленный сыр, семена тмина, которые взрываются между его зубами, восхитительная сладость меда с картофелем фри, которые Фрея уговорила их с Харуном попробовать, поднеся соломинку так близко ко рту Натаниэля, что удивительно, как он не откусил ей палец.
И только подняв голову и заметив, как одинаково странно на него смотрят Фрейя и Харун, он понимает, что сделал что-то не так, показал свою дикую сторону («Не рассказывай маме»). Он опускает взгляд на пустую тарелку. Там съедено все: сэндвич, картошка, соленые огурцы, даже увядший латук, который использовался для украшения. В то время как Фрейя с Харуном даже и половины сэндвичей не осилили.
Он в ужасе. Давно не выходил в люди. Совсем одичал.
«Остались только мы, приятель».
Харун молча берет половину своего сэндвича и кладет на тарелку Натаниэля. Фрейя повторяет за ним.
Парень протестует, но они его переубеждают.
– Я не голоден, – заявляет Харун.
– Я тоже, – признается Фрейя.
Натаниэль смотрит на чудесным образом пополнившуюся тарелку.
– Если вы не голодны, тогда зачем все это заказали? – спрашивает он.
Фрейя и Харун переглядываются.
Затем смотрят на него.
– Потому что ты голоден, – отвечают они.
Извинившись, Натаниэль удаляется в туалет.
Там, в кабинке, которая по размеру не превосходит туалет в самолете, где он в последний раз ел, он пощипывает себя за переносицу, чтобы не расплакаться.
Затем достает телефон и звонит папе.
Вернувшись, он замечает, что что-то изменилось.
Их стол окружен девчонками. Но вот сильнее всего изменилась Фрейя. Он не знает, как это объяснить, только она выглядит иначе. Он неуверенно подходит ближе и слышит визжание девчонок – точно так кричали в его школе, когда он отправлял мяч на левую сторону поля, будучи как минимум наполовину человеком.
– Божечки, это ты! – визжит одна из девочек. – Я же вам говорила! Я говорила, что это она! – твердит она подруге.
– Я знаю. Но что бы Фрейя делала в нашем кафе?
– Можно автограф? – спрашивает третья, размахивая ручкой.
– Конечно, – отвечает Фрейя.
Появляется листок бумаги.
– Можно один для Вайолет. Один для Маккензи, через «а», с двумя «к». И один для Джии. Это я.
– Ее настоящее имя – Джина.
– Заткнись! – Джиа/Джина поворачивается к Фрейе. – Джиа – мое сценическое имя.
Фрейя кивает.
– А Фрейя – это псевдоним? – спрашивает Джиа.
– Нет, – отвечает она.
– Тебе повезло с именем. – Фрейя натянуто улыбается и отдает листок. – Я поставлю это в рамочку, – сообщает Джиа.
– Спрячь в надежное место, – советует Маккензи. – Он будет стоить кучу денег, когда она станет звездой.
После этих слов Фрейя хмурится.
– Я не говорю, что продам твой автограф, – быстро исправляется Маккензи.
Когда с автографами покончено, девочки просят сделать селфи. Фрейе приходится выйти из кабинки, чтобы спозировать с ними. И Натаниэль, воспользовавшись этим, садится рядом с Харуном.
– Что происходит? – спрашивает он.
– Это фанатки.
– Чьи?
– Фрейи.
Натаниэль тоже фанат Фрейи. Он стал им несколько часов назад, но все равно не понимает, кто эти девчонки.
– Ты не слышал о Фрейе? – удивляется Харун.
Натаниэль качает головой.
И Харун показывает ему видео. На крошечном экране, но каким-то образом куда большем, чем его жизнь, он видит Фрейю.
– Это старенькая, – комментирует Харун. – Любимая песня Джейм… – Он резко замолкает. – Моя любимая.
Натаниэль смотрит на телефон Харуна, затем на Фрейю и снова на девушку на экране.
– Это она? – спрашивает он.
– Понимаю. И это она упала на тебя.
Но он не это имеет в виду. Он не представляет, как сопоставить человека на экране с человеком в парке, который шептал его имя, который знал о нем.