Сейчас он повесит трубку и забудет обо мне. Я был еще одним назойливым агентом, жаждущим расширить свою клиентуру, однако он вдруг задал последний вопрос:
— Почему вы обратились ко мне? Я не самый заметный человек среди тех, на кого регулярно обрушивается пресса.
Мой ответ должен произвести шокирующее впечатление. И решит дело.
— Нет. Но самый самоуверенный.
Он рассмеялся. Я ужасно рискую. Пан или пропал.
— Рассчитываете убедить меня, оскорбляя?
— Я вас не оскорбляю — закладываю основы честного сотрудничества. Урок номер один: говорить клиенту всю правду.
— И правда заключается в том, что я самоуверенный человек?
— Самоуверенный и оскорбленный. Самоуверенный, потому что оскорбленный. Вы заботитесь о своем имидже. Нападки вас задевают. Вы воспринимаете их как удар по вашему достоинству. Вам стоило немыслимых усилий выбраться из той среды, где вы родились, ради этого вы пошли на огромные жертвы, но добились своего. И вы хотите, чтобы окружающие восхищались вашей волей, вашим умом, вашей силой характера. Вы выбрались наверх, но не услышали оваций, никто даже не улыбнулся. Вас окружают недоверие и презрение. Вы тщетно посещаете светские мероприятия — те, куда вас еще приглашают, финансируете культурные программы, проявляете великодушие, щедрость… но остаетесь для всех обычным иммигрантом. И вы больше не можете этого выносить.
Глухая тишина продлилась несколько долгих мгновений. Я тоже молчал, давая сказанному уложиться в его изворотливом мозгу.
— Как вы можете утверждать подобное?
Теперь я готов был выложить последний козырь:
— Я из той же среды, что и вы. Прошел тот же путь. И преуспел. О, до вас мне, конечно, далеко, но мои успехи приветствовали, выказывали уважение, мной восхищались. Знаете почему? Потом что я — белый.
Он снова рассмеялся, но в его смехе был призвук горечи.
И он назначил встречу.
Бетти позвонила в 15.00.
— Я застряла у врача. У Пьера температура, здесь полно народу, так что Жерома с тренировки мы забрать не успеем.
Я вздохнул, с трудом сдерживая раздражение:
— Я ужасно занят! У меня работы по горло!
— И что ты предлагаешь? Оставить Пьера одного в приемном покое?
Моя помощница разглядывала стены кабинета, делая вид, что разговор ее совершенно не интересует.
— Может, он вернется сам, как уже делал?
— Прекрати, Даниель, он поступил так всего один раз, да и то потому, что мы опоздали и он разволновался. Ты не забыл, что объявлен план «Вижипират»[7] и существует угроза терактов? Кроме того, у него нет билетиков на автобус.
Все это я знал. Утром того дня некий шейх Фейсал в который уже раз предостерег Европу против гнева мучеников ислама.
«Мы заставим правительства воспринимать нашу веру всерьез!» — кричал он, выступая в Лондоне перед впавшей в истерику толпой, собравшейся перед его домом. Потом он заявил, что никто не избежит мщения со стороны его иракских и афганских братьев и всех тех, кто готов заставить дрожать от страха европейские столицы. В том числе Париж.
Уже много недель угроза была вполне реальной. Все началось после того, как союзники решили продемонстрировать, что контролируют ситуацию в Афганистане. В кровопролитных столкновениях с талибами с обеих сторон было много погибших. Американцы и французы находились на передовых позициях, и многие террористические организации немедленно объявили погибших мучениками веры и поклялись мстить США и Франции.
Шейх Фейсал, один из глашатаев экстремистских шиитских кругов и британский подданный, пользовался статусом религиозного деятеля и свободой слова, множа поток угроз. Его речи интерпретировались как пророчества и предупреждения, и пресса все чаще называла его руководителем мелких террористических групп, рассеянных по всей Европе.
Все это я знал, но полагал, что гром грянет где-нибудь в другом месте. В пространстве-времени за пределами моей жизни.
— Хорошо, договорились, — сдался я. — Когда он освободится?
— В 17.00. Не опаздывай.
Я повесил трубку, злясь на непредвиденное осложнение. Придется менять планы. Я погрузился в изучение бумаг, твердо вознамерившись разобраться в деле до ухода.
В 16.30 — я уже собирался уходить — в моем кабинете неожиданно появился Салливан с клиентом:
— Представляю тебе Кристиана Бонно из компании «Бонно и сын».
Мы обменялись рукопожатиями, и я сразу понял, что дело плохо.
— Месье Бонно собирается отказаться от услуг агентства, с которым работал, и намерен заключить договор с нами. Жду тебя в моем кабинете, мы сможем все обсудить.
Это была не просьба — недвусмысленный приказ. Я мог бы отказаться — Салливан, как обычно, не предупредил меня о встрече, — сказать, что у меня неотложные дела, перенести свидание с клиентом, но не сделал этого. Разве мог я признаться, что ухожу с работы в 16.30, чтобы встретить сына после футбольной тренировки? Я занимал в агентстве важный пост и думал в тот момент о своих обязанностях, о долге служащего и том огромном жалованье, которое платил мне Салливан. За несколько секунд я все рассчитал и принял решение.
— Присоединюсь к вам через пять минут, — сказал я. — Мне нужно сделать телефонный звонок.
Я набрал номер клуба и попросил позвать к телефону тренера, стараясь не думать о скандале, который наверняка устроит мне вечером Бетти. Я — важная шишка, настоящий профессионал и сумею всю разрулить.
— Мы не успеваем забрать Жерома, — объяснил я наставнику сына. — Вас не затруднит дать ему денег на билет и отправить домой автобусом? Он вернет деньги на следующей неделе.
— Надеюсь, ничего серьезного не случилось? — встревожился мой собеседник, удивленный таким напором.
— Нет-нет, благодарю вас за участие. Обычные профессиональные заморочки.
— Хотите поговорить с Жеромом?
— Мне жаль, но я уже опаздываю.
— Давно собирался вам сказать — мальчик в последние дни не очень старается.
— Вот как? Мы обязательно это обсудим сегодня же вечером. Еще раз спасибо.
Почему я не поговорил с Жеромом? Почему не сказал, что люблю его? Почему не послал к черту Салливана? Что зазорного было в том, чтобы встретить десятилетнего сына после тренировки, отвезти его домой и поговорить с ним по дороге, как делают все любящие отцы семейства?
Все эти вопросы продолжают терзать меня и сегодня.
И ответ жесток и неумолим, как нож гильотины: я не был таким отцом и не заслуживал любви моих близких.
Я подхожу к столу Мохтара Эль-Фассауи, он поднимается, одаривает меня широкой улыбкой, протягивает руку и приглашает садиться.
— Вот и мой спаситель! — шутит он, сразу переходя к делу.
Он в точности таков, как на снимках в глянцевых журналах: элегантен и высокомерен. Костюм из смеси шерсти и шелка отлично сидит на стройной фигуре; голубая рубашка и изящно завязанный галстук точно в тон выгодно оттеняют кожу медового цвета; распрямленные и уложенные гелем волосы обрамляют лицо с почти идеально правильными чертами. Взгляд больших глаз пристальный и проницательный. Я знаю, что он изучает мою внешность, оценивает манеру держаться и одежду. Уверенность в себе — чтобы не сказать апломб! — и дорогой костюм по его шкале ценностей свидетельствуют в мою пользу. Я подготовился к встрече, и ничто в моем облике не позволит ему усомниться, что я заслуживаю уважения.
— Вы сумели удивить меня, месье…
— Даниель. Просто Даниель. Благодарю за комплимент. Думаю, вас вряд ли можно назвать… впечатлительным.
— Вы всего лишь удивили меня, Даниель, не более того, — резко бросает он.
Я принимаю поправку:
— Если вы мне доверитесь, я сумею произвести на вас впечатление.
Он заказывает чай, кладет ногу на ногу, рассеянно оглядывает зал и устало вздыхает:
— Очень хорошо. Объясните, что вы предлагаете.
— Все очень просто. Я стану вашим советником по связям с общественностью. Своего рода персональным тренером и пресс-секретарем и предоставлю вам средства для создания нового медийного образа.
Я достаю из кармана ручку, листок бумаги и рисую треугольник:
— Ваша нынешняя репутация складывается из трех компонентов: желаемый имидж, то есть то, что вы хотели бы показать; образ, который вам создают пресса и общественное мнение; получаемый образ — тот, что известен широкой публике. В вашем случае СМИ создают образ, противоположный тому, который нужен вам. Следовательно, мы должны поработать над этой стороной треугольника.
Мохтар Эль-Фассауи смотрит на меня с сомнением. Мое наглядное объяснение его не удивило. Очевидно, ему все время предлагают подобные пустые методики. Но я не смущаюсь: моя первая задача — убедить его в том, что я мастер по части технологий, а потом закрепить преимущество.
— Предположим. И как же вы собираетесь устранить это несоответствие?
— Ваш имидж подобен призме. Существуют теневые зоны, касающиеся вашей деятельности, личной жизни, обязательств, что облегчает задачу вашим противникам и позволяет тем, кто дискутирует с вами в прессе и на телевидении, высказывать идеи, не имеющие ничего общего с вашими истинными убеждениями.
— Я не хочу выставлять свою жизнь напоказ.
— Естественно. Я этого и не предлагаю. Я хочу сделать акцент на самых «продаваемых» аспектах, чтобы направить общественное обсуждение в то русло, которое будет выгодно нам.
— У вас ничего не выйдет. Вы француз и не имеете ни связей в английской прессе, ни знакомых из числа здешних общественных лидеров. А если бы таковые и имелись, вы вряд ли смогли бы на них повлиять, — роняет Эль-Фассауи, рассеянно глядя на сидящих за столиками посетителей.
Я его упускаю. Он начинает жалеть, что потратил на меня время.
— Конечно. Учитывая все эти факторы, мы действительно не преуспеем.
Мои слова удивляют его. Он снова готов слушать.
Вот теперь я должен быть максимально убедителен.