Еще одна могила у крайнего дома. Крест из точно таких жердочек, на холмике совершенно новая каска. Она выглядит неправдоподобно зеленой на фоне растоптанных танковыми гусеницами стеблей чернобыльника. Оставила война свои следы и рядом с сараем-пристройкой, стены которого густо исклёваны пулями.
– Господи, – крестится хозяйка Нина Владецкая, – что здесь творилось! Так стреляли, что собака обезголосила, а у коровы молоко пропало. Я уж плакала, плакала… Тикали солдатики, кто в камыши побег, кто прямиком через кукурузу… Часть побитых увезли, часть прикопали на месте. Вон в той могилке сразу пятеро, а сколько за греблей полегло…
Глаза у Нины Александровны настолько голубые, что обозначившиеся слезы показались каплями растаявшей бирюзы.
– За какие грехи друг друга поубивали? И те, и другие мне вроде сыночков были. Так за что их, скажите, пожалуйста? – спрашивала невесть у кого, возможно, у самого неба, хозяйка, и горе бирюзового цвета плескалось в её глазах.
Разбитая техника чередуется с сугубо мирными сценками. За сельской околицей – поваленный снарядом тополь, на нем в позе наездницы дама почтенных лет, рядом – двуручная пила и топор. Назвалась Полиной Андреевной.
– Если всего бояться, – говорит женщина, – значит, надо безвылазно сидеть в подвале. А поросятам еду варить, а собачку с кошками кто накормит? Нет, помогать мне не надо… Сейчас муж вернется, он первую партию дровишек домой повез, продолжим заготавливать топливо в зиму. Спасибо военным, тополя снарядами посбивали, осталось только раскряжевать.
На протарахтевший асфальтом танк Полина Андреевна даже не взглянула. Будто это не боевая машина, а возвращающийся с поля трактор. Правда, автобус с торчащими из окон автоматными стволами все-таки удостоился внимания:
– Одним днем люди живут. Скоро дожди пойдут, холода ударят, а они с выбитыми стеклами ездят. Наверное, стрелять мешают. А сколько можно стрелять? Вон, чуть поодаль два «Града» догорают.
Заготовительница древесины малость ошиблась. Поодаль действительно чадили две установки залпового огня. Но потяжелее «Градов». Мы с Вольдемаром на левом фланге хилого войска не стоим, однако выпавшую из обоймы «сигару» едва сдвинули с места.
А говорят, скоро появится еще более жуткий зверь по кличке «Торнадо-С». Кидается реактивными снарядами трехсотого калибра на двести с лишним километров и одним залпом способен вспахать четыре гектара поля брани.
Впрочем, «Грады» тоже меньше всего напоминают детские игрушки. Вот уже который месяц кряду засевают осколками хлебные нивы, обочины дорог второстепенного назначения, городские газоны и погосты.
– По этой дороге, – говорит на прощание Полина Андреевна, – при мне проехало три или четыре грузовика. И на каждом надпись – «Груз 200». Вы не скажете, что это за груз такой?
О караване с грузом «двести» упомянули и жители Новоекатериновки. Но об этом чуть позже, а пока вернусь к брошенным установкам РСЗО. Судя по всему, их накрыли огнем на марше. Часть обслуги уцелела и даже пыталась сбить пламя, о чём свидетельствуют использованные огнетушители. Здесь же распотрошенная аптечка, резиновый жгут и шприцы.
В сотне шагов от установок залпового огня дорогу сторожит совершенно целая самоходка, на борту которой мелом написано «Мины», еще дальше – завалившаяся в кювет БМП и опаленное пламенем камуфлированное тряпье. Точно такими же лохмотьями усеян асфальт под проводами высоковольтной линии электропередачи на окраине Новоекатериновки. Подъехавшие на велосипедах подростки наперебой делятся впечатлениями:
– Сидели в погребе. Второй раз за сегодня. После бомбежки прикатили сюда и увидели горящие грузовики. А на проводах мертвый человек висел.
Досталось и самой Новоекатериновке. Есть убитые, раненые, разрушено несколько домов, церковь, два магазина.
– Слышь, – говорит кормчий, – у них здесь массовая сдача в плен, что ли? На рукавах и на машинах лоскутья белой материи. Давай-ка спросим вон того мужика, который с костыликом…
– Выполняем приказ коменданта, – прояснил ситуацию с белыми тряпицами хроменький мужичок. – Чтобы отличить местных от пришлых чужаков, у которых злой умысел в голове. Один грузовик без белых ленточек, но с полным кузовом нациков пытался въехать в село, так его танк прихлопнул.
В селе информационный голод. Завидев возле одноэтажного клуба машинёшку с табличкой «Пресса» на лобовом стекле, к ней подтягиваются местные. Вдруг удастся узнать что-нибудь новенькое.
Но, как я понял, еще больше местным хочется поделиться информацией собственного разлива. Сколько окон выбито, кто ранен, в чьем погребе прятались отступающие из Иловайского котла солдаты.
– У меня в сарае и хоронились, – сообщает старик со следами бесполезной борьбы с зеленым змием на лице. – Открываю дверь, а на меня несколько пар глаз в упор глядят: «Дедко, – просят, – помоги Христа ради в полон сдаться». Пришлось уважить. Нацепил кусок марли на черенок от лопаты и повел бедолаг к ополченцам. А вы как думаете, за такие дела мне медаль или премия положены?
– Чарка водки тебе, дед, положена, – отвечает молодайка, которую я тайком сфотографировал на фоне сгоревших под клубом броневиков. – Если бабка, конечно, расщедрится.
– От вас, гадюк семибатюшных, разве дождешься чего доброго, – вздыхает старик. – А ты лучше расскажи, как за селом колонна с трупаками проехала, и как убитых на бугре хоронили.
Но так и не назвавшая себя молодайка с велосипедом отмахивается:
– Завтра власть, не приведи Господи, опять поменяется, будет то же самое, что и Кузьме, который нацикам список агитировавших за референдум на блюдечке преподнес. Где он теперь, этот Кузьма, не знаешь, дед?
Услышав про Кузьму, старик тоже пошел на попятную:
– Пожалуй, и я промолчу. Шкура целее будет. А хоронили бедолаг где-то за селом. Говорят, звонки потом из-под земли слыхать было. Наверное, мелко прикопали…
Поиск еще одной могилы мы отложили на следующие дни. Решили дать передышку нервам. Они и так были до предела натянуты дорогой смерти.
Часть втораяНенависть подобна смрадному ручью
Восстал брат на брата, разлилась над землей вражда лютая. И рады тому были лишь подьячие-мздоимцы, шинкари, да гробовых дел мастера, ибо сказано: «Кому – война, кому – мать родна».
Война выжигает не только землю. Колесим по линии фронта всего несколько месяцев, а я уже перестал содрогаться при виде разорванных в клочья человеческих тел и боевых машин пехоты.
Такая перемена меня озадачила. Однако, хорошенько поразмыслив, пришёл к выводу, что это сработал защитный механизм. Ведь если и дальше воспринимать войну оголёнными нервами, то вскоре угодишь в психушку. Впрочем, защита периодически дает сбой. За селом вместо названия запомнилось выложенное камешками на косогоре «Победа 96», чуть не протаранили догоравший посреди дороги танк.
Подбитый панцирник казался агонизирующим чудищем. Впечатление усиливал сочившийся из брюха расплавившийся свинец. Подобно только что пролитой крови, он застывал серебристым озерцом.
А еще душу занозил вой, в котором сполна было глубинной боли и безысходной ярости.
Не представляю, как человек мог выбраться из горящего танка, но он сделал это и теперь полз вдоль придорожной канавы.
Мы с Вольдемаром, что скрывать, просто оцепенели. И пока приходили в себя, рядом скрипнул тормозными колодками самосвал. Его водитель, мужик предпенсионного возраста, на бегу выдернул брючный ремень и соорудил из него удавку на левой ноге танкиста.
– Дайте жгут или чего другое! У парня и правая в крови, – крикнул он нам. – И бинты, если есть.
– Не надо бинты, – выл раненый. – Лучше – добейте!
– Тихо будь, – осадил водитель. – Вон, ребята «скорую» тебе уже вызывают. Главное – хозяйство не зацепило, остальное до свадьбы заживет.
– Не желаю! – продолжать скулить раненый. – Лучше добейте монтировкой, суки! Иначе вернусь! Глотки зубами рвать буду, выблядков ваших в сортире утоплю! Сепарюги проклятые!
– От боли крыша совсем поехала, – молвил водитель самосвала после того, как носилки с танкистом задвинули в салон «скорой». – Но зачем же детей в сортире топить?
И пока фельдшерица не захлопнула дверцу, из «скорой» доносился вой:
– Добейте, суки!!
– Чистый тебе зверь, – вздохнул водитель самосвала и внимательно оглядел испачканные чужой кровью ладони.
– Вот уж никогда бы не подумал, что женщина способна материться похлеще боцмана.
Эту фразу я услышал от огнеборца Игоря, у которого на счету укрощенных пожаров больше, чем прожитых лет.
– Впрочем, – продолжает молодой человек, – войти в положение гражданки может каждый. Снарядом сто двадцать второго калибра снесло крышу дома, летняя кухня полыхает, чужие люди с пожарными рукавами по цветникам топчутся.
– Поинтересовался, где плохих словечек нахваталась?
– Спросил. Поварихой в детском саду работает, а там от малявок и не такое услышишь… Но больше меня смутило другое. Оказывается, у тётки с каждой зарплаты удерживают полтора процента на содержание укровояк, которые в её хату снаряд влепили.
По электронной почте получил письмо, внизу которого стояло всего две буквы – «ЕЕ».
«ЕЕ» – это Елена Евгеньевна, которой я подарил одну из своих книг. Педагог в отставке, любительница словесности и анекдотов. Однажды пожаловалась, что при обстрелах не знает, чем себя занять: «Мечусь с кошкой на руках по комнатам и потихоньку схожу с ума».
– Записывайте происходящее по горячим следам. Проверено, отвлекает. Да и для истории надо что-нибудь оставить.