Будут утра мои в скорбной мгле,
И овеяны ночи тоской.
Утешенье одно: все себе
Причинила с в о е ю рукой…
В ночи былыеПер. Я. Хромченко
И явь, как сон: Киннерет голубой,
Дорожка серебра и берег белый,
Полет к нему воздушный, мы с тобой
И светлый парус под луною зрелой.
Мы из лучей луны связали нить,
И эта нить меня с тобой связала.
Чтоб сон, чтоб нить навеки сохранить,
Идем дорожкой лунной, как бывало.
Прохладой освежающей ключа
Струится память. В ней — как это много! —
Мы оба, ночь, сияние луча,
Киннерет, парус, лунная дорога.
«Я из „нельзя“ плела свои канаты…»Пер. Л. Владимиров
«Есть дозволенное и есть запретное»
Я из «нельзя» плела свои канаты,
Огонь страстей их опалил, как нить.
Как стебель к солнцу, так и я когда-то
К любви тянулась нежности просить.
Над горькой бездной жизни и кончины
Душа моя согбенней и старей.
От нищеты, позора и кручины,
О горе, отведи глаза скорей.
Мои мертвецы[24]Пер. М. Ялан-Штекелис
«Только мертвые не умирают…»
Только вы остались, чтоб меня беречь,
Только вам не страшен смерти острый меч.
У конца дороги, пред закатом дня,
Молча соберетесь провожать меня.
Наш союз навеки закреплен судьбой:
То, что потеряла, уношу с собой.
Хана Сенеш
«Среди моря огня»Пер. Р. Баумволь
Среди моря огня, в свистопляске войны,
На руинах двадцатого века,
Среди выжженных дней, что от крови черны
Я ищу с фонарем человека.
Пусть пожары меня ослепляют в пути,
Тучи дыма пускай нагоняют, —
Все равно я должна человека найти,
Он появится, я это знаю!
Только как отыскать его в этом аду,
Если свет фонаря изнеможет?
Я во мраке тогда человека найду.
Ты отметь его искрою, Боже!
К материПер. В. Горт
Ты не стонешь, ты не плачешь,
Ты не жалуешься, мама,
Ты от взоров горе прячешь —
Губы сжав, молчишь упрямо.
Ветер стонет, ночь тревожа,
Море волнами грохочет —
Нет, никто молчать не может,
Нет, никто молчать не хочет!
Но какие только боли,
Молча, ты ни выносила!
Где берешь ты столько воли,
Столько мужества и силы?..
Нахалал, 15.1.40.
Собирая цветыПер. А. Рафаэли
В полях и горах собирая цветы,
Согретые жарким игривым лучом,
Вдыхаем мы свежесть и сладость весны
На родине милой и в доме родном.
В чужбину на помощь мы к братьям идем,
Страдающим в зимнюю стужу впотьмах,
Предвестье весны в нашем сердце несем,
И песни рассвета у нас на устах.
«Умереть… молодой…»Пер. В. Горт
Умереть… молодой… умереть?[25]
Нет, я не хотела.
Любила сияние глаз, море, ветер,
Солнце — больше всего на свете…
Но войны, разрушений и смерти —
Нет, я не хотела.
Но уже если судьбой предназначено мне
Жить в крови и в обломках, в дыму и в огне, —
Слава Господу, я скажу, лишь за право дышать,
А настанет минута — и смерть принять
На земле твоей, Родина.
На родной стороне.
Нахалал, 5.5.1941.
«Умереть… молодой…»Пер. А. Рафаэли
Умереть… молодой… Нет, нет, не желала.
Полюбила я солнечный свет, его жар,
И песни восторг, когда лица сияли, —
Но ужаса войн, разрушений кошмара
Я не желала.
Если ж мне суждено чашу жизни испить,
Утопая в крови, в хаосе жить, —
Все приемлю за право, пройдя этот путь,
В нареченный мне час непробудно уснуть
На земле твоей, край мой родимый.
Нахалал, 5.5.1941.
«Боже, даруй бессмертие…»Пер. В. Горт
Боже, даруй бессмертие дали морской,
Вышине голубой,
Придорожной траве
На песчаной канве,
И молитве людской…
Кесария, 24.11.1942.
На путиПер. В. Горт
Голос звал — я оставила дом,
Чтоб в пути устоять на ногах.
Не пойти — означало: крах.
Но внезапно на стыке дорог,
Уши накрепко сжав
(чтобы голос умолк), —
Я заплакала: —
Боль извечной утраты
Ступившего за порог.
Кесария, 12.1942.
«Благостно спичке сгоревшей…»Пер. В. Горт
Благостно спичке сгоревшей,
но высекшей пламя[26];
Благостно пламени, властвовавшему сердцами;
Благостно сердцу, угасшему в схватке
с врагами;
Благостно спичке, сгоревшей,
но высекшей пламя.
Сердице, 2.5.1944
«Как счастлива доля той спички…»Пер. А. Рафаэли
Как счастлива доля той спички,
Что пламя зажгла нам, сгорая,
Как счастливо пламя,
Что втайне горело, сердца разжигая,
Как счастливо смелое сердце,
Что жертвою пало, дерзая…
Как счастлива доля той спички,
Что пламя зажгла нам, сгорая!
Сердице, 2.5.1944.
«Шаг, два, три шага…»Пер. В. Горт
Шаг, два, три шага… восемь — в длину
И два в ширину. Таковы границы.
На волоске моя жизнь повисает и длится…
День, два, три… ну, неделя… Быть может
Месяц июль меня здесь застанет.
Небытие — у виска. Пустота подступает.
23 мне исполнилось бы в июле.
В дерзких играх брала я отвагой, бывало.
Кубик нечетом выпал. И я проиграла.
20.6.1944.
Ализа Тур-Малка
Пурпуровые стихи[27]Пер. Я. Хромченко
Посвящается Алеф-Цади-Гимел[28]
Пришла пора росы
и песен тихой ночи,
укрытья в тучу.
Все линии стираются во тьме.
Корнями рук своих коснулась
корней твоих волос, и радость
легла на опечаленное сердце.
В то время, когда наша связь связалась,
как дуновенье ветерка,
и в сердце счастье легкое вселилось,
пророс цветок сверкающий любви
в душе твоей порфирной.
Как жаль часов, когда не знала счастья
любимой быть.
А душу сотрясал тяжелый плач,
и только стих был исповедью сердца
возвышенной.
Сложнее мир вещей, а сущность, как издревле, исчезает.
Любила дерево, торчащее средь поля;
Свет утренней зари, угаснуть
боящийся;
сердечного любила человека,
который разбивал свое же сердце,
а я в его любви была затиснута в пространство меж мерою безмерной
и меркою ущербной.
Глаз внутренний уснет не раньше смерти.
Средь снов ночных он бодрствует один
и не смыкается. Видений пестрых рой
и глубина, что всех глубин глубинней. Голубизны напор,
роенье облаков…
Глаз внутренний повсюду ищет смысл
в изображений вереницах скрытый,
в просторах ледяных — тепло души луны.
Знай: у духовности есть цвет и есть оттенки,
и свой удельный вес у света и у тьмы.
Увидишь буйство света, нерв воды,
прослойку темноты в покрове тени
божественной. И почерпнешь надежду
в веселье и в печалях.
Шнурок червленный[29] — в неистовствах любви,
в изменах выражения ее.
Хедва Харехави
Тьма была синейПер. Р. Левинзон
Тьма была синей. И вино было синим.
Даже солнце без берега и без цели было синим,
даже забвение.
Все было синим, когда, вдруг нашли его
разбитого, лишнего, закутанного в темное облако, на
дне моря. Море было алым, жестким, холодным.
Кто-то молился, просил луну.
А кто-то писал прошение страху и молил о покое.
И кто-то обнимал замок
радости и целовал колени
свободы.