В этот момент появляется Витто с перекинутым за спину мешком.
— Вы же не думали уйти с пустыми руками? — интересуется он. — Я тут прихватил кое-что — золотишко, мелкие купюры, фотоаппарат, видеокамеру… Окупим дорожные расходы.
— Подгони грузовичок к крыльцу, — приказывает Соломон Реми. — Никто не должен видеть, как мы выходим.
Солнце садится. Мы загружаемся в машину. Витто толкает в спину притихшего шейха, заставляет лечь на пол и завязывает ему глаза. Бартоло и Набиль снимают маски и забираются назад.
Мы с Соломоном и Витто устраиваемся на переднем сиденье, Реми садится за руль.
— Трогай! Поехали!
Фургон едет по направлению к лондонским предместьям. Мы молчим, стараясь отдышаться, успокоиться и привести чувства в порядок.
Витто смотрит на меня с веселой усмешкой, спрашивает:
— Ну что, дружок, рад встрече?
Я изо всех сил сдавливаю ему плечо. Как выразить словами обуревающие меня мысли и чувства?
Мы все возбуждены, как бывало в молодости после удачного ограбления.
— Как вы узнали? — наконец спрашиваю я.
— Когда ты попросил достать тебе оборудование, я сразу все понял, — объясняет Соломон. — Я бы поступил так же. Я знал, что помощь ты не примешь, и проследил за тобой. Думаешь, я бы позволил тебе разбираться одному? Мы всегда все делали вместе, Даниель. Один на один с этими профи ты был заведомо обречен на провал. Однажды я увидел, как они зашли в гостиницу, где ты жил, и о чем-то говорили с официантом. Я вызвал ребят, и мы стали ходить за тобой по пятам. И правильно сделали. Целую неделю не выпускали тебя из поля зрения ни на минуту.
— Ну да, неделю играли в шпионов, жрали хрен знает что, ютились в каком-то клоповнике под Лондоном, — добавляет Реми. — На такое только ради друга и пойдешь.
— Мы видели, как вы заявились в этот дом, ты и этот плейбой, а потом он вышел один, и поняли, что дело плохо, — продолжает Соломон. — Место мы давно разведали, вот и рискнули. Они думали, ты один, так что у нас было преимущество — фактор неожиданности. Они, ясное дело, могли быть вооружены, но мы налетели впятером и справились.
— Куда мы едем? — со вздохом облегчения спрашиваю я.
— Мы сняли домик в пригороде.
Старая каменная постройка в центре широкого поля плывет в тумане. До ближайшей деревни не меньше километра.
Мы входим, стараясь не шуметь. Бартоло и Набиль несут шейха в отдельную комнату, привязывают к кровати и возвращаются в столовую. Мы стоим и улыбаемся. Все мы слишком возбуждены и не находят слов. Потом Витто издает победный клич, высвобождая накопившееся напряжение, мы вторим ему и хохочем в голос. Обнимаемся, они по очереди тискают меня, говорят, как рады снова быть вместе.
Бартоло достает пиво. Мои друзья чокаются и пьют за свое невероятное приключение, радуются, что сами остались живы, что спасли меня. Каждый излагает свою версию событий, объясняет, что чувствовал, чего опасался…
Я почти забыл о своей боли в этой нереальной атмосфере всеобщего возбуждения и счастья, в кругу этой второй семьи, которую почти забыл.
Мы садимся за стол, пьем пиво с бутербродами.
Витто и Бартоло говорят не закрывая рта, рассказывают, как жили в те годы, что мы не виделись. Каждый хочет похвастаться достижениями.
Кузены сообщают, что женаты на сестрах, и при этом скалятся во весь рот, как счастливые новобрачные. Они называют по именам детей, явно гордясь тем, что стали основателями клана.
— Не могу видеть, как мои сыновья вяжутся со всякой мелкой шушерой, — на полном серьезе сообщает Бартоло.
— Согласен, у нынешней шпаны нет чувства чести.
Витто говорит, что отсидел срок за ограбление. Соломон вспоминает, что этот злосчастный эпизод стал для него поворотным моментом, он взял судьбу в свои руки, получил профессию и теперь один растит трех дочерей и восстанавливает старые дома. Иногда работает на английские семьи, пожелавшие обустроить жилище на французский манер. Благодаря одному такому семейству он и снял этот коттедж.
Набиль держит гараж, ремонтирует машины и обеспечивает жене и двум отпрыскам безбедное существование.
— Видел бы ты моих сына и дочь! Маленькие французы. Не ругаются, говорят без ошибок. Я ими очень горжусь.
А вот Реми не расстался с прежней жизнью.
— У меня сезонная работенка, — смеется он. — Как только появляются деньжата, отправляюсь путешествовать, покупаю тачку, спускаю всё и снова берусь за дело. У меня двое ребятишек от двух баб, но мы не общаемся. Я не образцовый гражданин, но мне это нравится.
Время от времени они собираются, празднуют дни рождения и Рождество. Я выпал из их жизни и чувствую себя дураком. Они были моими братьями по оружию. Моими братьями по крови. Они не держат на меня зла за то, что я ушел, раз всё бросили и поспешили на помощь. Чувства вины и благодарности смешиваются в моей душе воедино, но я не осмеливаюсь облечь их в слова. Мне хочется сказать, как я сожалею о нашей разлуке, попросить прощения, поблагодарить, но ни они, ни я не забудем, что не общались целых десять лет, и никакие извинения не залечат нанесенного дружбе урона.
Мы выпали из реальности. Люди шейха и английская полиция наверняка уже вышли на тропу войны, а мы вспоминаем прошлое, рассказываем друг другу о том, как живем, и радуемся, как дети, что снова сумели объединить силы и умения и выйти победителями из рискованной ситуации. Нас возбуждает эйфория момента, мы дали выход давно сдерживаемому возбуждению и стрессу. Мы снова стали шайкой молодых негодяев, вернувшихся с удачного ограбления и радующихся своей дружбе и близости.
Время словно бы остановилось во время этой простой трапезы. Прошлое и будущее встретились и слились.
Мы никогда не расставались.
Мой сын не погиб.
Жан
В этот час кабинеты пустовали. Эрик приложил бедж к электронному турникету и вошел в здание. Он страдал бессонницей и часто приходил на работу первым. Коллеги видели в этом проявление профессионализма. На самом деле так он боролся со своими страхами и тревогами. Он взял кофе в автомате, пошел по длинному коридору и вдруг заметил свет под дверью ньюс-рум и услышал, что кто-то работает на компьютере. Это была Клара.
— Привет, — бросил он.
Журналистка обернулась и улыбнулась ему:
— Здравствуй, Эрик, я слышала, что ты пришел.
— Что ты здесь делаешь так рано?
— Могу спросить тебя о том же.
— Я часто прихожу ни свет ни заря.
— Знаю. Возможно, потому и опередила тебя. — Она сопроводила эту странную фразу загадочным взглядом.
— Ты хотела со мной поговорить?
Эрик сел рядом с девушкой и глотнул кофе. Его голос все еще звучал сипло, понадобится несколько чашек горячего питья, чтобы расслабить голосовые связки.
— Да… в общем, нет, — смущенно пробормотала Клара.
— Какой-то непонятный вышел ответ, — усмехнулся Эрик.
Молодая женщина скорчила сконфуженную детскую гримаску.
— Думаешь, с тобой легко разговаривать? Ты такой неуловимый. Мне нужно сказать тебе кучу вещей. Сколько раз я хотела с тобой поговорить, но не средь бела дня, когда вокруг полно народу… Я просто не решалась.
— Хочешь, чтобы я взял у тебя интервью? Клара хихикнула, стараясь справиться со страхом:
— Нет, сама справлюсь… Я об этом наверняка пожалею, но мне плевать.
Она сделала глубокий вдох.
— Во-первых… хочу, чтобы ты знал: я безмерно тобой восхищаюсь. Ты был для меня… образцом, когда я только начинала учиться профессии.
— Хорошенький способ объяснить мне, какой я старый журналюга, — пошутил Сюма.
— Прошу тебя, не перебивай. Мне и так непросто.
Она опустила глаза, как будто искала точные слова, но тут же вскинула голову и взглянула в лицо Эрику.
— Я считаю тебя замечательным профессионалом. То, как ты работаешь, как принимаешь решения, говоришь со зрителями… как справляешься со сложными ситуациями и подаешь сюжеты… Работать с тобой — невероятная удача.
— Внешность обманчива, Клара.
— Я сужу не по внешности. Мне кажется, что я сумела заглянуть за маску уверенного в себе профессионала и увидела твое настоящее лицо.
Сюма поднял бровь и пристально посмотрел на Клару. Красота девушки, ее страстность и смущение тронули его сердце. Он никогда не пытался ухаживать за ней всерьез, считая, что слишком стар для любовных игр, да и не совсем свободен.
Он флиртовал с Кларой, делал ей комплименты, но дальше не заходил. Возможно, из опасения получить отказ и потерять остатки мужского самолюбия.
— И каково оно, это лицо? — спросил он.
— Это лицо очень чувствительного, раненного жизнью человека. Профессия тебя не пощадила. Думаю, что и личная жизнь этого человека легкой не была.
Эрик набычился. Дело было не во вторжении в его личную жизнь, а в том, что сопливая девчонка вычислила его слабости и посмела о них заговорить.
— Мне не нравится ход нашего разговора, — пробурчал он. — Не знаю, чего ты добиваешься, но я в твоем участии не нуждаюсь, — раздраженно добавил он, вставая.
Его слова задели Клару.
— Это не участие, — пролепетала она. — Я просто пытаюсь объяснить, что уважаю тебя не только как профессионала, но и как человека. То есть… это не уважение… а чувства…
Эрик напрягся, ища в лице Клары подтверждение ее словам.
Они услышали, как открылись двери лифта.
— Я пошел, — тихо сказал Эрик.
— Может, как-нибудь вечером продолжим разговор? — спросила Клара.
— Может, и продолжим, — бросил он.
— Как насчет сегодня? — предложила Клара.
Сюма не ответил.
— Я зайду за тобой в семь, — решительно сообщила Клара.
Она застала его врасплох, и Эрик, не зная, как себя вести, просто махнул рукой и наконец ушел. Впервые за много лет его душа встрепенулась.
Даниель
Ночь окутала старый дом с окнами-эркерами. Мои друзья дремлют вокруг стола, устроившись на диванчике и в креслах. Я стою у окна, вглядываясь в окрестности, и пытаюсь уцепиться за реальность. Мне почти удалось раствориться в сумерках английского луга, но тут подходит Соломон с зажатой в зубах сигаретой. Он стоит у меня за спиной и смотрит на отражение на стекле.