И вот присланный на рецензию первый литературный опыт. Оставаясь верной себе, Елена Евгеньевна начала с анекдота: «Два мужика, постарше и помоложе, бегут, чтобы успеть до закрытия ликероводочного отдела. Но только ступили на крыльцо, а дверь перед носом и захлопнулась. Старший без лишних слов разворачивается да как треснет меньшего в ухо. Тот поднимается с четверенек и сквозь слезы интересуется: ”За какие грехи наказание?” – ”А что делать, что делать?” – взвыл старший.
Подобную сценку наблюдала на станции Еленовка. Жду электричку, чтобы к дочери в Мариуполь уехать. А здесь обстрел начался. Все пассажиры под защиту вокзальной стены переместились, на перроне только один старичок остался. Снаряды над головой пешком ходят, а он преспокойно курит. Минут семь или восемь спустя на перроне еще трое объявились. Солдаты. Лица в копоти, одежда разорванная, озираются, словно стая волков за ними гналась. И сразу к старику с вопросом: ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”Что?” – ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”А?” И тут один из вояк как влепит старичку в ухо. ”Зачем, изверги, – кричу издалека, – старого человека обижаете? Глухой он”. Хотела добавить, что электричка, если обстрел прекратится, скоро прибудет, но троица уже подалась по шпалам в сторону узловой станции Волноваха. На бегу тот, который старичка ударил, обернулся и неведомо кому кулаком погрозил: ”Придет время, за всё, сепары, ответите!”»
Давно замечено – если в окнах отражаются артиллерийские зарницы, человека тянет к ему подобным.
Так и я, заслышав голоса на перекрестке, оставляю устроенный на лестнице НП и бреду туда, где в темноте мерцают огоньки сигарет. Мужиков трое, все с моей улицы. Ответив на пожелание доброй ночи, продолжают прерванный разговор:
– Неужели не понимают, что каждый упавший на город снаряд порождает как минимум врага? А то и кровника… У моей племяшки жениха убило, так она сегодня забегала к нам попрощаться. В камуфляжке, с пистолетом на ремне.
– На той стороне только радуются, если здесь кого убьет. Позавчера отвозил смену, услышал кой-чего… Заходит в салон автобуса двухметровый укроп, рот до ушей: «Что, сепары, укакались, когда ваш городишко ”Градами” взбодрили?» Мои пассажиры, ясно дело, как воды в рот набрали. Но двухметровый, думаю, в том молчании, кроме страха, еще и другое почувствовал. Выматерился и ушел.
– Я тоже на той стороне недавно был. Отвозил запчасти к комбайну, которым должны тёщину пайку убирать.
– Давай покороче, горло надо промочить…
– А покороче – вышел из посадки возле тёщиного надела малый с автоматом: «Здесь, – говорит, – мины по периметру. Ближе, чем на полсотни шагов к полезащитной полосе не суйтесь». – «Что же вы, – спрашиваю, – мирным людям мешаете урожай убирать?» Как он взъерепенился: «Это вы – люди? Колорадские жуки, которых давить надобно». Плюнул мне на левый башмак и обратно, в посадку, уполз.
Притихли мужики, булькнуло в передаваемой из рук в руки бутылке. А на лицах отблеск артиллерийских зарниц. И точно так же, как пожары за дальней околицей, смрадным ручьем растекалась злоба, чью горечь ещё придется отведать донецкому шахтеру, херсонскому чабану и закарпатскому лесорубу.
Раннее утро. Загородный пруд. Противоположный берег едва просматривается сквозь пух предрассветной дымки. Рыбаков двое, Василий и Васька: так мужиков называет бабушка Галина. Василий – сын, Васька – зять. За глаза – Тюлюлюй.
Что сие означает, остается лишь догадываться. По крайней мере, в толковых словарях есть тюлька и тюль, а Тюлюлюя нет.
Я при Василиях вроде приложения. Узрели в выходной у калитки соседа, пригласили подышать свежим воздухом. И теперь, похоже, раскаиваются. Соглядатай на рыбалке – все равно что тёща в спаленке молодоженов. Да ещё со свечой в руке. Её бы послать подальше, но деликатность мешает. Впрочем, глаза компаньонам стараюсь особо не мозолить. Устроился под кустиком одичавшей бирючины, изучаю окрестности. А они под занавес лета так же хороши, как и дамочка, о которой сказано: «Сорок пять – баба ягодка опять». Это у неё, прелестницы лукавой, ладони пахнут росой луговых трав и медовыми сотами.
В окрестностях обозначилась еще одна живая душа.
– Похоже, – говорит зять бабушки Галины, выбирая из банки червя пожирнее, – Бурмило ползет. Ишь, как веслами туман перелопачивает.
– Сейчас начнет ныть, что местечко для избранных захватил, – добавил Василий.
– Кто такие, эти избранные? – поинтересовался я из-под кустика.
– Начальники всякие, менты, кореша егеря, – объяснил Васька, – крутизна местная, при которой Бурмило ряшку отъел.
Наконец шлепки прекратились, и в пологий берег на некотором удалении воткнулась лодка. Физиономия гребца, как я заметил, благожелательностью не светилась. Да и лицом я бы поостерегся её назвать. Похожие на ягодицы щеки, верхняя губа козырьком свисает над нижней, глаза цвета болотной воды. Воистину – ряшка.
– Сматывайте снасти и – бегом за дальний мысок, – командует егерь.
– Счас, – окрысился Васька. – Только шнурки погладим!
– Умный, да? Или бугром назначили?
– Я – нет, а вот человек под кустиком, так он на всю округу самый большой бугор.
– Почему не знаю?
– Значит, не положено. И вообще, Бурмило, греби отсюда, – вконец осерчал Васька.
Мелковатый, остриженный криворукой парикмахершей, он попер на егеря с такой яростью, что тот, похоже, поверил в мою принадлежность к касте избранных.
– Ладно, – молвил после тягостных размышлений Бурмило. – Оставайтесь. Ни пуха, ни чехуи…
– К черту, – откликнулся Васька. – Хотя тебя следовало послать еще дальше.
Но егерь убрался и без напутствий зятя бабушки Галины. Причем с такой прытью, что за лодкой вырос бурун. Да и мы, честно признаться, мужеством не блеснули. Стоило гаубичному снаряду пропеть в небе гимн заре, и я забыл о фотоаппарате, а мои компаньоны – об удочках. Попадали, кто где обретался.
Первый снаряд сродни первой чарке. Всегда колом. Правда, остальные почему-то мелками пташками не выглядят. Только и того, что начинаешь привыкать. Особенно если взрывы начинают удаляться от тебя лично.
– Какой кадр пропал, – пожаловался я небесам.
– Рыбалка тоже медным тазиком накрылась, – отозвался Василий.
Васька произошедшее никак не комментировал. Он пытался высвободить голову из проволочного садка для рыбы и при этом недоумевал – как такое могло случиться?
В четыре руки мы освободили бедолагу и закурили. Точно такие дымы, только погуще, пучились за полезащитной полосой.
– Старые скирды горят? – предположил Василий. – Пуляют, на кого Бог пошлёт…
– Ну и пусть, – буркнул Васька. – Лишь бы не по нам. А отсутствие клёва – явление временное. И пока рыбки успокоятся, мы тем временем подкрепим подорванные испугом силёнки. Если из-за каждого снаряда от чарки да жратвы отказываться, то какого хрена тогда и жить?
Я от трапезы отказался. Попросил кружку чая из термоса с розочкой на боку и стал глядеть, как родственники раскладывают снедь на сорванных лопушках.
Солнце калёным ядром выкатилось из жерла Галактики. И вместе с ним явился егерь. Вначале услышали тяжёлые шаги, от которых вздрагивали чёрные ягоды бирючины, а потом из кустов выплыла и туша хранителя здешних мест.
– Пиратский твой бриг где? – полюбопытствовал Васька. – Говоришь, весла коромыслом сделались? А пупок на месте? Мы тут любовались, как ты пахал голубую ниву… Ладно, присаживайся к столу, а то на тебе лица нет. Прими стопарь для успокоения нервной системы.
– Ты тоже хорош, – ухмыльнулся Бурмило. – Думаешь, не видел, как с твоей башки проволочный садок стаскивали? Страусом решил подработать?.. Всё, молчу… Сам понимаю – очко не железное, от снаряда над головой у любого сожмется.
При этом гость с таким вожделением взглянул на украшенные снедью лопушки, что я посочувствовал Василиям. Сейчас громила мигом расправится с салом и помидорами. А если приложится к горлышку литровой бутылки… Однако гость оказался средним едоком. Можно даже сказать – никудышным. Выпил чарку, пожевал сала с хлебом, попросил плеснуть вторую. И сразу же заскучал. Точь-в-точь пригорюнившийся медведь на лесном пне.
– Что головушку повесил? Закусывай, – подвинул Василий поближе к егерю лопушок с салом.
– Не лезет в горло, – вздохнул Бурмило. – Вспомнил, что внучок, ему полтора года всего, руку поломал, так аппетит завял… Понимаете, мужики, какая петрушка приключилась… Дочь в магазин подалась, велела за ребенком приглядывать. А тут бомбардировка началась. Ну зять и навалился на диван, где внучок сидел. Говорит, от осколков телом хотел прикрыть. Но осколки стороной прошли, а у внучонка рука в двух местах треснула.
– Главное что живой, – утешил Васька. – А это, по нынешним меркам, уже хорошо.
– Твоя правда, – снова вздохнул Бурмило. И тут же перешел на крик: – Вы сюда рыбачить пришли, или как? Добыча удочку поволокла! – как был в одежде, так и сиганул в воду, устроив во вверенном водоеме локальный шторм.
Такое смятение воды я видел лишь трижды. Когда присутствовал при спуске со стапелей большого морозильного траулера и парочку раз в Бискайском заливе, который моряки за буйный нрав нарекли Пастью Левиафана. Однако библейского зверя ещё никому не удавалось увидеть.
Как, впрочем, и обитающего в загородном водоеме его дальнего родственника. Так и не показавшись перед фотообъективом, он брезгливо выплюнул стальной крючок и скрылся в пучине. Возможно, даже кукиш нам оттуда показал.
– Неправильная у тебя рыба, товарищ егерь, – обиделся Васька.
– Рыба как рыба, – ответил Бурмило. – Только и того, что на сковородку отказывается попасть… Хотя я бы на ее месте не стал за жизнь цепляться. Фугасами глушат, электроудочками бьют, крючья выползками маскируют… Чего здесь хорошего? После этих слов окрестности, как мне показалось, враз утратили свое обаяние.