– Да-да, больница-больница, – отвечает Харун, дважды повторяя слова. Достает телефон и испытывает облегчение, что может переключиться на что-то другое. Но у его большого пальца собственный разум, потому что тот зависает над иконкой с сообщениями. Харуна так и подмывает сообщить Джеймсу, кто рядом с ним, сделать тайком фотографию. Если Джеймс узнает об этом, то сразу смягчится. Примет его обратно.
– Ну что, нашел? – спрашивает она, и Харун чувствует, как краснеют его уши – этому бедному парню явно плохо, а он до сих пор думает о Джеймсе. Закончится ли это когда-нибудь? Амир обещал, что да – мол, однажды он оглянется и не поверит, что это произошло на самом деле. Это канет в Лету.
Он молится, чтобы так оно и было.
И молится, чтобы нет.
Девушка покашливает.
Харун поспешно открывает карту и находит неотложку.
– Да-да. Есть на Колумбус-авеню. Показывает примерно четверть мили отсюда пешком.
– Ты сможешь столько пройти? – спрашивает она Натаниэля. – Если мы тебе поможем?
– Мы? – Харун выпаливает вопрос от счастья и облегчения и слишком поздно понимает, что говорит так, будто не хочет помогать, когда на самом деле его сбило с толку слово «мы». – Да-да. Конечно-конечно. Поможем-поможем.
– Это не обязательно, правда, – заверяет Натаниэль. – Все хорошо.
– Уверена, так и есть, но пусть тебя все же посмотрит доктор, – отвечает она. Затем наклоняется и собирает содержимое его рюкзака, словно она – самый обычный человек, а не она.
Харуну стоит помочь – он ведь обычный человек, – но боксеры, книги и футболки возрождают в воспоминании чемодан, который с любовью собрала для него кузина – с новой одеждой, новой куртой, подарками. И когда он вспоминает это, его парализует стыд. Он-то думал, что опустился в пучину позора, когда на краю этого самого парка Джеймс сказал ему убираться из его жизни.
– Ладно, – говорит она, закинув рюкзак на плечо. – Идем.
– Вам не обязательно, правда, – настаивает Натаниэль. – У меня назначена встреча с папой. Все хорошо.
– Хватит это говорить! – восклицает Харун, его удивляет и одновременно приводит в замешательство резкость в собственном голосе. У него нет причин злиться на этого парня, который, пусть и не был Джеймсом, просто шел по парку, никого не трогал, и тут на него что-то упало. Не его вина, что Харун поверил Джеймсу, даже зная, что ничем хорошим это не закончится. Причем знал это с самого начала.
Надежда причиняет боль.
Харун это знает.
Натаниэль это знает.
И Фрейя тоже знает.
Если начистоту, у Фрейи тоже не самые благочестивые намерения. Теперь, вернувшись в реальность, она понимает, что наделала – упала с моста на парня, засмотревшись на фотографии счастливой сестры, которая сказала «да», – и скорее беспокоится за себя, а не за его самочувствие.
Она видит ситуацию глазами мамы – «Он может нас засудить» – и Хейдена – «отрицательная реклама», – и хотя в большинстве своем считает маму не просто зарождающимся параноиком, опасающимся, что люди засудят ее дочь, а самым настоящим психом («мечтай об этом, будь этим»), Фрейя трезво оценивает ситуацию.
Она упала с моста на обычного прохожего. Какой-то парень все это видел. Он держал в руке телефон. Откуда ей знать, может, он все заснял на видео и просто ждет, чтобы отправить фотографии на какой-то сайт со сплетнями или запостить их в Твиттере. Какой резонанс это вызовет? Больше, чем за успехом, людям нравится наблюдать за крушением.
Кажется, парень, на которого она свалилась, не узнает ее (да он самого себя-то не узнает), но Наблюдатель узнал. Когда Фрейя подросла и начала получать негативные комментарии, она иногда контактировала с хейтерами. «Эй, я всего лишь человек», – отвечала она. Или: «Это неприятно». И это было безумием, потому что тогда они отступали. Давно она этого не делала. Хейден сказал ей больше не отвечать фанатам напрямую. Даже не смотреть, что они о ней говорят. «Теперь это моя работа», – сказал он.
И все же, самый лучший способ обезвредить кого-то – убить его своей добротой. Вот почему она попросила Наблюдателя помочь отвести этого парня, Натаниэля, в неотложку.
(Это мера предосторожности, только и всего. И нисколько не связано с тем, как у нее в животе запорхали бабочки, когда Натаниэль коснулся ее лица.)
К тому времени, как они доходят до неотложки, ноги Фрейи становятся черными, а настроение и того хуже. Она понимает, что только что вляпалась в какую-то глупость, связалась с двумя парнями, которые могут ей навредить. Надо было позвонить пиарщику, но она теперь не уверена, что ей ответят.
– Что у вас случилось? – спрашивает администратор неотложки.
– Мы были в парке, – объясняет Наблюдатель, – она упала с моста прямо на него и вырубила.
Фрейя представляет, как все это будет выглядеть в соцсетях.
«Уставилась в телефон. Самолюбование. Как типично!»
«Раньше нравилась, а теперь думает только о себе».
«Это точно».
«Такая сучка».
«Вы в курсе, что она толкнула сестру под…».
Администратор со скучающим видом человека, только сегодня слышащего эту историю десятки раз, передает им планшет со стопкой анкет.
– Заполните, и мне понадобится страховка.
Фрейя поворачивается к Натаниэлю, который, кроме как заверений, что все хорошо, больше ничего не произнес, и задается вопросом, не поврежден ли у него мозг.
«Он был блестящим ученым, – скажут они. – В шаге от разработки лекарства от рака. Пока она на него не упала».
«Еще одна разрушенная жизнь».
«Ненавижу эту сучку».
– Страховку, – повторяет администратор. – Иначе придется заплатить наличными за консультацию.
– У тебя есть страховка? – спрашивает его Фрейя. Но ее вопрос будто пролетает мимо ушей. – Можно твой кошелек?
Парень отдает его, и Фрейя залезает внутрь. Там лежат права, немного налички, посадочный талон, несколько визиток и за порванной подкладкой помятая фотография. Девушка всматривается в изображение более молодого Натаниэля и мужчины постарше, который подсказывает, как через десяток лет будет выглядеть ее новый знакомый – вероятно, его папа? Глубоко внутри что-то екает, словно область, где должно быть сердце, обвязали невидимой веревкой.
Она открывает свой кошелек и достает кредитку. В голове тут же возникают голоса мамы, Хейдена, пиарщиков, которые твердят, что она только что оставила физический след своей вины. «Но я просто пыталась поступить правильно», – отвечает она невидимым судьям.
Что ты знаешь о правильных поступках?
Администратор отдает Фрейе планшет с медицинскими анкетами. Изначально она планировала отвести его в неотложку и продолжить свой тоскливый путь, но, услышав слова невидимых критиков («Ты заплатила за него, потому что ответственность за случившееся лежит на тебе»), девушка не может так просто уйти. Тяжело вздохнув, она провожает Натаниэля к стульям и вручает ему формы. Наблюдатель все еще здесь. Может, ей удастся уловить момент, когда он оставит где-нибудь телефон, и удалить снятые фотографии до того, как они станут сенсацией в «Вашингтон пост»: «Дива вырубает пешехода».
Кого она обманывает? Она не может петь, а нет голоса – нет славы, ей не стать знаменитой или даже суперобсуждаемой, и, естественно, никаких сплетен в «Вашингтон пост». Фанаты исчезнут. А потом…
Она часто моргает, стараясь выкинуть из головы эту мысль, и поворачивается к Натаниэлю, который смотрит на планшет так, будто на нем нарисованы иероглифы. Такими темпами они проведут здесь весь день. Фрейя забирает у него планшет.
– Давай я заполню? – предлагает она, пытаясь не показывать нетерпение.
Он кивает.
Имя она знает: Натаниэль Хейли.
– Адрес? Дата рождения?
– У меня его нет, – отвечает он, отчего Фрейе кажется, что он всерьез выжил из ума. Он по-прежнему держит кошелек в руках, поэтому она забирает его, достает права и переписывает оттуда сведения. Рост сто восемьдесят восемь сантиметров. Каштановые волосы, зеленые глаза. Девятнадцать лет. Адрес – какое-то шоссе в Вашингтоне, но, записывая его, Фрейя представляет себе дом на краю леса. Слышит пение птиц.
– Контактное лицо? – спрашивает она.
С его лица сходят все эмоции.
Она достает визитку и читает имя: Гектор Фуэнтес. Это тот мужчина с фото?
– Гектор Фуэнтес? Это твой папа? – спрашивает она, хотя его папу вряд ли звали бы Гектором Фуэнтесом, с другой стороны, Нэнси Гринберг тоже звучит странно для мамы Фрейи.
Натаниэль с секунду мешкает, после чего мотает головой.
– Можешь назвать папин номер?
Когда он снова смотрит на нее пустым взглядом, она его не винит. Кто вообще нынче помнит телефонные номера? Она может посмотреть в этой древней раскладушке, по которой он в парке связывался с папой, но не знает, как ей пользоваться, поэтому записывает свой номер, впутываясь во все это еще больше.
Харун слушает, как Фрейя опрашивает Натаниэля насчет аллергии (есть, на креветки), и чувствует себя обделенным. Хотелось бы иметь аллергию. Но у него ее нет, разве что на себя самого. И это не шутка. Как-то он это гуглил. Это может привести к смерти.
– Ты болел чем-то из нижеперечисленного? – Фрейя – теперь он уверен, что это она, видел кредитку – перечисляет различные заболевания. Туберкулез, аритмия и эмфизема, и Харун невольно отмечает, что самые распространенные недуги, которые действительно могут навредить человеку, – едкий стыд, разбитое сердце, преданная семья – не включены.
Она заканчивает заполнение анкет и возвращает их администратору. Харун знает, что его помощь больше не требуется, но Фрейя – последний шанс вернуть Джеймса. Кто бы мог предположить, что они встретятся в такой день? Надо придумать, чем еще можно помочь.
Медсестра вызывает Натаниэля.
– Справишься? – спрашивает его Фрейя.
Парень начинает отвечать, и тогда вмешивается Харун: