– Леса Донецкого кряжа – бесценны. Однако их невозможно спрятать в несгораемый шкаф. Вот и устанавливаем где только можно предупреждения курильщикам и любителям шашлыков… Вот, кстати, одна из их стоянок… Правда, взываем исключительно к совести приезжих, местные курить уходят на берег ручья и обходятся холодными закусками… Так вот, существует поверие, что у пирующих по соседству с бором никогда не бывает похмельного синдрома. А если трапезу завершить кружкой воды из лесного колодца, поутру будешь красивее нежинского огурчика.
Проверить на практике поверие мы не смогли. Всё-таки начало рабочего дня – не самое подходящее время для экспериментов подобного рода.
Не удалось это сделать и сегодня. И всё потому, что отсутствовала не только грозная табличка, но и сам бор, который считался жемчужинкой Донецкого кряжа.
Наверное, нечто подобное испытываешь при встрече с женщиной, которую запомнил жизнерадостной девой. Всматриваешься в выжженные до цвета остывшего пепла глаза и гадаешь – неужто именно они казались ярче небесного светила?
Золотистые свечи коровяка – дальние родственницы мальвам из палисадника бабушки Любы, великой мастерицы стряпать пироги из ягод бузины. Они так же торжественны и величавы. Поэтому оседлавший штакетник непоседа-вьюнок рядом с ним кажется шалунишкой. Но его граммофончики, как и калитка старого дома, всегда распахнуты навстречу погожему дню и гостям.
Впрочем, гость из меня никудышный. И родственник тоже. Множество раз собирался приехать, чтобы соскоблить ржавчину с калитки, а после трудов праведных послушать музыку, которую гвардейского окраса шмели исполняют на оранжевых трубах горделивых мальв. Да всё недосуг.
Но обгоревший холм на берегу лесного ручья не позволил сегодня проехать мимо ржавой калитки. В придорожном магазине запасаюсь бутылкой вина и прошу Вольдемара сделать внеплановую остановку.
– Родственников забывать грешно, – с осуждением молвил кормчий, – даже если они – седьмая вода на киселе. И навещать следует почаще, пока калитка и дорожка к ней лопухами не заросли.
Но почему он не произнес эти слова чуток пораньше? За месяц-другой, как Саур-Могила впервые содрогнулась от залпов установок реактивной артиллерии. Глядишь, и удалось бы с бабушкой Любой поднять по чарке красненького. А перед трапезой очистить наконец от ржавой коросты калитку.
Словом, произошло то, о чем предупредил Вольдемар. Я опоздал. И это подтвердила вышедшая на зов соседка, у которой глаза были одного цвета с граммофончиками вьюнка:
– Похоронили бабушку Любу на второй неделе боёв, – сообщила молодайка. Сердце зашлось. – А на ее сороковины снарядом крышу разнесло, кошку, я ее подкармливала, убило. Поэтому вам теперь и наследовать нечего.
– Объясните…
– Объяснять здесь нечего. Бабушка перед самой войной дом отписала вам, ведь других родственников у нее нет. Я завещание заказным письмом отправила, да уведомление не пришло. Наверное, где-то в пути затерялось. Время-то, сами знаете, какое… Где похоронили бабушку? Если хотите, могу показать.
В уютном месте похоронили бабушку Любу. В самом уголке сельского погоста, рядом с кустом бузины, из ягод которой получались вкуснейшие пироги.
Кончилась вольница. Обложили блокпостами со всех сторон. Трижды пытались пробиться к Иловайску, но всякий раз возвращались не солоно хлебавши. Под Кутейниково так завязли, что думали куковать придется до окончания войны.
Грузовики Амвросиевской птицефабрики пропустили, а нам велели прижаться к обочине.
– У вас куры не дохнут, – молвил служивый в тапочках на босу ногу, – поэтому ждите.
– С моря погоды? – спросил Вольдемар.
Однако служивый не удостоил ответом. Повернулся спиной, давая тем самым понять нашу никчемность.
– А что делать? – вздохнул водитель. – Он, по нынешним меркам, царь и бог нашей с тобой малой родины. А мы так, картофельные очистки…
– Ты, похоже, забыл о существовании полевых дорог, – говорю Вольдемару. – Надеюсь, при наличии карты не заплутаем.
Заплутать-то мы не заплутали, а вот с огня да в полымя угодили. На пересечении двух полезащитных полос нас вновь тормознули:
– Куда спешите, старики-разбойники?
– По служебной надобности…
– Так и я здесь вроде не хреном груши околачиваю… Стойте, пока не разрешим ехать. Сейчас по-быстренькому отстреляемся, и гуляйте на все четыре стороны. Можете даже в своей газете написать, как мы сейчас положим полный пакет «Града» вон в ту балочку, где противник скапливается.
Проверявший наши документы автоматчик, конечно, не представился. И так видно, что перед нами еще один вершитель человеческих судеб. А вот к какому войску принадлежит, можно только гадать. Камуфляжка с одного конвейера, автоматы тоже, а занявшая перекресток установка залпового огня вообще без опознавательных знаков.
– Шифруются черти, – цедит сквозь сигаретный дым кормчий. – Чтобы, значит, претензию не предъявили, если промахнутся.
– Ты не мог бы поставить машинёшку так, чтобы я снял «Град» через опущенное стекло?
– Как прикажешь. Только фотоаппарат не высовывай, отберут.
Увы, приготовления оказались напрасными. После первых же пусков ракет перекресток утонул в клубах пыли, которая, пожалуй, не стояла даже на месте битвы Ильи Муромца с Соловьем-разбойником.
Спустя минуту или две из беспроглядного облака высунулся капот установки залпового огня. Поравнявшись с нами, на долю секунды сбросили скорость.
– Какого хрена торчите, старики-разбойники? – крикнул с подножки автоматчик. – Мотайте отсюда побыстрее, пока ответка не прилетела.
– А куда мотать-то? – взвыл Вольдемар. – Куда крестьянину податься?
Известный в православном мире монах Зосима однажды сказал, что венки на месте дорожной трагедии являются знаками почитания дьявола. Так это или нет, судить не мне, но таких знаков на трассе Старобешево – Иловайск достаточно. В частности, одно ДТП, к счастью без летального исхода, произошло на наших глазах. Водитель двигавшегося навстречу внедорожника оставил по левому борту сгоревшую машину боевой пехоты, но не вписался в закругление и располосовал правый бок о разбитый вдребезги танк.
Выразив сочувствие по поводу случившегося и поделившись в качестве успокоительного сигареткой, напомнили бедолаге о расхожем сегодня выражении: «Ни пули – под лопатку, ни осколка – в колесо».
Напомнить-то напомнили, а сами, что называется, сели в лужу. Скрюченный в три погибели осколок стали сделал в колесе дыру, заштопать которую без соответствующих инструментов не представлялось возможным.
– Не мы первые, не мы и последние, – молвил Вольдемар, когда рядом припарковалась еще одна легковушка с пробитым колесом. – Что, землячок, тоже пострадал? Только напрасно так далеко выехал на обочину. Там могут быть штучки посерьезнее осколков…
– Мужики, – поежился коллега по несчастью, – вы полагаете, что обочина заминирована?
– Да кто ее знает… Вон, в паре шагов от тебя, под обгоревшим кустиком снаряд валяется, если хрюкнет, небо с овчинку покажется.
– Так здесь всё обгоревшее. И кустики, и ёлочки на взгорке, и подсолнечник за обочиной.
– Стреляли, – подвел черту дорожному диалогу наш водитель. – И вот что любопытно при этом не взяли разрешение ни у крестьян, ни у лесников.
На блокпосте вынужденная остановка. Идет смена дозора. Операцией руководит стриженная под новобранца дамочка. Острые ключицы под флотской тельняшкой, остро-повелительный голос.
– Тётенька с автоматом, – смеется Вольдемар, – ругается матом. Прямо – гроза.
– Вы что, – удивился велевший нам дождаться смены караула ополченец, – знакомы с нашей командиршей? Откуда знаете ее позывной – Гроза?
– Тридцать секунд, как впервые увидели. И ваш позывной, если не ошибаюсь, Морпех?
– Да вы не журналисты, а экстрасенсы…
Ополченец – сплошной колорит. Берет морпеха с «крабом» советской эпохи, опаленные, как пожнивные остатки за блокпостом, усы. На предложение сфотографироваться с командиршей шутливо бросает ладонь к срезу берета:
– Слушаюсь и повинуюсь. Гроза, иди сюда, нас для истории запечатлеть желают. Нет, обойдусь без «балаклавы». Я почти местный, из запорожских казаков, но за потной тряпицей прятаться не намерен.
Командирша на поверку оказалась не такой уж грозной. И вообще дала понять, что она в первую очередь представительница прекрасной половины человечества. Наверное, в этом и есть дамский шарм – невзирая на автомат, солдатские берцы и прическу новобранца, оставаться женщиной.
Смена караула закончена. Прощаемся с ополченцами и вскоре выбираемся на трассу Старобешево – Иловайск. Пахнет горелой резиной, оплавленным металлом и чем-то раздражающе кислым. Возможно, он исходит от гильз, которые шуршат под ногами на манер осенней травы. Справа в поле – «Нона» со свернутым стволом, слева – БМП, которую именуют братской могилой пехоты.
С трудом продираемся сквозь кладбище разбитой техники. Чудовищной силы и удивительной точности фугасы перемололи отходившие на юг колонны украинских батальонов. В этом скопище горелого железа невозможно с первого взгляда отличить братскую могилу пехоты от бронетранспортера. Сорванные башни, вывалившиеся внутренности, обрывки камуфляжного тряпья.
При въезде в село Осыково остовы военных вездеходов и два десятка разбросанных вдоль дороги солдатских касок. Они закопчены, словно чугунки у неряшливой хозяйки, а в рваных дырах бездомным щенком скулит ветер-позёмка.
На правой обочине первые захоронения. Если, конечно, таковыми можно считать наспех засыпанные окопы и связанные полиэтиленовыми лоскутами кресты из неошкуренных жердочек.
И без того сопровождавший нас всю дорогу смрад усиливается дыханием тлена. А еще он имеет звуковое сопровождение. Это суетятся слетевшиеся на пир кладбищенские мухи.